He lives in you

— Он напоминает мне тебя, — Крис улыбается, кивает в сторону льда, на холодную поверхность которого уже в восьмой раз шлепается Денис. — Лет пятнадцать назад. Такой же упорный, безудержный и упрямый. Стефан молчит, и только легкий наклон головы вполне может означать непроизнесенное вслух согласие. Он смотрит на то, как его ученик прыгает, падает, шевелит губами сквозь стиснутые зубы — ругается, но каждый раз поднимается и начинает снова. Тройные прыжки после такой травмы — все равно, что учиться ходить заново, и он учится, с невероятным упорством каждый день, повторяя бесчисленное количество раз одно и то же. Это сложно. Для них обоих сложно. В последнее время неоднократно ловит себя на странном ощущении, возникающем каждый раз, когда мальчик падает. В нем самом что-то с треском ломается, бьется о призрачный иллюзорный лед с глухим ударом, отдаваясь неровными перебоями сердечного ритма. За годы работы с другими детьми он почти научился контролировать собственные эмоции, быть осторожным в выражении чувств, во всем том, что могло бы повлиять на мотивацию его учеников. Тренерство — это работа над собой, тонкая психология, умение правильно расставлять приоритеты, спокойствие и уверенная поддержка без давления. Необходимо чувствовать границы, давать свободу в самовыражении, помогать и направлять, выдерживая при этом некоторую дистанцию. Но с Денисом привычная система дает сбой. Мальчик падает и он ощущает неуместное желание оградить его от любого, даже малейшего дискомфорта. Мальчик морщится от боли в ногах, трет ушибленное бедро и он едва ли не силой удерживает себя на месте, чтобы не выехать в центр катка — успокоить, приободрить, мягко и тепло коснуться плеча, легко и невесомо провести ладонью по волосам. В этом нет ярко выраженного подтекста, только желание облегчить и без того трудный путь, разделить на двоих то, что тяжело одному, ведь сейчас — это их общая дорога, одна на двоих. В теории все кажется простым и объяснимым — он чувствует ответственность перед его родителями, которым обещал присматривать и опекать, увозя от привычной жизни, в другую страну, но это лишь отчасти может служить оправданием. Возможно, Крис прав, и он день за днем привязывается к нему все сильнее потому, что в том есть нечто, напоминающее его самого в этом возрасте. Воля к победе, упорство, потенциал. А еще удивительная музыкальность, артистичность, гибкость и пластика, ощущение правильного ритма. И это только на льду. Они проводят много времени вдвоем вне катка, и в обычной жизни с мальчиком легко и комфортно, разница в возрасте не слишком заметна благодаря общим интересам, возможности коснуться многообразных тем. У него отличное чувство юмора, и улыбка практически не покидает губ Стефана, когда они вместе заняты абсолютно любым делом. Но все же он ощущает некоторую неправильность, пристрастность в отношении своего ученика. Невозможно быть строгим и объективным тренером, когда в работу вмешиваются личные эмоции, когда желание защищать и успокаивать мешает непредвзято оценивать происходящее, мешает быть строгим, использовать не только метод пряника, но и кнута. — Ты посмотри, что вытворяет, — Крис пихает его локтем в бок, выдергивая из рефлексивных размышлений. Близок к кнуту как никогда ранее, когда скользнув взглядом по льду замечает, как Денис, только что поднявшийся после очередного падения, морщась от явной боли, неспешной перебежкой снова набирает скорость для захода на прыжок. Тройка «вперед и внутрь», удар зубцом левой ноги о лед. Он резко дергается, чувствуя, как сдавливает грудную клетку, пальцы до побелевших костяшек впиваются в край борта, а в голове стучит тихое, отчаянное: хватит-остановись-перестань… Мальчик предсказуемо падает, не докрутив оборот в четверном тулупе. Ему еще рано, тело не полностью восстановлено после травмы, он едва ли справляется с тройными и каскадами, но словно заведенный, как зайчик из рекламы батареек, пытается добиться всего и сразу, не понимая, что перегрузками лишь осложняет себе жизнь. Стефан злится, прежде всего, на себя за невозможность остановить упрямое подростковое буйство, за неспособность взять и строго отчитать непослушного ребенка. Стоит тому едва взглянуть на него своими большими невинными глазами, в которых плещется надежда, стремление и неуемная энергия, вся решимость и злость бесследно тает и растворяется, оставляя после себя одно единственное желание — обнимать, шепча что-то ободряюще ласковое. Вот и сейчас он отталкивается от борта, чтобы прекратить все это бессмысленное действо, с самым суровым видом, на какой только способен. В этот раз намерен даже отругать ученика за то, что тот раньше времени и без разрешения тренера начинает геройствовать. — Денис, — интонации голоса звучат холодно и строго, когда тормозит возле него и протягивает руку, чтобы помочь подняться. Тот лишь качает головой, потирает ладонью правую лодыжку и тяжело вздыхает. Плечи приподнимаются и обреченно опускаются, красноречиво выдавая понимание того, что сейчас его будут ругать. Он поднимает голову, вздергивает подбородок, почти сдавшийся, но до конца не сломленный, и только взгляд больших карих глаз наполнен упрямством, пополам с виной и сожалением. Упираясь коленом в лед, тянется к предложенной руке, не разрывая зрительного контакта, глаза в глаза. Холодные пальцы несмело касаются чужой ладони, едва ощутимо и робко, но в следующие пару секунд что-то неуловимо меняется, проносясь почти незаметной вспышкой во взгляде. Мгновение, и запястье становится спасительной соломинкой, за которую хватается утопающий — так крепко сжимаются пальцы вокруг него. Поднимается, чуть морщит нос, наступая на ушибленную ногу, но руку не отпускает. Держит и смотрит, точно пытаясь прожечь своим растерянно-упрямым взглядом дыру в груди напротив. И Стефан снова сдается, не имея ни малейшего представления о том, куда улетучивается вся решительность, непреклонное стремление холодно и по всей строгости образумить этого безрассудного, но совершенно замечательного ребенка. Он медленно и осторожно притягивает его к себе, обнимает за плечи, и тихо выдыхает в растрепанные пшеничные волосы: — У тебя все получится. Не торопись. Дай себе время, ничто не происходит так быстро. Многие годами не могут восстановиться после травм, а ты и так бьешь все рекорды. Не стоит убиваться об лед, когда можно распределять нагрузку плавно, не терзая свое тело. Ну, скажи, зачем тебе это сейчас? Тот что-то неуверенно бормочет себе под нос и пожимает плечами. Холодные пальцы уже почти согрелись от касания к теплой коже, но он так и не разрывает тактильный контакт, продолжая сжимать запястье чуть мягче и не столь судорожно. — Я не просто убиваюсь об лед. Я пытаюсь стать лучше. И это была всего лишь одна попытка. Ну, ладно, две, но я должен был попробовать. Для себя. Уголки губ неумолимо ползут вверх, взгляд смягчается и теплеет настолько, что им можно топить лед, и он просто не может сердиться — да что там сердиться, не способен даже попытаться прочитать увещевательную лекцию о правильном подходе к нагрузкам на неокрепшие мышцы. Мальчишка вьет из него веревки, крутит им, как хочет, а он и рад поддаваться за упорство, непреклонность и настойчивость прощая ему чрезмерную торопливость. Он видит в нем редчайший алмаз, прочный и твердый, чистый, кристальный и многогранный. Драгоценный камень, волей судьбы и какого-то фантастического провидения попавший к нему в руки, еще не сверкающий, неограненный, но от этого более ценный. Осторожно, почти не дыша, стать ювелиром, придать очертания, отшлифовать, не срезая больше, чем необходимо, чтобы он засиял на весь мир, и превратился в бриллиант чистой воды, в сокровище, способное своим свечением трогать души и сердца людей. Его маленькое сокровище. Возможно ли, что Питер и Саломе чувствовали то же, что чувствует он сейчас? Оба вели его по жизненному и спортивному пути, остались рядом и после, когда завершил свою соревновательную карьеру. Являются ли его чувства к семнадцатилетнему юному дарованию тренерскими амбициями, желанием оставаться причастным к любимому спорту, передать свои знания и умения, или… Или же Денис, каким-то непостижимым таинственным образом смог коснуться его сердца, затронуть невидимые струны его души, сыграть на них свою личную, уникальную мелодию, к которой невозможно было остаться равнодушным?.. Но вместо ответов легкое касание к пульсу и шумный выдох очень-очень близко. От борта что-то кричит Крис, и, кажется, машет руками, но Стефан почти не слышит его, голос доносится, словно сквозь плотную вату, а все мироощущение сужается до теплых пальцев, прижатых к бьющейся вене. Снова необъяснимо что-то щемит в груди, разливается мягкой обволакивающей волной по всему телу, заставляя неосознанно сжать чуть крепче пальцы на чужом плече, слегка наклонить голову, носом касаясь россыпи светлых прядей. Денис внезапно вздрагивает, едва ощутимо поводит плечами, но и этого порыва ему хватает, чтобы вынырнуть на поверхность из малопонятного странного потока мыслей и чувств. Растерянно обводит взглядом каток: Ноэми и Селин рассекают лед совсем рядом, улыбаются и почему-то хихикают, Крис хмурит брови и зовет к себе кивком головы. «Фонарик» назад, неохотно разрывая их согревающее полуобъятие. — Я понимаю твое нетерпение и знаю, что ты хочешь результатов. Но прямо сейчас ты должен пообещать мне, что не будешь пытаться прыгать четверные. Пока я не буду уверен в том, что ты сможешь перенести это без ущерба здоровью, и пока я не разрешу тебе это делать, — он подцепляет пальцами подбородок мальчика, заглядывает в его глаза, и замечая растерянность, смущение, искорки неисправимого упрямства, для пущей убедительности добавляет: — Слышишь? Обещай мне. — Обещаю, — срывается с губ тихий и необычайно послушный ответ. Стефан ободряюще улыбается ему, на несколько коротких мгновений задерживаясь взглядом на порозовевших румяных щеках. Уже подъезжая к борту он думает о том, что этот уникальный алмаз способен ослепительно сиять даже без огранки.