He lives in you

На разминке перед короткой программой Денис почти не нервничает — он собран, полностью сконцентрирован, и настроен откатать ее идеально чисто. Предыдущие несколько дней он с утра до вечера проводит на льду, прорабатывая все возможные варианты проката. Мучает несчастный аксель, который до сих пор дается ему с переменным успехом, снова и снова повторяет дорожку шагов, учится пропускать через себя эмоции так, чтобы суметь зажечь публику в нужный момент. Просчитывает любые неточности, которые могут возникнуть, мысленно меняет местами прыжковые элементы на всякий случай, уходит с головой в подготовку к чемпионату, решая отодвинуть все остальное в сторону, по крайней мере, до завершения соревнований. Это не дается ему легко, нет. Стефан по-прежнему рядом, готовый помочь и поддержать в любую минуту, быть может, даже слишком осторожный, к вечеру предпоследнего дня пытающийся отправить своего ученика отдыхать пораньше. Вероятно, от него не укрывается эта странная перемена — маниакальность в глазах и гипертрофированная жадность до льда, когда почти все свободное время мальчик пытается стать лучше. Еще лучше. Обычно, в этом стремлении нет ничего плохого, но все должно быть в меру, что он и старается донести до упрямого ребенка — тот кивает, соглашается, но стоит только Стефану отвлечься, делает все по-своему. Никому не говорит о том, что это действительно для него важно — именно сейчас нырнуть в активную подготовку, заставить все чувства, весь бурлящий коктейль из буйства эмоций работать на него, направив его в верное русло. Это та самая мотивация, которая нужна ему в данный момент, чтобы сосредоточиться только на собственном катании. Те несколько часов в день, свободных от тренировок, он проводит в своей комнате за чтением книги, случайно выуженной из большого стеллажа Стефана еще до Рождества. С первого взгляда его привлекает обложка — черная матовая поверхность, покрытая россыпью ярких серебристых звезд, собирающихся по краям в очертания протянутых друг к другу ладоней. На ней нет названия, только темный фон, приятный широкий переплет, и форзац, выполненный в том же стиле. Он не спрашивает разрешения, просто уносит к себе, но до чтения в то время так и не доходят руки. Вспоминает о книге в одну из последних ночей перед соревнованиями, когда устает настолько, что просто не может уснуть. И буквально с первой страницы его затягивает в ничем не примечательную историю, каких уже написано сотни и тысячи по всему миру. Но в ней есть нечто особенное, мучительно-сладкое, горькое и будоражащее, заставляющее проживать все эмоции вместе с героями, радоваться и злиться вместе с ними, пытаться понять, что ими движет и куда все это их приведет. Даже за завтраком он не может оторваться от чтения, зависая на несколько минут с кружкой чая в руке.  — Что читаешь? — с любопытством интересуется Крис, замечая всю эстетику этого «полного погружения».  — А?  — Книга, Денис, — смеется он. — Кажется, где-то я ее уже видел.  — Я взял ее из библиотеки Стефана еще давно, и… Вот только сейчас вспомнил. Она очень интересная, но не уверен, нравится ли мне.  — В каком смысле?  — Понимаешь, она… сложная, — делает паузу, пытаясь подобрать правильные слова, но не знает, как объяснить то, что можно лишь ощутить, прочувствовать и примерить на себя. — Там есть один человек — Итан, профессор Бостонского университета. Он влюблен в сестру своего школьного друга, которая младше его на шестнадцать лет. Она тоже испытывает к нему чувства, но молчит из-за неуверенности и страха. По стечению обстоятельств она поступает в тот самый университет, где он преподает, и теперь их отношения точно невозможны из-за строгих правил и абсолютного запрета на связь между преподавателями и студентами. Получается, оба влюблены, оба видят и понимают это, но так и не признаются друг другу, — он качает головой, откладывает книгу в строну, предварительно вложив в нее закладку. — Я просто не понимаю, почему нельзя просто… быть счастливыми? То есть… Почему нужно настолько все усложнять, если ты видишь во взгляде взаимность? Крис внимательно смотрит на него, думая о чем-то своем, недолго, всего пару секунд, а потом вздыхает, пытается неловко улыбнуться и пожимает плечами.  — Ну, в жизни вообще мало что бывает простым и легким. Этот герой… Итан? Вероятно, Итан хочет как лучше, старается поступить правильно. Ведь шестнадцать лет это довольно большая разница в возрасте. Она сестра его друга, а он ее преподаватель… Его можно понять. Такие отношения не всегда, я бы даже сказал, очень редко заканчиваются тем, что принято называть «долго и счастливо».  — Но почему? — в глазах Дениса любопытство, смешанное с искренним желанием понять, и совсем немного оттенка странной грусти, которая невольно отражается и в интонациях голоса. — Если дело только в возрасте, то история знает множество пар и с большей разницей, чьи отношения длились очень долго. — Возможно дело не только в нем. Я не читал эту книгу, и не могу судить, но если все так, как ты говоришь, то подумай сам: они признаются друг другу, а что дальше? Если их отношения невозможны по причине запрета, то это только причинит им боль. — Но ведь они могут… — Скрываться? Но как долго? А если кто-то узнает? Будет скандал, профессор потеряет работу, а девушка свою репутацию. — То есть, по-твоему, проще отказаться от чувств, чем рискнуть? Я еще не дочитал до середины, но Итан собирается уехать, сбежать от нее и от себя, перевестись в другой университет в другом штате. Считает, что только так сможет помочь им обоим, она найдет парня своего возраста, а он переживет. Но это же неправильно! — Он мыслит и рассуждает здраво. Есть такие ситуации, в которых лучше принять решение холодным рассудком, и… — Но это просто трусость, Крис! Пойти по пути наименьшего сопротивления только потому, что боишься рискнуть, — в его взгляде вспыхивают огоньки возмущения, слишком явного и слишком сильного для того, чтобы все это имело отношение только к книге. — Ну-ну, тише, я ведь просто предположил, — Крис поднимает вверх руки, невербально пытаясь изобразить «поражение» в споре. — В любом случае это лишь выдуманная история, хотя, конечно, подобное могло бы случиться в жизни. Не принимай так близко к сердцу, хорошо? Просто дочитай до конца — уверен, он там будет счастливый. Как и в любой подобной истории. Не отвечает, лишь кивает и, подхватив книгу, уходит к себе, чтобы последние полчаса перед тренировкой потратить на чтение. Короткую программу он откатывает чисто даже по своим критическим меркам. Все получается на одном дыхании, энергетически сильно и динамично, с зажигательными искорками в глазах и правильным драйвом. Измученный вдоль и поперек аксель выходит отличным, прыжки высокими, вращения на контрасте плавности и резкости добавляют изюминки, зал аплодирует ему с большим энтузиазмом, и значит все прошло хорошо. О недочетах в каскаде думать кажется почти кощунством, когда он видит счастливого и улыбающегося тренера, уже подъезжая к борту. Кто-то из поклонников кричит: «Денис, мы любим тебя!» пока он надевает чехлы, и едва ли сделав шаг, тут же попадает в крепкие объятия Стефана. — Я тоже тебя люблю, — тот даже не шепчет, произнося это, прижимая к себе, отчего еще не восстановившееся после проката дыхание срывается еще сильнее. Лишь в это мгновение Денис понимает, насколько сильно он скучал по этим объятиям, лишенный обычного тактильного контакта по собственной же воле и глупой обиде. Как необходимы они ему, как бесконечно он нуждается в этом человеке, который стал для него слишком ценным, дорогим и близким. До звезд перед глазами он желает шепнуть ему ответное признание, коротко выдохнуть самые важные слова, бьющиеся в такт с ритмом сердца, открыться, довериться и просто надеяться на то, что его не оттолкнут. С губ срывается лишь ответное «спасибо», потому что вокруг камеры, вспышки, и это едва ли самое подходящее место и время. Услышанного не забыть. «Люблю тебя» звенит в ушах в КиКе, отдается повтором в мыслях ночью, кружит голову на следующий день, не давая полностью сконцентрироваться. Это обжигает, ранит и одновременно дает надежду, выстраивает иллюзорный ряд, а потом вдребезги бьет его, потому что вдруг это было сказано на эмоциях и лишено всякого смысла? Ничто не помогает забыться, даже чертова книга, второпях взятая с собой, не дает расслабиться, только еще больше подливает масла в огонь своим сюжетом. Но иначе без нее не уснуть. Этот кретин Итан все же уезжает, разбивая девочке сердце, бежит от себя и от нее, и в итоге никому из них это не приносит желаемого облегчения. Денис не может не проводить параллели, не способен не переживать, поскольку это слишком похоже на то, что происходит с ним, слишком цепляет и заставляет злиться, и каждый абзац вызывает непреодолимое желание со всей силы швырнуть книгу об стену. Невольно ассоциирует себя и Стефана с героями истории, переносит ситуацию на них, «примеряет» и «проживает» их жизни, сравнивая, предполагая, предугадывая то, как легко было бы просто взять и открыться друг другу. И не нужно бежать, прятать свои чувства, пытаться прикрыться тем, чем это совсем не является. Увиденного не развидеть. Видел тот самый взгляд, видел надтреснутую и почти осыпавшуюся маску, он чувствует потребность Стефана в прикосновениях к нему, и что это тогда, если не взаимность? Но чертов контраст мягкости и ледяных интонаций портит все, вихрем вносит ураган сомнений, заставляет искать причину, стараться подобрать правильный ключик, но раз за разом натыкаться то на холод, то на теплое понимание. Никогда не предугадать и не понять, что случится в следующее мгновение. Может быть, тот сам не знает, чего хочет? Иначе как объяснить это странное поведение? Словно чувствуя, как он немного отдаляется, закрываясь в себе, Стефан сам становится инициатором частых хаотичных касаний, и не может остановиться до тех пор, пока того снова не сорвет, пока не поведет от очередного вплетения пальцев в пряди, пока он не выдохнет горячо и жарко сквозь прикушенные губы, придвигаясь так близко, как это возможно. И это снова служит стоп-сигналом, шагом назад и виновато-потерянным взглядом. И колкостью ледяного тона, если упрям настолько, что этим его не остановить. Это нечестно, обидно и больно — получать так много, и, в то же время, так бесконечно мало. Он не понимает Стефана. Он не понимает Итана. И в произвольной программе допускает пару ошибок, не сумев правильно сосредоточиться на прокате. Зато показательный номер под «Bring Him Home» Денис откатывает блестяще — не технически, чувственно. Это больше не он сам, это не музыка его души, не его ощущения. Перед зрителями Жан Вальжан, только его интерпретация, и его история. В этом не замешаны личные чувства, больше нет. В каждом движении, в каждом вращении и взмахе рук не более чем рассказ, «надетая» роль, передаваемая с определенной долей эмоций, но без примеси сокровенно-личного. И только под конец программы, проезжая рядом с бортом, он позволяет себе бросить взгляд туда, где сейчас должен находиться Стефан. Я больше не принимаю тот образ, что ты дал мне. Я не твой сын, и не хочу им быть. Смотри, я смелее тебя, я признаю это. Это лишь номер, и это не мои чувства. * Стефан выходит из Палладиума, когда над Шампери уже сгущаются сумерки. Небо затянуто плотными серыми тучами, снег опускается на землю крупными хлопьями уже не первый день после их возвращения, накрывая крыши уютных шале искрящимся белым покровом. Морозный февраль приносит с собой непогоду, отсутствие солнечных дней и желание быстрее оказаться дома, зарываясь носом в мягкий кашемировый шарф. Все, что происходит между ними в последнее время тоже не добавляет причин для хорошего настроения. Их отношения сейчас напоминают качели в парке аттракционов — то взлет, то падение, вверх-вниз, без намека хоть на какой-то баланс и определенность. С каждой минутой держать себя в руках становится все труднее, ему необходимо быть рядом, касаться, проводить время вместе, их вечера стали для него почти настоящим спасением, но это одновременно и сладко и тяжело. Хуже всего то, что оба это понимают, и если у него самого еще есть хоть какие-то силы на то, чтобы не до конца стереть призрачные границы дистанции, то Денис с каждым шагом подходит к этому все ближе. В какой-то момент это становится просто невозможно не замечать. Слишком «говорящие» взгляды, язык тела не дает обмануться, и более чем понятные намеки между строк. Разумеется, он замечает все, видит даже больше, чем тот способен показать, и как финалом, его припечатывает показательный номер, который мальчик откатывает совершенно иначе. В нем будто все кричит от отрицания изначально заложенных в программу эмоций, он отстранен настолько, что это не может не бросаться в глаза, если знать всю подоплеку. Эта способность отделить зерна от плевел, поставить четкие границы между личными чувствами и историей, воплощаемой на льду, несомненно, восхищает и вызывает уважение, но и не может не пугать, потому как все это находится в пол шаге от последней и очень зыбкой черты. Им не удастся избежать этого, но он все еще старается держаться на расстоянии, с невероятной упертостью и желанием защитить мальчика от непоправимых ошибок, которые он сам совершал в его возрасте. Даже если это не в его власти, он хотя бы попытается, он должен, пусть даже для него самого все это отдается колкими обжигающе- холодными вспышками в сердце. В доме тепло и уютно, в камине потрескивают дрова, вызывая ощущение приятного комфорта. Сняв верхнюю одежду, он сразу же включает кофемашину, делает себе горячий латте и тянется к шкафчику, где всегда лежит шоколад. Оба сладкоежки, и если походить по разным частям дома, то можно найти много оберток от конфет, шоколада и прочих сладостей. Уже поднимаясь к себе и собираясь немного поработать, Стефан слышит знакомые голоса и шагает в сторону комнаты своего мальчика, где горит свет. Останавливается у распахнутой двери и уже хочет зайти, но вместо этого замирает, прислушиваясь к доносящимся обрывкам разговора. — … это счастливый конец? Итан просто сдался, отступился от себя и своих чувств, позволил ей совершить ошибку! Он просто… трус! — Ну, послушай, он… — Он решил за них обоих! Сам. Не дал ей выбора, снова. В итоге она будет несчастна с другим, и только он виноват в том, что все так получилось! — Но ты же не можешь знать наверняка, что она не станет счастливой. Она вышла замуж за своего сверстника, и… — Только потому, что Итан ее оттолкнул! И что это вообще за причина такая: «я слишком стар для тебя»? Какого черта? Ей двадцать пять, ему сорок один. Семь лет прошло, с тех пор как он уехал и вернулся, она даже не его студентка! — Денис, мне кажется, ты слишком близко к сердцу принимаешь эту историю. Это лишь книга. Стоит в дверном проеме, прислонившись к косяку, и ощущает странный эффект дежавю. В памяти всплывают образы пятнадцатилетней давности, когда он сам читал эту книгу, и реагировал абсолютно так же, с точностью до каждого слова. Это была пора его первой влюбленности в человека на одиннадцать лет старше его самого, это было сложно, волнующе и больно, и именно по этой причине сейчас он так сильно старается держать с мальчиком дистанцию. Слишком хорошо знает, что подобные истории не заканчиваются ничем хорошим. И где только тот достал чертову книгу? Кажется, пора основательно пересмотреть содержание своей библиотеки. — Но я не понимаю! То есть, я хочу понять, почему нельзя себе дать шанс на счастье? Зачем мучиться самим и мучить друг друга? Если любишь так сильно, что не важен ни возраст, ни пол, если этот человек необходим тебе настолько, что без него все валится из рук, если готов скрывать свои чувства от посторонних глаз, потому что эти отношения не… — Денис осекается в тот самый момент, когда чрезмерно жестикулируя, разворачивается лицом к двери. Стефан ловит полный паники взгляд, и, честно говоря, не уверен, что его собственный не отражает похожих эмоций. Эта история оказалась слишком личной для них обоих, связала невидимые нити, прочно въелась в душу схожестью всех ситуаций, ассоциациями легла на горячие юные сердца с разницей в лет пятнадцать. И если он еще может хоть как-то дистанцироваться сейчас, имея за плечами жизненный опыт, то мальчик испуган и растерян настолько, что часто дышит сквозь приоткрытые губы, едва начиная осознавать, что именно он только что сказал. Крис переводит недоуменный взгляд с одного на другого, и почему-то чувствует себя определенно лишним в этой немой мизансцене.  — Ребята? Все в порядке? — нарушает тишину, разбивая хрупкий связующий зрительный контакт. Денис вздрагивает, и с пылающими как огонь щеками вылетает из комнаты, почти неподвижными губами шепнув что-то вроде «простите». Вздохнув, Стефан качает головой и ставит кружку с горячим латте на стол — почти был уверен в том, что этим все и закончится. Они просто не смогут бегать друг от друга вечно, не смогут жить так, как сейчас, в конце концов, хотя бы потому, что это уже наносит своеобразный урон им, как команде. Он не может нормально работать, постоянно отвлекаясь на свои переживания, Денис не сосредоточен, не собран и рассеян в последнее время, что сказывается на его тренировках. Им обоим нужно как-то решить все это, но где найти выход и как правильно подступиться, не ранив чувств, он не знает.  — Стеф? — Крис дотрагивается до его плеча, а в его голосе звучит неприкрытое беспокойство. — Это же не то, что я думаю? Просто скажи мне, что я ошибаюсь, и тогда…  — Не сейчас, — тот передергивает плечами, сбрасывая руку, смотрит в глаза и снова качает головой, прерывая дальнейшие вопросы. Не сейчас. Потому что на объяснения нет ни сил, ни желания, да и, собственно, нет таких слов, чтобы признаться в том, что он дважды наступает на одни и те же грабли, только жизнь вносит свои коррективы, изменяя положение ролей. Раньше было проще. В то далекое время, когда ему самому было семнадцать, можно было списать все на бурю эмоций, на жажду экспериментов, азарт и влюбленность, на полную неопытность и неподкованность в вопросах взрослых отношений. Сейчас же все иначе, и это он взрослый, и только он ответственен за возможное дальнейшее развитие событий. Шаг к двери, чтобы попытаться все исправить, и не поступить, как чертов Итан, решая все за двоих. — Куда ты? — Поговорю с ним. Оставшийся в одиночестве Крис тяжело вздыхает. Если это и правда то, о чем он думает, то Стеф точно сошел с ума. * Денис стоит у окна в темной гостевой комнате, прижавшись пылающей щекой к холодному стеклу. Он часто приходит именно сюда, если хочет побыть один или в тишине, так как комната находится в самом дальнем углу первого этажа, почти у спуска в подвал. Мысленно отвешивая себе несколько хлестких затрещин он все еще не может успокоится и понять, как мог забыться настолько, что перестал видеть грань между книжной историей и реальностью, слишком живо и ярко ассоциируя себя с героями, примеряя этот образ на их запутанные и сложные отношения. Хуже всего то, что Стефан успел это услышать, и, наверное, успел все понять, судя по проницательному серьезно-печальному взгляду. Он не планировал признаваться вот так, да черт возьми, он вообще не планировал признаваться, потому что парализующий страх охватывает сознание, пальцы немеют и холодеют от одной мысли о том, что его оттолкнут, четко обозначив границы и рамки, а эта идиотская книга начисто растаптывает даже подобие иллюзий на «счастливый конец». Он разбит и растерян, его трясет мелкой, но ощутимой и неприятной дрожью, и все, что ему остается, это прятаться в темноте далекой комнаты в надежде на то, что прилетит Тардис, откуда выйдет Доктор, который предложит ему переместиться во времени на полчаса назад, чтобы тот не успел наговорить все эти кошмарные вещи и крепко держал язык за зубами. — Мне никогда не нравилась эта книга, — Стефан заходит совсем неслышно, осторожно и тихо прикрывая за собой дверь. — Я читал ее почти в этом же возрасте и не понимал, почему Итан так поступил с Клер, почему позволил ей выйти замуж за того, к кому она хорошо относилась, но не любила. Почему решил все сам, не дав возможности даже попробовать, разрушив все одним коротким «нет». Признаться, я был сильно возмущен и тоже счел это трусостью. Тогда. У Дениса просто нет сил, чтобы повернуться, потому что глубокий и тихий голос одновременно будоражит и успокаивает, ему все еще очень стыдно, лицо продолжает гореть, и он точно не хочет все это обсуждать, не сейчас. Не в таком состоянии, не так. Кому он врет? Хочет, но знает, что не сможет сдержаться, это уже больше, чем слишком, это выше всех его пределов. Слова чистого, запальчиво-искреннего горячего признания рвутся наружу еще с момента проката короткой программы, и с каждой минутой ему все труднее удерживать их. И себя. — Тогда? — лучше о книге, потому что это хотя бы намного безопаснее. — А сейчас? Сейчас ты думаешь… иначе? — голос звучит приглушенно, тихо-тихо, а в интонациях смесь страха, надежды и сомнений. Стефан молчит, стараясь подобрать правильные слова. От них зависит много, слишком много, чтобы бездумно бросаться всем, о чем он в этот момент думает. И нет единого верного решения, потому что разум говорит одно — очевидное, убедительное и непреложное, но сердце с ним не согласно. Впервые за почти четыре года — с окончания собственной темной и печальной истории — он счастлив, окрылен и вдохновлен, впервые видит смысл в чем-то, кроме работы на льду, а причиной всему этому является семнадцатилетнее светловолосое солнечное чудо, ворвавшееся в его жизнь лучом восходящего солнца, глотком свежего воздуха, вдохнувшее в него с новой силой желание любить, заботиться и оберегать. — Нет, — он не смеет солгать ни себе, ни ему в этот момент. — Я все еще считаю его поступок неправильным. Но сейчас я хорошо понимаю его мотивы. Стремление уберечь и защитить, пусть даже таким зверским способом. Итан не хотел рушить ее репутацию, не хотел, чтобы ее осуждали за связь с человеком гораздо старше — в шестидесятые с этим было довольно… сложно. По-своему он пытался избежать этих чувств, но не учел действительно важного — лишь оба вправе решать, а не кто-то один. — Он отпустил ее к другому… — срывается с губ отчаянным выдохом. Найдя в себе силы разворачивается, рукой откидывая занавеску, и почти впечатывается в Стефана, который почему-то оказывается невыносимо близко. Слишком, слишком близко для того, чтобы не удержаться, и неуверенно коснуться замерзшими пальцами его запястья. — Да. Я бы так не поступил, — тот перехватывает их, и греет в теплой ладони, чувствуя, что вопреки здравому смыслу эту «битву» он беспощадно проиграл. Безответственно и безрассудно влюбился в студента, потакая собственным слабостям, в виде необходимых и желанных прикосновений, перешел все черты и границы, наплевав на последствия — невольно сделал все, для того, чтобы это зашло так далеко и привело их в этот момент. Если и была хоть какая-то эфемерная надежда на то, что книжная история останется только «книжной», то следующие слова вдребезги и с оглушительным звоном разрушают и ее, осыпая осколками на скрипящий паркет под ногами.  — Ты и не поступил. Тогда, в Беллинцоне. Денис не смотрит в глаза — просто не смеет. Достаточно и того, что он первым признался почти открыто, а сейчас лишь поставил жирную точку там, где еще недавно стояло многоточие. Где еще можно было представить, что они говорят только о книге. Его практически трясет от страха, смешанного с безумным эмоциональным коктейлем, в это мгновение он готов провалиться под землю, чтобы не услышать холодное, хлесткое и безапелляционное «нет». Внезапно его щеки касаются теплые пальцы, гладят нежно и ласково, и осторожно поддевая подбородок, заставляют поднять голову. — Дэни, посмотри на меня. Голос Стефана мягкий, обволакивающий, и не подчиниться ему невозможно. Он поднимает глаза и смотрит, пытаясь без слов предугадать то, что его ждет. Во взгляде напротив какая-то хаотичная мешанина чувств, от понимания, грусти, нежности, до легкого укора, сомнений и нерешительности. Это сбивает с толку, путает и не дает разобраться, отделить одно от другого. — Я хочу, чтобы ты меня внимательно выслушал, потому что… — Нет! — единственная нейтральная фраза неожиданно служит катализатором срыва, он шарахается в сторону, разрывая прикосновение. — Я знаю, что с этих слов обычно начинается все то, что заканчивается «нам нельзя», «мы не можем», «это опасно», и прочим идиотским бредом. Если ты собираешься сказать мне именно это, то я не хочу этого слышать. Не стану это слушать. — Но я не… — Ты думаешь, я не вижу? Не понимаю? Думаешь, мне хочется, чтобы было… вот так? Когда я ничего не могу делать, ни о чем не могу думать, если ты не… рядом. А ты делаешь вид, что все в порядке, будто специально стараешься не замечать ничего, но еще хуже, когда я вижу, что ты замечаешь! — его прорывает, слова звучат надломлено-глухо, но во взгляде такой сноп полыхающих искр, что им запросто можно спалить весь дом. — Почему ты это делаешь? Почему показываешь мне что-то, а потом… потом снова закрываешься? А еще… трогаешь так… И я снова ни о чем не могу думать! Просто скажи уже «да» или «нет». Или лучше ничего не говори, потому что если это будет «нет», то я просто… Я… — сильные, до одури крепкие объятия заставляют его подавиться вдохом и замолчать. Стефан утыкается носом в его макушку, прижимает к себе без единой возможности вырваться. Руки скользят по спине, пальцы изо всех сил стискивают ткань домашней кофты, и в этом странном судорожном порыве проходит еще каких-то несколько мгновений. Ему просто необходимо почувствовать это, сполна ощутить реальность момента, потому что, в конце концов, он не железный. Слова бьют точно в цель, заставляют испытывать вину за то, что причинил боль хрупкому мальчишескому сердцу, за то, что был эгоистичен в стремлении оградить и себя и его от неизбежного, не думая о том, как тому на самом деле было сложно. — Mon garçon préféré, — шепчет он в россыпь светлых волос. — Ну, куда ты вечно спешишь? Enfant impatient. Если бы ты дал мне возможность объясниться, то знал бы, что я не намерен говорить о «мы не можем» и «нам нельзя».  — Нет? — едва слышный выдох в плечо.  — Нет. Несколько поздно говорить о том, что уже произошло, не находишь? А теперь ты все же послушаешь меня, не перебивая, хорошо? — Стефан улыбается краешком губ, получая в ответ согласный кивок и горячее нервное сопение. — Я не стану говорить о том, в какую ситуацию мы с тобой влипли — ты это и так понимаешь. Видит Бог, я пытался избежать этого, но так уж вышло, что во всем, что касается тебя, мне сложно… быть разумным. И если, как тренер, я еще справляюсь с этой нелегкой задачей, то, как мужчина, я не смог… устоять, — говорит медленно, растягивая слова, ладони скользят по спине, касаются шеи, зарываются в волосы, и совершенно невозможно остановиться, не сейчас, не в эту минуту. — Ты необходим мне. Я просто… Даже не представляешь насколько сильно, и как тяжело мне держаться на расстоянии, соблюдая границы, потому что все, чего я хочу, происходит сейчас. Проводить с тобой время, разговаривать, заботиться и оберегать, иметь возможность прикоснуться к тебе, без опасений, что это все выйдет за рамки дозволенного. Но ты не помогаешь мне держать руки при себе, ты провоцируешь, дразнишь, будоражишь во мне такое, о чем я думать… не должен. Это все еще немного слишком для одного дня, немного слишком для Дениса в целом, а осознание взаимности застряло где-то между сердцем и небом, в плотном обволакивающем тумане испуга, волнения и дрожи. Мысли становятся вязкими и уплывают куда-то в ином направлении, желанной близостью любимого человека со всей силы бьет по натянутым нервам, и хочется просто иметь в запасе несколько минут или дней на растерянность, хочется попросить подождать, потому что поверить сейчас во все это практически невозможно. И, в то же время, столько всего хочется спросить, о многом узнать, в голове крутится бешеное: «как?», «почему?» и «что дальше?», и это явно отражается в его взгляде, поскольку Стефан ободряюще улыбается одними глазами, и гладит его по волосам, не ослабляя объятий. — Мне не всегда будет семнадцать, Стеф, — голос его звучит уже куда более спокойно, но все равно немного неуверенно, когда он поднимает голову, чтобы встретиться взглядом, заглянуть в глаза, найти там подтверждение прозвучавших слов, потому что где-то в глубине сознания еще живы все страхи и сомнения. — Если ты об этом. — Не только об этом, но да. Тебе не всегда будет семнадцать, хвала небесам, иначе бы я просто рехнулся, — он нервно смеется, касаясь губами виска, очень легко, почти неощутимо. — Это не будет просто для нас обоих, Дэни, — говорит он спустя какое-то время уже серьезно. — Я знаю, что ты понимаешь, как все это опасно, и не будь у меня в этом хоть капли уверенности, я бы не решился на этот шаг. Ты намного мудрее меня в твои годы, намного спокойнее и не столь… сумасшедший. Еще я знаю, что у тебя есть вопросы, но нам обоим требуется небольшой тайм-аут, чтобы уложить произошедшее в своих головах, поэтому давай договоримся… не спешить. У нас еще будет много времени на разговоры. — Если ты сейчас скажешь это, а завтра будешь снова смотреть на меня тем самым взглядом, и шарахаться от прикосновений, я тебя ударю сильно и больно, — из уст Дениса это могло бы прозвучать настоящей угрозой, если бы не его глаза, в которых отражается смущение и капелька страха. — Не буду, обещаю. Я же признался, ведь так? Не беспокойся об этом, в этот раз никакого «шага назад», — Стефан успокаивающе дотрагивается до его щеки, чувствуя, как у самого немного подкашиваются и слабеют ноги от одного этого взгляда. Полмира, океан и луну в придачу, лишь бы его мальчик больше не переживал и не боялся. — Мне нужно что-то, что я смогу запомнить. Не просто слова, этого мало. — И… чего же ты хочешь? Денис притягивает его ближе и что-то горячо шепчет на ухо. Отодвигается, смотрит вопросительно-требовательно, и снова ярко-ярко зажигаются искорки на дне глубоких и теплых карих глаз. Темноту комнаты едва ли освещает свет, проникающий из полуприкрытого шторой окна. Тишину нарушает только сбившееся частое дыхание, от прикосновения к уголку влажных и теплых губ. Не поцелуй — обещание. Легкое-легкое, как дуновение ветра касание, слишком осторожное, почти невесомое. Достаточное для того, чтобы навсегда запомнить этот февральский морозный вечер.

…Why live on dreams? Зачем жить во снах? Why live on dreams? Зачем жить в мечтах? Give me a chance, darling Дай мне шанс, дорогой To show you love Чтобы показать тебе любовь Say you will Скажи, что ты будешь Ah, say you will Ах, скажи, что ты будешь…