He lives in you

Звонок будильника разрывает тишину январского утра, заставляя Дениса сонно потянуться к телефону. В комнате беспросветно темно, с улицы не доносится ни звука, и так велик соблазн натянуть одеяло повыше, перевернуться на другой бок и еще немного поспать. Он зевает, и окончательно не вынырнув из сна улыбается, восстанавливая в памяти образ вчерашнего вечера. Ничего особенного — немного времени, проведенного вдвоем на диване в гостиной, где фоном играл французский черно-белый фильм, сюжета которого он так и не запомнил. В отличие от разговора, яркого и увлекательного, с улыбками и голосом, полных глубоких проникновенных обертонов, с возможностью участвовать в живом обсуждении, и чувствовать, что тебя слушают очень внимательно, с искренним неподдельным интересом. Стефан умный. Очень умный, начитанный, и, кажется, способный поддержать любую беседу, поговорить на абсолютно разнообразные темы, от приготовления сложных кулинарных блюд, до философии, истории балета и художников Эпохи Возрождения. Поначалу он только слушает, впитывая новые знания и информацию, словно губка, но постепенно вникает, и начинает вливаться в обсуждение, получая поощрительные взгляды и совершенно неожиданные для себя вопросы. Он даже упускает из виду тот момент, когда их разговоры становятся все длиннее, запутаннее, а иногда и вовсе перерастают в легкие споры — в тех местах, где их мнения в чем-то не сходятся. Несмотря на разницу в возрасте он не ощущает никакого давления, его не пытаются в чем-то переубедить или навязать свое мнение, наоборот, дают возможность высказаться на равных, и принять его точку зрения как один из возможных вариантов. Это глубже, намного глубже, крепче и прочнее, чем их особое физическое взаимодействие на льду и вне его. Это та самая крепкая нить духовной связи, которая тянется от одного к другому, сотканная из множества маленьких ниточек, сплетенных между собой, пропитанных уважением, вниманием, заботой и желанием слушать и слышать друг друга. Особенная, слишком важная связь для них обоих. После возвращения с шоу Стефан больше не избегает прикосновений, не смотрит так холодно и отстраненно, границы дистанции перестают быть столь ощутимыми, напряжение спадает, снова возвращая в их жизнь уютные домашние вечера вдвоем и легкость случайно-неслучайных касаний, от которых по всему телу пробегаются невидимые искорки-огоньки, заставляющие сердце и замирать и биться чаще. В первые несколько дней Денис со странной дикой жадностью ловит эти касания, дотрагивается сам, постоянно-везде-и-всюду, его точно срывает с катушек, штормит из стороны в сторону от переизбытка эмоций, и даже понимая, что это все немного слишком, он не может остановиться, не может погасить в себе то, что разжег один лишь единственный взгляд. Спускаясь утром на кухню, он сразу тянется не к чашке с горячим чаем, а к Стефану, который стоит у плиты, колдуя над завтраком. Ладони скользят от лопаток вверх — на первый взгляд короткое, обычное прикосновение — задерживаются чуть дольше, чем необходимо, пальцы едва сжимают плечо, и отпускают, только ощутив приятную теплоту кожи под футболкой. Растяжка перед тренировками превращается в одно сплошное тактильное безумие, и огромных усилий стоит взять себя в руки, сосредотачиваясь на выполнении упражнений. Лишь на льду Денис спокоен и сдержан — здесь все иначе, серьезнее, его тренер вполне может быть строгим, требовательным и жестким в те моменты, когда замечает потерю концентрации. И сколько бы времени не проходило, он не перестает удивляться тому, как перешагивая порог Палладиума, обычно мягкий и очаровательно-растрепанный по утрам мужчина, мгновенно превращается в собранного, ответственного и внимательного тренера. Но вечером все повторяется вновь. Любое касание отзывается приятными мурашками, а пальцы, перебирающие пряди, доводят едва ли не до помешательства. Стефан сокращает дистанцию, немного стирая границы, позволяет прикасаться к себе и дотрагивается сам, потакая ему во всем, эта кинестетика действует на Дениса как валерьянка на кота, и его снова заносит, ощутимо бьет «об борт» разумного и правильного. Самообладание тает на глазах, когда большой палец ласкает мочку уха, спускается вниз по шее к ключицам, трет впадинки, подушечкой щекоча чувствительную кожу. Этого хватает, чтобы зажмуриться от слишком острого восприятия, прикусить губу, но шумное сбитое дыхание все равно выдает его с головой. Так было и вчера, отчего сейчас немного стыдно, в этой утренней обволакивающей темноте. Когда легкий и тихий полустон срывается с губ, а щеки горят так сильно, что и без того способны послужить «зеркалом его души». И получить в ответ слегка виноватый взгляд, полный теплоты, и запоздалого раскаяния — Стефан смотрит на него, склонив голову на бок, а пальцы замирают у основания шеи. И не нужны слова чтобы понять — один забылся, позволяя себе увлечься, а другой слишком несдержан, юн и вспыльчив для того, чтобы не реагировать на будоражащие прикосновения. Отвечает на взгляд жутко краснея, но глаз не отводит, смотрит чуть ли не с вызовом, с искоркой, готовой в миг вспыхнуть в пламя — ну же, сделай хоть что-нибудь! Посмотри снова так, как смотрел тогда! Покажи, откройся, дай снова увидеть! Каждую минуту после того вечера в Беллинцоне он пытается заново поймать тот самый взгляд, увидеть отражение тех эмоций, тот ураган, что кратким мгновением затронул все нервы и нити, что снес все барьеры и дал возможность заметить крохотный шанс на взаимность. Не показалось? Слишком открыто и ярко, отчаянно-нежно и невыносимо оглушительно сбило с ног, заставило дышать-не дышать, и сердце из осколков и хрустальной пыли-крошки собрать воедино. Что это было? Чем это могло бы быть? Случайной вспышкой под звуки музыки, моментом слабости… Правдой? Не показалось же? Тот странный иррациональный страх на дне бесконечной теплоты, спокойствия и сдержанности. То желание, отразившееся и пойманное на долю короткого мгновения, успевшее исчезнуть так быстро, но сохраненное в памяти. И остановленный порыв, припечатывающим, но от того не менее мягким взглядом. Могло ли показаться? В свете софитов, льда и вокала Бейонсе. Сомнения в увиденном появляются сразу же, как только успокаиваются первые волны накатившей внезапно эйфории. Но он упорно продолжает хвататься за любую возможность, что вновь способна пошатнуть чертову железную выдержку. Касания, слова, улыбки — что угодно, вплоть до едва ли честных манипуляций с интонациями собственного голоса, лишь бы хоть чем-то поддеть эту раздражающую невозмутимость. Как следствие — полный срыв тормозов и частые переборы, которые Стефану удается гасить с переменным успехом. Каждый раз новый способ: успокаивающе коснуться плеча, перевести тему, увлечь разговором, сменить тактику, добавляя строгих и требовательных ноток, и снова дотронуться тепло, легко-легко, совсем не дразняще, скорее умиротворяюще. И только иногда, в особых случаях, тот может воспользоваться одним из своих действенных остужающее-холодных взглядов, способных остановить любые дерзости и шалости — когда Дениса заносит совсем, и он едва ли сам понимает, как близок к тому, чтобы шагнуть за черту. Выбирается из постели, и еще не до конца проснувшись, в полутьме бредет в ванную, передергивая плечами от утреннего озноба. Умывается, чистит зубы, сбрасывает пижамную рубашку, чтобы быстро освежить голову, и уже намочив отросшие пряди, обнаруживает пустоту на дне тубы с шампунем. Мыть волосы цитрусовым гелем для душа и после этого весь день пахнуть, словно очищенный мандарин не вызывает никакого энтузиазма — сдавленно ругается на родном языке, вздыхает, и выходит из ванной, чтобы попросить у Стефана что-то более подходящее, в тысячный раз напоминая себе быть внимательным к подобным вещам. Останавливаясь рядом с его спальней, он стучит в дверь. Стучит еще раз, не получая никакого ответа. Стоять полураздетым в коридоре и чувствовать, как капли воды с мокрых волос скатываются по груди, вызывая уже не легкий озноб, а довольно ощутимую дрожь, неприятно и холодно, и хочется поскорее забраться в душ, поэтому он шагает через порог и озирается в поисках по сторонам.  — Стеф? В самой комнате пусто, но в смежной с ней ванной слышен шум воды, и приглушенные звуки музыки из портативных колонок. Не то чтобы очень тянет врываться в личное пространство, но выбора все равно нет, поэтому он направляется к полураспахнутой двери, заранее готовясь объяснить причину внезапного вторжения. Шаг, еще шаг, и замереть на месте, нервно сжимая пальцы. Стефан стоит напротив зеркала, почти обнаженный, лишь бедра обернуты коротким белоснежным полотенцем, ладони ловко орудуют бритвой, избавляя лицо от утренней щетины. Пальцы отточенными и выверенными движениями легко ведут лезвие от скул к подбородку, проворачивают в долю секунды, и вот оно скользит точно вверх, оставляя синеватые полосы гладкой кожи между слоями белой пены. Еще влажная после душа челка спадает на лоб, ложась слегка вьющимися темными прядями. Давясь судорожным вдохом, Денис полностью выпадает из реальности, впиваясь взглядом в очертания подтянутой совершенной фигуры. И это совсем не то же самое, что делить с ним одну раздевалку после шоу, это семнадцатибальным оглушающим тайфуном начисто сметает все адекватные мысли, беспросветным туманом окутывает сознание, заставляя со всей силы вцепиться ладонью в дверной косяк, потому что пошатнуло изрядно. Не от вида почти обнаженного мужчины — от того, настолько сильно хочется шагнуть и обнять, прижаться, обхватить руками поперек груди, уткнуться носом во влажную шею, вжаться как можно сильнее, вплавиться в идеальные изгибы так, как два пазла соединяются вместе. Это больше, много больше, чем просто тактильный порыв. Насыщенный и яркий симбиоз влюбленности, восхищения и глубокой привязанности смешивается с физической потребностью в проявлении чувств, образуя нечто хаотично-своеобразное, неподвластное логике. Скользя взглядом сверху вниз, прослеживая каждое движение, отзывающееся напряжением мышц на спине, всматриваясь в поясничные ямочки, он больше не чувствует холода — обжигающая волна прокатывается по всему телу, посылая острые и сладкие судороги, которые пружинят, скручиваются в узел и со звоном вибрируют где-то внизу, заставляя ловить приоткрытыми губами воздух, которого внезапно становится так мало. Лицо пылает ярко-алым пламенем до кончиков ушей, но совершенно нет сил совладать с собой и отвернуться, даже если где-то на краю сознания внутренний голос призывает опомниться. Голову кружит освежающе-терпкий аромат лосьона после бриться — смачивая ладони, Стефан прикасается ими к щекам, скользит от подбородка к шее, и это банальное техничное движение сводит с ума, в конец расшатывая и без того едва ли стабильное состояние. В каком-то странном магнетичном трансе делает шаг, не отдавая себе отчета в своих действиях. Ему семнадцать, он до одури влюблен, ему почти дали надежду на то, что это может быть взаимно, и это просто нечестно — не отвечать ни «да» ни «нет», позволяя себе слишком много, и, в то же время, почти ничего. Деревянная дверь предательски скрипит, Стефан поворачивает голову — недоуменно изогнутая бровь и слегка расширившиеся от изумления зрачки почти не пугают, хотя кому он врет. Но выброс адреналина перекрывает страх, он делает еще пару шагов, бесцеремонно нарушая все границы личного пространства. Кажется, мужчина удивлен несколько сильнее, чем выдает его мимика, поскольку в первые секунды он даже не пытается спросить, что полуголый ученик делает в его ванной в шесть утра, когда он сам находится в таком «разобранном» виде. И только когда он оказывается настолько близко, что между ними остается едва ли пара сантиметров свободного расстояния, тот отмирает и инстинктивно делает полшага назад.  — Денис? В чем дело? — выходит не так строго, как хотелось бы, скорее удивленно-мягко. Тот молчит, только часто дышит сквозь приоткрытые, и почему-то искусанные губы, зато его взгляд в легком расфокусе говорит куда громче слов. Два глубоких потемневших океана смотрят выжидающе, маняще, а на дне их тлеют сверкающие искры — одно неверное движение, и они вспыхнут ослепительным диким пожаром. И вот тогда — с головой и в пропасть, без единой надежды на здравый рассудок. Лишь несколько коротких секунд Стефан позволяет себе любоваться этим невероятным гипнотичным зрелищем, юной и вздорной красотой, отчаянной смелостью, граничащей с безрассудной глупостью. Его мальчик так прекрасен сейчас, подвластный чувствам и охваченный чем-то новым и неизведанным, так очарователен, что выдержка буквально трещит по швам, а соблазн притянуть к себе, обнять, касаться-вдыхать-целовать безумно, безумно велик. Хочется послать к черту все и просто дать им обоим шанс на счастье, потому что внутри него самого горит ответный огонь, возможно более сильный, оглушительный и порывистый, вот только отличие в том, что он еще может его сдерживать. Не без труда, но это пока удается, хотя уверенности в собственных силах все меньше. Его поступок вряд ли будет честным и правильным, но если только так он сможет сохранить хотя бы подобие призрачной дистанции… Что ж.  — Денис. Вот сейчас Стефан действительно серьезен и строг. В голосе холод и сталь, способная разрезать несколько слоев прочного льда. Глаза опасно прищурены, губы сомкнуты в тонкую нить, брови нахмурены, и несмотря на полную «разобранность» своего вида он выглядит довольно внушительным, если не сказать пугающим. Да, он умеет быть и таким. Когда спорить — бесполезно. Когда один язык тела способен припечатать и разбить так, что повторить свою глупость не захочется. От этого голоса и взгляда Денис вздрагивает, как от удара, шарахается назад, чуть не спотыкаясь о порог ванной. С глаз моментально слетает дымка очарования, на ее место приходит испуг, вперемешку с пониманием и осознанием того, в какой ситуации он оказался. Еще не сделал ничего, да это и не нужно — Стефан всегда видит больше, чем он может скрыть, и это пугает, вызывая неконтролируемую панику. — Мне повторить? В чем дело? Сейчас ему точно хочется сбежать, забиться под одеяло и не высовывать носа до тех пор, пока не пройдет эта грозовая туча, и небо снова не станет светлым и безоблачно чистым. В горле саднит, язык прилипает к небу, и нужно же что-то сказать, но как ответить, когда всего начинает потряхивать от внезапно накатившего холода — как только спадает эйфория и жар, стоять полуобнаженным с мокрыми волосами и каплями воды на теле морозно и зябко. — Ш-шампунь… — выходит с дурацким заиканием осипшего голоса, от чего приходится сделать паузу и прокашляться, давая себе пару секунд на то, чтобы внятно выражаться. — Закончился. Хотел попросить у тебя, и… Я стучал, — кажется, получается лучше. — Дважды. С убийственной невозмутимостью Стефан разворачивается к шкафчику, где стоят банные принадлежности, достает оттуда небольшой фиолетовый флакон и протягивает ему, ни на йоту не меняясь в лице.  — Возьми. Но в следующий раз тебе стоит стучать и в эту дверь тоже. Уже не холод — безразличие интонаций, снова непроницаемый взгляд и как финальный аккорд — скрещенные на груди руки, перегородкой между ними, глухой бетонной стеной. Растерянность и страх исчезают бесследно, когда Денис резко выхватывает флакон из его рук. На их месте вспыхивает глупая злость, вперемешку с непониманием и обидой. Какого черта? Ну почему он поступает вот так? То смотрит долго и невыносимо нежно, ласкает взглядом и дразнящим касанием пальцев, то вдребезги бьет все надежды, им же подаренные, колким и холодным тоном разрезая на части, отгораживаясь и закрываясь полностью. Как это понимать? Ни «да» ни «нет», эта идиотская неопределенность доводит до скрипа зубов, до сжатых в кулаки пальцев, до бессильной отчаянной злобы. Он ведь не слеп, и даже пару минут назад краем уплывающего сознания смог уловить полыхнувшие искры во взгляде напротив. Так почему нет? И до безумия нечестно — так играть с его чувствами. Из колонок доносится приглушенное:

…Why wait any longer, darling? Зачем ждать, дорогой? Why wait in vain? Зачем ждать зря? Why look for something Зачем искать что-то When something's there? Когда что-то здесь? Why are you twisted around his little finger Почему ты обводишь вокруг пальца When you should be aware Когда должен понимать Young hearts are easily broken Юные сердца так легко сломать If they're not handled with care Если с ними не обращаться осторожно…

— Позволишь мне одеться? Тебе бы тоже не помешало это сделать. В голосе звучит почти неприкрытая усмешка, с пронзительным намеком между строк. Денис едва ли не рычит, вылетая из его комнаты, с силой хлопая дверью. В свою он врывается диким шквальным вихрем, и в порыве горячей досады одним движением сметает с рабочего стола бумаги-книги-ручки, которые с грохотом разлетаются по полу, но даже это не приносит ожидаемого облегчения. Он опускается на кровать и зарывается лицом в подушку, комкая и сминая под пальцами одеяло. На глаза наворачиваются предательские слезы, но черта с два он даст им волю — совершенно непростительная слабость, особенно для спортсмена. Даже когда все тело ломило от боли, когда стоять было почти невозможно, когда любое движение сводило с ума — даже тогда он не позволял себе сдаться. Не позволит и сейчас. Не из-за этого. Ровное дыхание, полное спокойствие и концентрация — до Чемпионата Европы остается всего несколько дней.