Мой самый страшный сон

Моя первая мысль наутро? Хм, как ни странно, эта мысль не была связана самобичеванием. Первой мыслью было нежелание собирать себя с дивана и своё барахло с пола под улюлюканье Игоря. А этот непременно не упустит случая постебаться. Осторожно открываю глаза и осматриваюсь. На горизонте никого. Мой смартфон так и остался вчера в куртке. На Кирюхином — 10:43. Понятно, значит, уход Игоря я проспал, слава тебе Господи, объясняться нихрена не хотелось, у самого в голове кавардак. Усаживаюсь на диване в поисках нижнего белья и натыкаюсь взглядом на Кириллову макушку. Пацан на кухне под крепкий кофе зубрит какой-то учебник. Вроде последний экзамен остался… Совсем недавно я случайно обнаружил его альбом с рисунками. Как оказалось, Кирилл много рисует. До того момента я и не задумывался о том, чего он там чиркает, лёжа на диване. На листах всё подряд: от зарисовок из учебников до практически полноценных портретов; машины и красивые пейзажи; наброски ювелирных украшений и техника будущего. Он рисует простым карандашом, не растрачиваясь на полутона и светотени. Ровные сплошные линии и мельчайшая прорисовка деталей. У Кирилла с детства фотографическая память. Я взял альбом в руки и перелистнул страницу. С бумаги на меня смотрела мать, сухая и собранная, совсем как в жизни, с тем же укором в серых глазах и поджатыми губами. Дальше шли зарисовки: собака на поводке, детская ручонка с цветком, тойота под ливнем. Перелистываю ещё страницу — Игорь. В ярких лучах солнца, посреди нашей кухни. Кирилл уловил каждый блик на его волосах и каждый изгиб его хрупкой фигуры, каждую вздувшуюся венку под кожей. Я присвистнул от восторга. — Тебя не учили, что нельзя брать чужое? — я аж подпрыгнул от неожиданности. А пацан то и дело смотрит на меня из-под прищура ресниц. — Нас воспитывали одни и те же люди, — отмахнулся я, кивая на свою кружку в его руках. — В художку ходил? Где научился так рисовать? — Само выходит, — неопределённо повёл плечами Кирилл. — Нравится? Чего уж скрывать, у мальчишки настоящий талант. — Очень, — и откладываю альбом. — Сделаешь мне кофе? Кир протягивает мне свою кружку и усаживается рядом, поджав под себя ноги. — Снова предложишь сделать вид, будто ничего не было? — и, кажется, скажи я сейчас «да», он точно сорвётся к чёртовой матери. Делаю глоток и наклоняюсь за сигаретами. Затягиваюсь настолько, насколько позволяет вдох. Кажется, пришло время для разговоров. — Дай подумать, Кирюх, — ещё затяжка. — Первый раз ты полез ко мне, будучи в стельку пьяным, второй — будучи под кайфом. Как выяснилось, ты занимался… — язык не поворачивается произнести, — …чёрт-те чем в этом гадюшнике. И вчера я фактически вытащил тебя из-под какого-то педо… — прикусываю язык. «А сам-то чем лучше?». — клиента. Замираю на секунду, перевожу дух, расставляю сказанное по полкам. Кирилл молчит, даже голову не поднимает. — Ты сказал, что пожертвовал своей репутацией, только бы оттуда вырваться, так что вчера было? Что такое я вчера видел, а? Между нами две тлеющие сигареты, банка с окурками и вязкий тяжелый сигаретный дым. Между нами альбом и кружка остывшего кофе. И целая жизнь вдалеке друг от друга. Сейчас мы настолько близко, что можно протянуть руку и прикоснуться. К взъерошенным волосам, к искусанным губам, к маленькому шраму над бровью. Так близко, что можно притянуть, подмять под себя, запустить руку в волосы и впиться в шею, заломить до хруста тонкие запястья и наслаждаться этой недоступной хрупкой игрушкой столько, на сколько хватит сил… А можно смотреть, не отрываясь, как на самое прекрасное произведение искусства, на его опущенную голову и поникшие плечи, на лёгкую дрожь его пальцев, сжимающих подкуренную сигарету… Здесь и сейчас, на этом потасканном диване, в прокуренной хрущёвке, в компании сводного брата, с которым провёл свою самую странную ночь, я почувствовал, что наконец-то прекратил своё вечное бегство. Я бежал столько, сколько себя помнил, от родителей, от партнёров, от трудностей, от привязанностей, словно старался быстрее прожить свою жизнь. Всегда казалось, что стоит остановиться, и моя ненормальная жизнь потопит меня, проглотит целиком и ничего не оставит мне взамен. Бежал так быстро и отчаянно, что сейчас, в свои двадцать четыре года не имел ни семьи, ни друзей, ни каких бы то ни было приличных отношений. И вот я остановился, получил возможность обернуться назад и оглядеться по сторонам. Словно весь мир замер и сузился до размеров одной комнаты. — Что такое я вчера видел? — меня перемкнуло на этом вопросе. Будто ответ на него был единственной возможностью двигаться дальше.

***

Кирилл тянет сигарету из моей пачки и закуривает. — Я увидел тебя три года назад. Возвращался от друга по Дмитровской, обходил прямую дорогу закоулками, чтобы не спалиться с сигаретами перед знакомыми. Тогда и наткнулся на обжимающихся парней. Это было так интригующе, что я с места сдвинуться не мог. А потом они стали прощаться, и в одном из них я узнал тебя. Хоть до этого и не видел три года, сразу признал. Стоял в темноте и смотрел на тебя во все глаза. Ловил каждый вдох, каждое движение, каждый жест. Из кумира детства ты превратился в моё наваждение. Закрывая глаза, я видел, как ты целуешь того парня, окутанный дымом сигарет, и вместо него представлял себя. Тогда и начались мои бессонные ночи и навязчивые мысли. Словно я увидел мир под другим углом, — Кир откидывается спиной на диван и выдыхает дым в потолок. — Я прожил год наедине со своим сумасшествием, прежде чем научился видеть таких, как мы с тобой. Прежде чем сам научился намекать и показывать свою заинтересованность. Кир увлекается, отстраняется, погружается в собственные воспоминания. Перехватывает сигарету внутрь ладони и курит так же, как тогда у клуба. И этот простой жест ярко отзывается у меня внутри россыпью искр. — Батя пиздил за прогулы в школе, за сигареты, за засосы, за поздние приходы домой, был бы только повод. И я стал сбегать. У друзей особо не заночуешь, чтобы предкам не доложили, вот и стал околачиваться возле Ультрамарина. Знаешь, когда кого-то хочешь настолько сильно, что это желание словно зуд под кожей, ты мало отдаёшь себе отчёт в своих действиях. Лишь бы нашёлся тот, кто заглушит этот зуд, заставит его хотя бы на время отступить. И находились практически всегда. И один из них однажды предложил пройти внутрь клуба, — ещё одна сигарета, ещё один щелчок зажигалки. — Он предложил мне аналог той жизни, что я вёл за стенами Ультрамарина. Как бы ты это не назвал, но занимался я практически тем же самым, только за деньги. Наркотики шли бонусом… К клиентам с особыми пристрастиями. К горлу комом подкатила тошнота, но я заставлял себя дослушать. — Я быстро втянулся, забил хер на школу и вообще не появлялся дома. Знай отец, где я, убил бы к чёртовой матери. Так что, меня всё устраивало. Ровно до тех пор, — и на лице полуухмылка с тихим смешком, — пока не увидел тебя в Ультрамарине. Такого… Яркого во всей этой толпе, небрежного, весёлого, общительного… Нормального. Охранник сказал, что ты журналист из местной газетёнки, пытаешься вынюхать что-то про клуб для своей статьи. Для них ты ничего из себя не представлял, словно мелкий комаришка на теле огромной организации. Но для меня те минуты перевернули ставший привычным уклад с ног на голову. Второй раз подряд. Кир вытащил из сумки флешку и бросил мне. — Тогда мне и показали эти фотки. Когда я отказался продолжить работу на клуб. Как оказалось, вип-зоны напичканы камерами. Товарищи работодатели без устали собирали компромат не только на своих «работников», — Кир пальцами в воздухе изобразил кавычки, — но и на клиентов. Я всё равно ушёл и внутри клуба больше не появлялся. Отхватив своих законных пиздюлей от отца, я начал расспрашивать мать о тебе, начал искать в газетах твои статьи. И наваждение в твоём лице вернулось с прежней силой. И вместе с ним появилось желание жить дальше, обойти, обыграть, доказать, что я чего-то стою. Доказать, что я могу быть лучше тебя, сильнее. И тогда, быть может, мне хватило бы сил добиться тебя, а нет, так силой взять то, чего я так жаждал. Кир переводит дух, и я вслушиваюсь в его рваные выдохи. «Силой взять то, чего я так жаждал»? Этот может. Тогда на кухне, будь он чуточку сильнее и чуточку старше, я бы с ним так легко не справился. — Бред, да? Но этот бред толкал меня в школу каждое утро, заставлял вставать по утрам, садиться за стол, приводить себя в порядок. И лишь по ночам, когда зуд под кожей становился нестерпимым, я сбегал из дома через окно. Помнишь, второй этаж, козырёк подъезда? И ты уже на свободе, — ухмыляется мне сквозь сигаретный смок. — Я сбегал к Ультрамарину, туда, где ошивались знакомые по «работе» девчонки, и находил себе успокоение. Секундная пауза. Я обдумываю сказанное, а Кирилл, раскинув руки на диване, продолжает. — Дальше были фотки в школе, всеобщее презрение и хороший влом от бати. Очередной. Продолжение тебе практически полностью известно. Я ничего лучше не придумал, как припереться к тебе. Как оказалось, за эти годы ты не только встал на ноги, но и стал ещё большей занозой в заднице. А ваши с Игорем охи-вздохи меня вообще с ума сводили. Я и в комнату к тебе тогда нарисовался не просто так, и напился намеренно, для храбрости. Я не выдерживаю и фыркаю. Дон Жуан, блять, в крестовом походе по мою задницу. — Но твоё вот это вот «давай сделаем вид, что ничего не было» — это просто высший пилотаж. Я чуть ли не взвыл тогда. — Ты ж с самого своего переезда ко мне по ночам где-то шлялся, это тоже входило в план соблазнения? — Рядом с тобой невозможно было находиться, — сбивчиво, с горечью. — Я ничего другого не мог придумать, как снова и снова возвращаться к Ультрамарину. Только бы подальше от твоего безразличия. — Значит, так выглядит моё безразличие? — пододвигаюсь к нему ближе, подтягиваю к себе за колени и оказываюсь между чужих ног. — Или, может быть, так? — наклоняюсь, подхватываю его под поясницу и лопатки, губами пересчитывая рёбра. — Я ответил на твой вопрос, — Кир зарывается пальцами в мои короткие волосы, заставляет смотреть на себя. — Твоя очередь. — Что я могу тебе предложить? — повторяю его вопрос и следую губами медленно, мелко, не торопясь, от груди к ключицам. По шее и до уха. — Я могу предложить тебе уехать из этого города к чертям собачьим. И оставить здесь всё наше общее дерьмо. Начать жизнь заново в другом месте. — Ага! — Кир психует, злится и пытается вырваться. — Я тебя, блин, серьёзно спросил! Мне хватает одной руки, чтобы зажать его под собой и заставить угомониться это извивающееся создание. — Объясню по-другому, — нависаю прямо над ним. — Мне предложили работу в другом городе. Две недели на то, чтобы закончить здесь все дела и переехать, — Кир подо мной даже не дышит, смотрит прямо в глаза и пытается понять, насколько я сейчас серьёзен. — Экзамены сдать успеешь, а остальное за лето уладим. Так как тебе такое предложение? — Идёт… — тихо, робко, неуверенно. — Ну и славно. Хоть с этим разобрались, — и отпускаю его тушку из рук. — А с отцом чего? Что вчера произошло? Кирилл собирается в кучу с дивана и свешивает на пол ноги. — Да там вообще история мутная какая-то, — пожимает плечами. — Ай, блин! Совсем про девчонку забыл! — и подрывается ко мне в комнату. Возвращается уже со свёртком и кидает его мне. Какие-то бумаги, завёрнутые в чёрный пакет-«майку». — Когда меня отец за углом дубасить начать, откуда-то вылетела рыжая девчонка. Я её ещё в магазине заметил, нервная какая-то была, — рыжая? Вика, что ли? Точно, ведь в пакете документы какие-то. — Налетела на батю и крик подняла на весь район, мол, ребёнка избивают, — Кир аж рассмеялся. Невольно улыбаюсь. Вика может шуму наделать. Видимо, видела Кирилла со мной где-то. — Ну, когда батя ретировался, она мне встать помогла и на ухо шепнула, что оставила для тебя пакет за мусорными баками. Просила забрать. — Больше ничего не говорила? — как-то уж очень всё странно. Такого уговора, чтобы через кого-нибудь информацию передавать, у нас не было. — Неа, исчезла сразу. Надо обмозговать. Отправляю Кира на кухню, чтобы не совал свой любопытный нос куда не следует, да и чтобы к экзаменам дальше готовился. Викин телефон не в зоне действия, но это явление не редкое… Закрывшись в своей комнате, высыпаю документы на кровать.