He lives in you

— Когда ты сказал о парной составляющей в номере, я думал, это будет нечто вроде Anthem. В паркетном зале приглушен свет — горит всего пара ламп, мягкое свечение отражается в зеркалах, едва попадает на стены, рассыпаясь на множество матово-теплых бликов. Сегодня это пространство полностью в их распоряжении, а в атмосфере витает призрак Вивальди, слегка подправленный и «переписанный» рукой самого Макса Рихтера. «Четыре сезона» звучат из аудиосистемы, пока Стефан показывает примерный рисунок парных движений, и это выглядит довольно завораживающим — то, как взмывают вверх его руки, как прогибается корпус, как плавно и уверенно он скользит по паркету, полностью погружаясь в течение музыкального ритма. В его исполнении это не просто отработка хореографии для постановки на льду, это что-то особенное и уникальное, заставляющее безотрывно следить за каждым поворотом головы, за каждым жестом, без возможности отвести взгляд — так сильно это притягивает. И собственное тело в этот момент кажется Денису нелепым и неуклюжим, в сравнении с этой нечеловеческой, невероятно мягкой грацией. — Не вижу принципиальных различий. В обоих случаях это дуэт, основанный на взаимодействии друг с другом.  — Да, но твое взаимодействие с Дайске было более… глубоким.  — Мне кажется, ты преувеличиваешь. Это не тот случай, когда следует читать между строк. Иногда номер — это просто номер. Ему ничего не остается, как пожать плечами и согласно кивнуть. Это не ревность, нет. Хотя, возможно, в какой-то отдаленной степени есть некоторое сходство, а воспоминания-картинки с японского шоу все еще его слегка тревожат. Но если обращать внимание на всех, с кем у Стефана возникает нечто похожее на определенную химию, то ничего хорошего из этого точно не выйдет. Порой он не понимает, как тому удается одним взглядом располагать к себе людей, одной улыбкой сводить с ума, а взмахом ресниц лишать дара речи — это особая, совершенно ни на что не похожая магия, которую можно только почувствовать, ощутить невидимое прикосновение, поддаться ей даже зная, что тебя утянет с головой в этот омут. Сам именно так и попался на этот крючок, пропуская через себя волны безумного обаяния, позволяя утонуть в шторме из ласковых теплых взглядов, неконтролируемой обезоруживающей тактильности, в чем-то намного более личном, что было подарено лишь ему одному. Иногда это немного слишком, почти через край, когда хочется протянуть руку, чтобы поправить выбившуюся темную прядь, сократить расстояние, ощутить удивленный короткий выдох где-то у самого уха, уловить тонкий аромат парфюма, прикрыть глаза, позволяя себе пару мгновений на слабость. — Дэни. И разочарованно выдохнуть, отстраняясь, потому что он обещал — без провокаций. Стефан смотрит на него своими невозможно теплыми глазами, в которых читается понимание, смешанное с ответными чувствами. На самом деле, в его взгляде бесконечное море эмоций, от желания ответить, до вынужденной сдержанности, и выцепить что-то одно не всегда получается. Он включает музыку сначала, и снова показывает несколько связок, которые они должны будут выполнить синхронно. Все движения хорошо знакомы, они берутся из той или иной программы, только меняется очередность, и, возможно, угол наклона. Хореография на паркете выходит чуть более естественной, чем на льду, двигаться легче и проще, когда внимание не отвлекается на положение ребер коньков и удержание равновесия. Это все еще не полноценный танец, совсем нет, только набор определенных компонентов, но и в этом есть немалая доля особенного шарма. — Мягче, Денис, мягче, — доносится позади, и теплые ладони касаются его предплечий, поправляя «острые углы». — Ты должен быть плавнее. Здесь не нужна скорость, замедлись. Вот так, без резких движений. Шаг, плие, взмах руки. Поворот, снова шаг, на согнутых коленях. Стефан все еще ведет, придерживает и контролирует его тело, отчего у него против воли ноги слабеют до состояния ваты, ощущения сосредоточены не на необходимых связках и разворотах, а на том, чтобы удержаться от глупости, не откинуть голову назад, потереться затылком о плечо, не прикрыть глаза, позволяя себе то, что запрещено во время тренировок. Он обещал — без провокаций. Когда у Стефана звонит телефон — отвечает и выходит из зала, он почти с облегчением выдыхает. Близость слишком туманит, лишает остатков рассудка, и это чуть выше его сил — пытаться сопротивляться собственным чувствам. И непонятно, что было лучше — мучиться от неопределенности, гадая о взаимности, путаться в сомнениях, когда все буквально валится из рук, или добиться полупризнания, получив условное согласие, но не иметь возможности делать что хочется. Они все еще толком не говорили о том, что произошло в тот вечер, взяв некую паузу, но Стефан лишь ему известным невербальным способом ухитрился снова провести подобие черты-дистанции, без слов, одними взглядами, не давая возможности форсировать их отношения. Что-то, что можно назвать «во избежание», если правильно истолковать их значение. Это до чертиков сводит с ума, но не может не восхищать — хотя бы долю его стойкости и выдержки. Но он может только изо всех сил пытаться не наглеть, и так урывками воруя случайно-неслучайные прикосновения по любому возможному поводу. Дав себе возможность перевести дыхание и успокоиться, он заново отматывает начало композиции и поворачивается к зеркалам. Как только его перестают касаться теплые желанные руки, как только исчезают будоражащие прикосновения, становится намного проще двигаться — это неоспоримый факт. Тело само подсказывает ритм, вливаясь в потоки музыки, локти уже не торчат острыми прутьями-палками, а колени пружинят легко от паркета. Давно изученная вдоль и поперек мелодия струится в сознании, и ему даже не обязательно слышать ее, достаточно восстановить в памяти все образы-ассоциации — от колкого, холодного морозного утра в Шампери, дуновения весеннего горного ветра и шелеста молодой травы, до ослепительных и жарких лучей летнего знойного солнца, и вихря-листопада осенних разноцветных красок. Один сезон сменяет другой, и каждый день наполнен чем-то неизведанно новым, привычные пейзажи Швейцарии не выглядят одинаково, они меняются, едва уловимо, на первый взгляд незаметно, но если приглядеться, то невозможно не найти отличий — они есть в каждой минуте каждого дня. Даже высокие, массивные грозные Альпы, кажущиеся неизменными, незыблемыми и вечными, и те преображаются, в зависимости от капризного настроения природы. Повинуясь странному порыву, в одном из очередных плавных поворотов, Денис дотягивается до выключателя на стене и полностью гасит свет. Зал погружается в мягкую, окутывающую особым настроением и флером темноту, нарушаемую лишь отсветом и бликами уличных фонарей через окно. Сумрак раскрепощает, придает еще большей уверенности, и, вместе с тем, действует расслабляюще, заставляя забыть обо всех ненужных мыслях и просто… двигаться. Это уже не обычный набор связок, это импровизация, порыв души, встроенный в необходимое направление, ему просто хочется следовать, быть подвластным весеннему ритму, струящемуся из музыкальной системы. Не все движения четко отточены, некоторые смазаны, плавно-отрывочны, но в каждом жесте сквозит нечто, что невозможно объяснить словами. Чувства в их первозданном виде, эмоции, страсть и неуемный юношеский пыл, энергия, которую хочется выплеснуть наружу. Охваченный всем этим, он не сразу замечает еще одну мелькающую в зеркале тень. Она словно следует за ним, повторяя, подстраиваясь, отставая лишь на одно короткое мгновение, долю секунды, необходимую, чтобы запомнить и повторить хаотичные бессвязные движения. Ему не нужно даже оборачиваться, чтобы уловить перемещение знакомого силуэта, не нужно понимать, почему и зачем, он продолжает скользить по паркету, впиваясь взглядом в зеркальное отражение. Стефан до умопомрачения красив в движении. Он мягок настолько, что дыхание мгновенно перехватывает, его грация и легкость отзывается дрожью по всему телу, а от размеренных, расслабленных и естественных взмахов рук голова идет кругом. Они двигаются почти синхронно, несмотря на то, что один импровизирует, практически выдумывая новые связки, а второй инстинктивно подхватывает, словно между ними особая телепатическая связь — что начинает один, то продолжает второй. Это магия, волшебство и эйфория без примесей в чистом виде. Это больше, чем парный танец, потому что им не обязательно держаться за руки, чтобы чувствовать друг друга. Это другой, совершенно иной уровень полного взаимопонимания. Отражения в зеркале — тени, скрип паркетных досок, звуки виолончели. Глаза с блеском звезд, горящие румянцем щеки и сбитое дыхание. Аромат туалетной воды в воздухе, легкое головокружение, и сердце ритм в ритм, в такт каждого удара бьются невысказанные слова. Chacun est entraîné par sa passion. Каждого влечет своя страсть. В этот раз, не выдержав, первым срывается Стефан. Одним шагом он сокращает расстояние между ними, впечатывается со спины, вплавляется изгибами в изгибы, прижимаясь всем телом, не прекращая движений. Они все еще танцуют, верно? Только теперь ближе, намного ближе. Так тесно, что Денис прикусывает от напряжения губы, стараясь не выдать собственной более чем однозначной реакции. И это его еще просили не провоцировать! Двигаться в кольце крепких рук, не имея возможности действовать самому не слишком удобно, и уловив удачный момент, он ловко разворачивается, одним движением прижимаясь настолько плотно, тесно и близко, насколько это вообще возможно, судорожно сжимая пальцы на чужой талии. Глаза в глаза — огонь и жаркие языки пламени, бешеный блеск, затопленная темнотой до краев радужка. Его беспощадно ведет от взгляда, от музыки и атмосферы, от того, что вряд ли можно назвать полноценным танцем, от контраста плавных и резких скольжений по паркету, его ведет от всего и сразу, и это просто нечестно, но до яркого снопа искр прекрасно. Когда ухо обжигает горячим дыханием, и чуть хрипловатый голос шепчет что-то вроде «расслабься», Денис готов свернуть ему шею, или… просто послушаться его, потому что не может иначе. Никогда не мог — с самого первого дня их знакомства. Он делает глубокий вдох, на мгновение задерживает дыхание, а потом выдыхает, отпуская себя, безоговорочно и полностью доверяясь, растворяясь в синхронности музыки и движений, становясь податливой и мягкой глиной в умелых и опытных руках. Это оказывается на удивление легко — поддаться порывам гольфстрима, плыть по волнам, остро и сильно ощущая, как совсем-совсем близко, в бешеном ритме стучит чужое-родное сердце. В какой-то момент все вокруг перестает существовать, сознание затапливает густой и плотный туман, в мыслях творится полный и беспросветный хаос, и заплетаются ослабевшие ватные ноги. На паркет они падают вместе, без единой возможности отклеиться друг от друга. Стефан смеется, отталкивается в сторону и они катятся по полу, переплетаясь ногами-руками и всеми частями тела. Это и правда смешно, а еще очень странно, нервно-неловко, до одури горячо и тесно. Готов вечность провести в этих объятиях, не теряя этой близости ни на секунду, и в то же время провалиться сквозь землю, потому как распаленное, взвинченное и доведенное до предела тело предательски выдает более чем очевидную реакцию. Не то чтобы во время их танца обтягивающие трико могли что-то скрыть, но тогда оставался хоть один призрачный шанс на темноту и тактичное невнимание. Сейчас нет и его. Когда они перестают дурачиться и протирать собой пол от пыли, он обнаруживает себя нависшим над Стефаном, притиснутый к нему вплотную, удерживаемый горячей и сильной рукой. Пальцы судорожно сжимаются и разжимаются на его талии, вонзаясь ногтями в мягкую эластичную ткань тренировочной кофты. В глазах напротив не огонь — пламя, огненной лавой полыхающее безумие, потемневшие зрачки расширены, а губы приоткрыты в попытках поймать чуть больше воздуха. Они настолько близко, так близко, что два дыхания смешиваются в одно, мелкая дрожь, россыпью колких мурашек передается от одного к другому, и невозможно отвести взгляда, невыносимо даже моргнуть и отвлечься, потому что дико и исступленно страшно разорвать контакт-связь, тонкую эфемерную нить момента, потерять это безрассудно неконтролируемое мгновение. Начисто стерты все мысли, кровь шумит в ушах, а взгляд намертво прикован к тому, как влажный язык касается пересохших приоткрытых губ. Все буквально кричит в нем о том, что это идеальный шанс, самый совершенный момент для их первого поцелуя, другого такого раза не будет — в темном зале, под звуки музыки, распаленные и счастливые, немного сошедшие с ума — это затмевает даже самые яркие его мечты. Вот он — возьми, дотронься, между ними едва ли несколько дюймов, стоит всего лишь наклониться, чтобы почувствовать касание теплых и влажных губ, и окончательно пропасть, разбиваясь о скалы, в водовороте порывов и ощущений. Еще секунда, и он решается, делая глубокий вдох, словно собираясь нырнуть в опасный глубокий омут. Полыхнувшее во взгляде ярко-алое марево, как вспышка отчаянной смелости, наклон головы, склониться чуть ниже, чтобы… коснуться внезапно возникших, словно из ниоткуда, пальцев. Стефан дышит тяжело и сорвано, прикладывая их к его губам. Как тонкая призрачная грань, как последняя граница-черта между ними, остановиться или остановить, себя или друг друга. Смотрит на него едва ли полностью осмысленно, взгляд все еще в расфокусе, темный и дикий, второй рукой он сминает ткань на его талии чуть ли не до хруста и треска, и все это выглядит, как острая необходимая попытка окончательно не слететь с тормозов. Денис злится — сильно и безосновательно ярко, на подсознательном интуитивном уровне, его трясет от переполняющих эмоций, от кипящего адреналина в крови, смешанного с почти болезненным возбуждением. Не доверяя голосу, кажется, полностью севшему, он смотрит снова отчаянно, умоляюще, посылая ментальное «Почему? Почему нет? Я же вижу и чувствую, я так сильно ощущаю, что ты тоже этого хочешь». Дело даже не в твердости, упирающейся ему в бедро, не в физическом выражении желания, а в чем-то более глубоком, в каждом изгибе тела под ним, в феромонах, витающих в воздухе, в сгустившемся напряжении, в дурацких попытках остановить неизбежное. Это все равно случится рано или поздно, это необратимо, фатально и неминуемо, так почему не сейчас? Не в этой магической атмосфере пустого темного зала, не под звуки Вивальди, не в эту самую минуту? Стефан отвечает красноречивым, мучительно-надломленным взглядом, в котором пронзительно звучит единственное — «Пожалуйста, остановись». Просьба-мольба, призыв-обращение, на грани последних крупиц выдержки, и если сейчас Денис не отступится, не сделает шаг назад — его сорвет окончательно. Это чувствуется по судорожно сжатой ладони на пояснице, ощущается в подрагивающих пальцах, которые все еще касаются его губ, тот, словно весь натянут, звенит от напряжения, буквально одно неверное, опрометчивое движение — и будет взрыв. Не хочет этого взрыва и всеми силами старается его избежать, сигналя об этом каждой клеточкой своего тела. Это выбивает почву из-под ног, это лишает воли — беспомощный, доверительный взгляд, говорящий «Я надеюсь на твое благоразумие». Как этому не поддаться? Как снова не пойти на уступки, и сделав уже такой значимый шаг вперед, снова шагнуть назад? Он не имеет не малейшего понятия, но не подчиниться не может. Просто потому что безмолвное доверие этого человека значит для него много, слишком много для того, чтобы нарушить, пусть даже мнимые и иллюзорные черты и границы. Но Денис не был бы собой, если бы не решился на маленькую, дерзкую и вряд ли честную месть. Просто потому, что он вправе получить хотя бы это. В уголках глаз отголоски хитрой лукавой усмешки, когда он дотрагивается влажными губами мягких подушечек пальцев. Невесомые касания, смешанные с горячим дыханием получаются чуть смазанными, странными, но восхитительно-нежными, дразнящими, распаляющими и откровенно провокационными. Это чуть больше, чем он должен был себе позволить, но все еще намного меньше того, чего хочется по-настоящему до одури сильно. Игра с огнем, игра с очень бешеным, диким и яростным огнем, потому что он слишком хорошо знает, чем ему это может грозить в итоге. Его самого лихорадит, трясет и взвинчивает до предела так, что он едва соображает, что делает, снова очень близко подходя к опасному краю. Когда горячий кончик языка скользит по фаланге вверх, до замутненного сознания доносится хриплое, но отрывисто-жесткое и властное: — Хватит. Сейчас же остановись. Стефан пальцами подцепляет его подбородок и заставляет заглянуть себе в глаза. И вот в эту секунду он отчетливо и точно понимает, что ему пора притормозить, даже если не очень хочется. Даже если совсем-совсем не хочется. Потому что взгляд тяжелый и убийственно серьезный, отметающий любые попытки на возражения, игры или шалости. Денис кивает и осторожно отстраняется, как только с его поясницы исчезает железная хватка. Он и так получил больше, чем мог представить, и впечатлений на сегодня точно достаточно — с этими бы для начала справиться. Когда Стефан, не произнося ни слова, выходит из зала, аккуратно прикрыв за собой дверь, он не чувствует обиды, или даже легкой досады. Только остатки легкой эйфории, звенящий шум в ушах, и странное необъяснимое наслаждение от того, что ему удалось почти полностью, до основания пробить брешь в стойком, и на вид прочном самоконтроле этого невозможного мужчины.