Чудо в перьях

На пустынную равнину Финрод выехал в предрассветных сумерках. Солнце ещё даже не встало, но его редеющие лучики ласкали горные гряды, что вновь окутались туманом. Он прищурился на алеющий горизонт, и направил верного коня к чернеющим подножьям. Свет еле пробивался сквозь оплоты грозовых туч и всё же, чем ближе Инголдо приближался к мгновенно растущим скалам, тем плотнее его сковывали извилистые тени. Он остановился, вдыхая холодящий воздух, и чувствовал, как пропитавшая его гниль наполняет грудь, а после вырывается хриплым кашлем, своей сухостью царапая горло. Из слоившегося тумана обрывками вырисовывался Нарготронд: каменные своды, затопленные теплом танцующих огней, хороводы эльдар и пьянящий запах пряных вин в серебряных кубках. Финдарато вновь вдохнул подхвативший его пряди, собранные в боевой уклад и закреплённые позолоченным гребнем воздух, пытаясь уловить ту сладость вечерних порывов, что, бывало, вихрем разгуливали вдоль истоков Нарога, и точили каменное государство, но свистящий ветер оставил на губах только тлен сожённых земель. Обкусанные краешки облаков наливались кровью, слипались, покрывая землю багрянцем, и лишь тихое шуршание вырывало из цепких лап звенящей тишины. Затишье перед бурей… Именно так было тогда…в Лебяжьей гавани. Путь лежал к белым башням. В кромешной тьме их сверкающие стены, отделанные жемчугом переливались перламутром в мягком свечении младшего древа. Финдарато бежал по обломкам сгоревшей гавани, но шаг замедляли окровавленные тела сородичей. Лица некогда прекрасного народа теперь напоминали кровавое месиво, а в светлых волосах, цвета морской пены сбивались спутавшиеся в тлеющем пепле калтуны. Инголдо старался не смотреть в застывшие в немом шоке глаза, хоть и чувствовал как в ушах стучала кровь, а пальцы коченели. Сплетённая стволами буков арка обвалилась на неприметную беседку. Крыша обломалась и погребла под своим немалым весом юных телери. Раздавленные балками и каменным покровом тела истекали всё ещё горячим багрянцем, что узорными брызгами покрывал вымощенную прибрежным песком дорожку. Украшенные мозаикой стеклянные створки оказались пусты, а извилистый орнамент тысячью осколками вонзался в обрывки небесных одежд. И сейчас Финдарато опустил голову, вдыхая тяжелеющий запах крови и смерти. Кажется, тогда он впервые в жизни узнал, что такое боль. Он слышал истошные крики, но ничем не мог помочь, погружённый в леденящую бездну. Из-за поворота доносился свист мелькающего серебром оперения. Тонкие стрелы, они пробивали насквозь надвигающихся эльдар, и оставались чернеть в их телах. Один за другим пролетали в золотоволосой голове беззаботные дни юности, когда в ладонях лежал деревянный клинок, и не было того страха, что испытывал он сейчас. Сделанный собственноручно меч придавал уверенности, и воображаемые противники прятались за пределами тренировачной площадки, стоило лишь игрушечному лезвию рассеч голубизну небосвода. И каков же был восторг Финрода, когда в его руки лёг настоящий клинок. Лёгкая сталь искрилась, и стоило провести кончиком ногтя по плавному изгибу, чтобы услышать дребезжащий звон… Сейчас же он, набравшись смелости, выскользнул в покрытый пеплом сад, и как в детстве, учёный ратному делу, описал красивый пируэт, мгновенно скрываясь под сенью надломаных ветвей, оценивая поле боя. Раздавался скрежет нолдорских мечей о телерийские кинжалы. Ваньяр обороняли выживших жён, детей и матерей с некой, блеснувшей в глазах яростью, хотя против войска Феанора у них не было и шанца. Крепкие, с детства обученные, нолдор немногим уступали телери численностью и мастерством владения холодным оружием, но возлюбленные Элберет компенсировали свои недостатки потрясающей гибкостью и проворностью. Народ Владыки Ольвэ — в основном мореходы, бороздившие бескрайние просторы валинорских вод. Их строение не мощное, но жилистое, и они, избегая атак, ужом изворачивались в захвате, а когда улучали момент — острый язык пера вонзался в грудную клетку. На губах бусинками застывал багрянец, и Финдарато понимал — он не мог так, хладнокровно смотря в глаза невинным, лишать жизни. Этим он отличался и от родных братьев, чего уж говорить о сыновьях Первого Дома. Феаноринги пришли за победой, и они её получат, но какой ценой она достанется? Им это не важно. Дядя Нолофинвэ поддержит старшего брата во всех начинаниях, ибо Клятва, принесённая ими будет полыхать кровью ими убитых с небом на равне. Да и Финдекано с Майтимо… В момент его раздумий, воплощённые огнём, на ристалище вбежали феаноринги. В их глазах отражалось пламя отца, и оно пронизывало существо до костей. Вокруг кипела бойня. Ваньяр отчаянно защищались, хоть и оставалось их немного. В гуще пепла, огней и погибших мелькали алые знамена, оттеняемые окровавленными одеждами. Слышался звон орудий, яростные крики, предвкушающие близившуюся победу народа Финвэ, и отчаянные стоны — на телерине. Тяжесть смарда стояла в воздухе, клубилась, давила, да так, что голова валилась с плеч, а горло сушило от внезапно ставшей вязкой как болотная тина слюны. Головокружительную вонь не мог прогнать ни пенившийся бриз, ни надвигающийся ливень, от чего казалось, что глотаешь кровь. Инголдо силился рвануться туда, где был слышен победоносный призыв Лорда Феанаро, но картина, возникшая перед ним мутнила рассудок… Горящий Альквалондэ оставался позади, но всё ещё приковывал к себе взгляд. Даже отплыв, можно было разглядеть как рушится каменный свод одной из башен дворца, и когда она упала - в небо тучами взвились уголь и тлеющие мотыльки. И даже после этого к Подземному Государству прибыли толпы обессилевших эльдар Хитлума во главе средних сыновей Первого Дома. Пусть они не виделись несколько веков, но сердце пропустило глухой удар — усталые, грязные, почти что с безумными глазами… Инголдо пошёл навстречу кузенам, хоть и помнил, какими они были в ту ночь. Сейчас же душой он был в родном городе, где виделись ему родные лица брата и племянницы, что выросла в прекрасную деву, но всё ещё юную и хрупкую как в годы детства, когда Финрод сажали её к себе на колени, и напевал теплившийся мотив валинорских колыбельных. — Владыка Финдарато… - Эдрахиль скинул с головы косматый капюшон. Его конь остановился, постукивая копытами о голый камень и громко фырчал. В ноздри лезли саднящие песчинки, и животное дёргало мощной шеей, пытаясь стряхнуть с морды треклятые капли. Финрод последний раз пустил прощальный взор в сторону Нарготронда, отчего заложило уши и начали предательски дрожать пальцы под огрубевшим слоем кожи волколаков. Скрываемое волнение не укрылось от верного друга, и он, спустившись, подловил государева скакуна под вожжи, потянул в сторону лагеря. — Владыка Финдарато, мы приближаемся к развилке и планируем перебраться через пустошь, а коньков придётся отпустить, а то глядишь — заметят. Слова долетали как через толщу воды, но стоило заговорить о переправе как Инголдо оживился: — Но ведь она кишит орками, нам не успеть пересечь её за день до наступления темноты. — Так ведь обходных путей нет. Если только не свернуть курс и пойти на Дориат. — Да что ты! Я не подниму руки на сородичей! Хватило мне того в прошлом, когда не мог ничего сделать… Эдрахиль понимающе склонил голову, спрятав перемазанное смолой лицо в орочьем доспехе. О тяжкой доле он спорить не стал, хоть и хотел возразить насчёт бездействий государя. В конце -концов половина его народа по гроб жизни ему обязана, да и сам он не исключение. Но идея пойти на Тингола тоже была заманчивой: во-первых есть большая вероятность не отдать концы, а во-вторых сыновья Феанора охотно бы их поддержали. — Мы пройдём через границы Тол-ин-Гаурхот. Крепость Минас-Тирит принадлежала Ородрету, но очень скоро Моргот пристроил её к своим владениям, и сейчас в ней вынашивает его злобные планы один из верных слуг всенародного врага. — Так ведь крепость находится под покровом Гортхаура Жестокого. Это всё равно, что сознательно лезть в пасть барлогу, хоть там теперь такие ущелья, что даже он ногу сломит. Эх, чтож случилось с тем величием поднебесных сводов, где некогда царила радость, а теперь по пустынным коридорам гуляет эхо Его хладного дыхания… - от собственных же слов стало неуютно и промозгло. Эдрахиль будто сам ощутил на себе те тянущие вниз порывы, и отголоски мёртвых эльдар. — И всё же это самый короткий путь, — Финрод свёл светлые брови на переносице, наблюдая как свинцовые тучи громыхали над оборонной крепостью, и в их раскатах слышался надрывный смех. — Вели сниматься с места, выступаем… *** Тьелкормо ровно чеканил шаг по извилистому коридору. День уже вовсю трезвонился так же как и байки про бездумный поступок Артафиндэ. Ещё бы! Бросить народ ради грязного адана! Говор слетался со всех сторон, и возмущение росло в колоссальных масштабах, что не могло не радовать. Разумеется, попрощаться с кузеном они так и не успели — дорогу им перекрыл настырный Артаресто. Нередко братьям приходилось вести философские беседы за столом со смазливым Арафинвионом, который в тарелку-то смотрит лишь для того, чтобы венец поправить. Даже когда Куруфинвэ упрекнул Инголдо в опрометчивости его поступка на следующий же день ему приходилось лицезреть недовольную физиономию двоюродного брата, и однажды Ородрет всё же получил кулаком в нос, из-за чего практически не покидает своих покоев, лишь изредка бросая на тех двоих полные отвращения взгляды. Вот и сейчас Келегорм занял место подле младшего. Сложив на груди руки, Куруфин предстал перед ним воплощённым Феанором. Да ещё и недовольным Феанором… Подперев спиной колонну, он нервно перебирал костяшками побелевших пальцев. — Тысяча двести сорок шесть. — Что? — пятый отвлёкся от своего занятия, непонимающе уставившись на брата. — От тронного зала до покоев тысяча двести сорок шесть шагов. — Тьелкормо расплылся в улыбке. Атаринкэ замялся, после чего с обречённым возгласом сполз по стене: — Тебе что, заняться нечем? — Представь себе. Пока мы выслушиваем недовольство Артаресто у меня в мозгу мутнеет. — Вино у тебя в мозгу мутнеет. — Вот. А я ведь говорил, что запах у этих ягод странный… И всё же пора размяться. — Туркафинвэ сложил руки в замок и начал выгибать пальцы. Вслушиваясь в противный хруст, Куруфин ощутил лёгкое недомогание. Возможно, Келегорм был прав. Надо развеяться. — Возьмём охотничьи луки, пробежимся вдоль границ, может, наловим чего, — хруст прекратился, — к тому же Его Высочество не желает нас видеть, — резонно заметил охотник, прокручивая пальцем в воздухе. — А расчёты? — Атаринкэ устало оторвал лоб от коленных чашек, понимая, что сейчас бы даже в разорённые земли Хитлума вернулся. Там захватчики и то не такие вредные… — Пффф, Тьелпэ пошли, — отмахнулся старший, — тем более ему пора привыкать. Не всё же ему за нами волочиться? Да и я думаю, что сейчас Артаресто к нему более, чем к нам расположен. — В этом ты прав. Не всё же нам его стенания выслушивать. — Страдания — родовая наследственность Третьего Дома. Они же о каждом затоптанном цветочке плачут. Одна Нервэн — настоящий мужик. С размышлениями охотника трудно было не согласиться. Вспомнить хотя бы их детство. Тогда младшие арафинвионы возомнили себя защитниками всего живого. Если в начале посмеялись, то после ступить нормально было нельзя — трава ведь тоже живая. Или как по площади Тириона разгуливали. Мешки тащили. Нытьё со всех сторон. Зато Артанис за двоих волокла. Да, кузина и правда не из робкого десятка. — Ну так что? Прошла томительная пауза, и когда Тьелкормо чуть ли носом в брата не уткнулся, тот пробурчал: — И всё-таки надо было его придушить… — О Эру Всемогущий! Долго ты ещё будешь о нём думать?! Нам точно стоит проветриться, а то Артаресто на тебя плохо влияет. Теперь и ты мне над ухом жужжишь. — Сам подумай! Дориатское чучело сидит себе спокойно в своей трясине, а отыграться решил на Финдарато! Думается мне, неспроста он Сильмарилл потребовал… — Эру упаси, — Тьелкормо глубоко вздохнул, сам ведь понимал, чего им стоили эти камни. — Сейчас мы пойдём, и сможешь выплеснуть своё внутреннее состояние на охоте. Тем более, что удача нам сегодня гарантирована! Нутром чую! Куруфин стоял, приподняв голову, и скептически выгнув бровь. Обычно, когда он слышал эти слова, что-нибудь да случалось. Вот и сейчас его ноздри трепетали, а кончик носа покраснел. Обыкновенно, такая реакция происходила, когда Атаринкэ раздражали. Но сейчас он не мог объяснить, чем это вызвано: то ли наглой физиономией Туркафинвэ, то ли мыслями об Элу. Но под конец он сдался. — Готовься к выезду, а я за Хуаном. Охота обещает быть интересной. *** Отлетая от стен, сводящий зубы скрежет чёрных когтей пульсировал в висках. И пленникам стоило больших усилий не тряхнуть головами, чтобы отвести от себя мерзкое клацанье. В противном случаи кто-нибудь из кучки напоролся бы на ятаганы, что находились в опасной близости от глаз. Длинные пальцы очертили контур подбородка и острые кончики нечеловеческих коготков оказались в захвате белых зубов. Майа с задумчивым видом покусывал ногтевые пластины как если бы в его обители не было нарушителей порядка. Наконец, когда клычки сомкнулись, щёлкнув, рыжеволосый перевёл взгляд медовых глаз на столпившихся. Он внимательно оглядывал тех, кто по идее должны быть его слугами, но есть в них что-то, что заставляло усомниться в подленности. Например: стояли они, выпятив грудь, что не свойственно оркам, или их плотное телосложение, которое просачивалось сквозь неказистые одёжки, а главное их запах… — Возможно, у детей Иллуватора празднество, на которое меня не пригласили, — на мгновенье его глаза оказались на мокром месте как у ребёнка, но после вспыхнули тем же пламенем, а бледные губы растянулись в улыбке. — Иначе я не могу придать какое-либо значение данному маскараду. Эльфы под жутко натиравшими доспехами пошатнулись все разом, стоило им услышать визгливый смех. Майа откинулся назад, да так, что было видно как под натянувшейся кожей от смеха подрагивает кадык. Но всё резко оборвалось, и вмиг ставший серьёзным, Гортхаур небрежно махнул рукой оркам. Те бросили тыкать в пленных копьями, и с каким-то, присвойственным только им похрюкиванием принялись рвать свою же собственную кирану по швам, пока на пленниках не осталось ничего, кроме их собственных волос. Перед Жестоким возникли ели тронутые загаром стройные тела нолдор. Промозглый холод полуразрушенных светлиц обдала их своим дыханием, отчего те принялись нетерпеливо переступать с ноги на ногу по запачканному полу. Нолдор не смущались собственной наготы, но жадный взгляд всевидящих глаз заставил их устыдиться, хоть ни один из них не дрогнул. Берен же и вовсе боялся оторвать взгляд от пола, словно нашёл в нём что-то интересное, и окружающие его эльфийские друзья затолкали адана себе за спины. Финдарато, сжавший зубы и почти что не дышащий, чувствовал как по телу ползут отвращающие касания липкой тьмы и паутины, а огненный взгляд прожигал насквозь, и казался до боли осязаемым. Майрон изучающе оценивал каждый изгиб стройного тела, похотливо урчал и покусывал губы. Загнутые ресницы томно прикрывали медовые омуты, а острый язык облизывал пересохшие губы. Уста слиплись в единую тонкую линию, ставшую в тон с алыми одеждами, а в прорези выглядывали чуть оскаленные зубки. Глаза майа полностью были прикованы к Владыке Нарготронда, и он любовался им, прищурясь, а заодно улавливал краешком кошачьего зрачка щуплого адана, что старался полностью скрыться за широкими плечами друзей. Нелепые попытки, изукрашенного в болотной копоти Берена скрыться из виду откровенно забавили Саурона, чего он не скрывал, открыто насмехаясь над человеком. Конечно, он подозревал о плохом умственном развитии атани, но не ожидал, что окажется настолько прав. И в самом - то деле, что понадобилось этому отребью в его землях, да ещё и с кем? С нолдор! Майрон нарочно пытался разглядеть человека, чувствуя, как тот сжался в комочек, и чуть ли не повалился под ноги защитников. И он готов был поспорить, что услышал судорожный вздох. Так ведь недолго, и расплачется. На тот же вздох к Берену повернулся Эдрахиль, своей крепкой рукой он легонько встряхнул адана. — Не слушай его! — Эдрахиль гневно фыркнул. Он-то знал, что майа умеют читать мысли, мало ли что он ему наговорил. — Он хочет заставить тебя поверить в это! Просто не слушай! Однако пламенную тираду прервало ехидное хихиканье. Саурон вальяжно развалился на троне. — Столько призывных речей, а на деле что? Вы, эльдар, только на язык остры, а щенок ваш и на это не годен. — Сам ты… - бубнёжь прирвался, а Гортхаур чуть ли слюной не подавился. Он не знал, чего ему хотелось больше: кинуть их в подземелье или вдоволь насладиться беспомощью пленных, но тот факт, что человек не мог подобрать подходящей шпильки добил его окончательно. Наконец, откашлявшись, майа смахнул рукой с глаз несуществующие слёзы: — Кхе-кхе, чтож, в семье не без урода. — Не смей оскорблять Берена! — Финрод не сдержался и выступил на шаг вперёд. Орки засуетились, и в горло сына Финарфина упёрлось чёрное лезвие. — А кто ты такой, чтобы мне запрещать? Любуясь грозной мордашкой золотоволосого нолдо, Саурон внезапно встрепенулся: — Хорошо. Я предлагаю тебе сделку: выиграешь — отпущу на все четыре стороны, нет — с вас станется назвать цель похода и причина, по которой вы, нолдор, взяли его обузой. — тонкий палец в кожаной перчатке ткнулся в грудь Берена. Эльфы встревожено зашептались. А Берен с надеждой посмотрел на Финрода. И тому ничего не оставалось: — Я принимаю твои условия. Ещё немного поиздевавшись над аданом, Саурон встал и бросил свои перчатки тому в лицо. Медленно подступая к Финдарато, он затянул расплывчатый мотив, соскакивая с него, и скользя всё выше и выше. Ноты так гладко и быстро сменяли друг друга, что Финрод не мог ухватить хотя бы одну из них за хвост, и Майрону уже было наскучило бездействие соперника как вдруг его мелодию подхватил другой голос. Майа описывал круги по каменному выступу, мерил его шагами, простукивая такты. Его бессловесная песнь тянулась подобно реке, но на самом деле он заглушал себя, чтобы услышать брызги волн из звучания звонкого голоса эльфа. На какое-то время слуга Мелькора ушёл в раздумья и вслушивался в живописные образы, что были сплетены из разных тональностей. Нолдо брал вершины чисто, но рыжий майа сразу понял, что тот уже выжимает из себя последние силы, лишь бы не сорваться, и вот настал момент. В нежные мотивы кляксами крови вдарились боевые призывы Саурона. Он брал из памяти Финдарато отчаянные стоны и вплетал их один за другим, порой заглушая победными кличами, которые растягивал на распев. В песне надломанным криком отдавалась ночь в Лебяжьей гавани, а Майрон всё вносил в мелодию краски. Тлеющие паруса белых кораблей и окровавленное побережье… Боль сдавила, и Финрод, задыхаясь и валясь с ног, сломался. Унывших пленников одного за другим повели в подземелье вместе с оглушённым такими взрывами музыкальных красок аданом, который даже забыл как дышать, и всё так же с раскрытым ртом поплёлся за товарищами. Майрон уж подумал, что их великодушный предводитель поспешит упасть лицом в грязь у его ноги и отговорить от заточения, но даже он с поникшей головой гордо шёл навстречу судьбе, что не влезало в планы Саурона.