На часах без нескольких минут шесть утра, когда Стефан останавливается напротив комнаты Дениса и стучит в дверь.
Обычно тот встает около пяти, топает по коридору до ванной, по пути будит остальных деликатным стуком, а после просовывает сонную макушку в дверной проем, желая доброго утра. Но сегодня в доме непривычно тихо, и даже утро не кажется таким добрым, когда приходится просыпаться от раздражающего звука будильника, а не от чуть хриплого после сна мальчишеского голоса.
Костяшками пальцев по гладкой деревянной поверхности еще раз, более громко, но так и не получив ответа он обеспокоенно хмурится. Ладонь ложится на дверную рукоять, нажимает аккуратно и тихо, стараясь не издать ни единого скрипа.
В комнате непроницаемо темно, шторы все еще плотно задернуты, и он приоткрывает дверь шире, впуская внутрь немного света, чтобы возможно было хоть что-то разглядеть.
Мальчик лежит на постели, закутанный в белоснежное одеяло, словно в объемный воздушный кокон-облако, растрепанные светлые пряди торчат во все стороны, придавая ему такой невообразимо трогательный и непосредственный вид, что у Стефана внезапно щемит сердце от пронзительной нежности.
На каких-то несколько мгновений он замирает, выпадая из привычной реальности, лишь смотрит, как в размеренном ритме вздымается грудь, как чуть трепещут при каждом вдохе ресницы, как пальцы сжимают край одеяла, и как сквозь приоткрытые губы вырывается ровное глубокое дыхание. Приглушенный свет из коридора освещает комнату не достаточно ярко, но этого хватает, чтобы ощутить желание коснуться копны волос, пробежаться подушечками пальцев по мягким горячим щекам, дотронуться до кончика носа, и наклонившись, едва слышно прошептать его имя — стать тем, кого первым увидят спросонья глаза цвета топленого молочного шоколада.
Очарованный моментом, он не может сдержать улыбку, переводя взгляд — на полу разбросаны тетради и пара учебников по английскому, к контрольному тесту по которому тот готовится уже не первый день. Его мальчик — средоточие упрямства и несгибаемого упорства, желает все довести до совершенства, успевать учиться и тренироваться, и как бы ни был похвален его перфекционизм, поговорить с ним все же придется, поскольку, если не следить за режимом, опасность перегореть возрастает в разы.
Но это будет позже, а пока он и сам вряд ли способен понять, что именно заставляет его бесшумно и осторожно прикрыть дверь, снова погружая комнату в обволакивающую бархатную темноту.
Это опасно, это действительно опасно — вот так оставаться наедине в спальне, когда в голове ни единой хоть сколько-нибудь разумной и правильной мысли. Денис одним своим видом творит с ним что-то невообразимое, вызывает такой беспорядочный ворох чувств и эмоций, с которыми совладать с каждым днем становится все труднее. В этот момент у него совершенно нет сил отказать себе в маленькой слабости — всего пара минут, пара украденных у времени долгих-коротких минут, чтобы совсем немного побыть рядом в тишине первой весенней ночи.
Ступая по ворсистому ковру с поистине нечеловеческой грацией, стараясь не наткнуться и не подскользнуться на разбросанных по всему полу письменных принадлежностях, он подходит к кровати и аккуратно усаживается на край, на секунду прикрывая глаза, выравнивая сбившееся дыхание — как мальчишка, ей богу.
Не хватает только алеющих румянцем щек и учащенного сердцебиения, и вот тогда смело можно расписываться в собственной глупости и полном неумении держать себя в руках. В сознании всплывают воспоминания о еще одной ночи, когда он позволил себе намного больше, чем должен был, и эти образы настолько яркие и красочные, что приходится снова сделать глубокий вдох.
Борьбу с собой ожидаемо проигрывает ровно в то мгновение, когда ладонь опускается на голову мальчика, гладит легко-легко, почти невесомо, а следом пальцы зарываются в мягкие пушистые пряди, и это начисто лишает всех связных мыслей.
И ничего больше не нужно сейчас, лишь дарить эту простую ласку, чувствовать теплоту и мягкость кожи, спускаясь бережными касаниями от щеки к шее, ощущать биение пульса, возможно, слегка учащенного, и самому дышать через раз, попадая в шквальный волнующий порыв эмоций.
Темнота опасна и коварна, она притупляет остроту здравого смысла, играет на подсознании и глубоко спрятанных желаниях, заставляя их выбираться на поверхность. Темнота комнаты, в которой лишь двое, двусмысленна и тревожна, и слишком рискованно оставаться здесь дольше, чем на пару минут — внутренние демоны голодны, жаждут получить свое любой ценой, и вряд ли их можно упрекнуть в этом.
С того момента, как необъяснимое влечение заполняет сознание и становится так велико, что затягивает плотным туманом все горизонты, Стефан инстинктивно начинает противиться любым потенциально возможным интрижкам, подавляя и пряча глубоко внутри все самое темное, мрачное, распаляющее, весь жгучий неуемный темперамент, которому время от времени требуется выход.
Это неминуемо грозит ему стихийным срывом, который является лишь вопросом времени, но даже не это сейчас представляет наибольшую угрозу.
Губы касаются виска. Кончиком носа по теплой коже, сквозь шум колотящегося в быстром ритме сердца. Зарыться в ворох волос, несколько поверхностных неглубоких вдохов, чтобы почувствовать, как одуряющее пьянит смесь ароматов шампуня и чего-то личного, уникального и неповторимого.
Приоткрытыми губами мазнуть по щеке, и где-то очень далеко, на краю реальности уловить сдавленный выдох. Показалось? Руки живут отдельной жизнью и более не подвластны доводам рассудка — пальцы касаются шеи, в безуспешном тактильном порыве ощутить теплоту сквозь плотный слой одеяла, сжимают ткань до хруста, и кажется, еще немного и с треском разорвут ее в попытках дотронуться, ласкать.
Но это не страсть. Не распаляющее заводящее пламя, огненной лавой вместо крови по венам.
Не азарт, горячность и безумие, алым сверкающим маревом застилающее все перед глазами.
Это надломленная отчаянная нежность, смятение и трепет, смешанный с единственным желанием — дарить.
Всю теплоту, мягкость, любовь, все чувства, что бьются в такт с сердцем… Всего себя, без остатка. Потребность в этом так велика, что, кажется, будто он ощущает подобное впервые, это так ново, непривычно и давно позабыто, несмотря на возраст, опыт и немалую искушенность в разнообразных гранях собственной чувственности.
Когда ладоням все же удается пробраться под одеяло и дотронуться до часто вздымающейся мальчишеской груди, Стефан едва ли не бьет себя по рукам, прикладывая неимоверное усилие, чтобы отстраниться. Любое неосторожное движение сейчас может стоить ему потери доверия, потому что со стороны все это выглядит более чем странно и неправильно. Не должен. Не так. Не без разрешения, не украдкой, не потому что
хочет он. Это эгоистично и абсолютно неприемлемо, иррационально и ошибочно, и господи боже, как желанно, но…
Больно прикусывая губы, чтобы хоть немного отрезвить куда-то уплывающее сознание, он осторожно пытается выпутаться из одеяла, и у него это даже почти получается, пока свободную ладонь внезапно не сжимают со всей силы чуть влажные горячие пальцы.
— Останься, — почти беззвучный хриплый полушепот. — На пять минут.
— Не могу, — едва слышный ответ, в котором ледовой крошкой осыпается неуверенная мягкость, почти-согласие. — Нельзя.
— Пожалуйста, — звенящее отчаяние, словно от этого зависит вся жизнь. — Пожалуйста, Стефан. Останься.
Лишь доля секунды, короткий миг сомнения в утреннем предрассветном сумраке — и его уже утягивают на постель, оплетают руками-ногами, будто лианами, сжимают, стискивают так крепко, так сильно и безусловно, что выбраться из этой мертвой хватки не представляется возможным. Да и хочется ли? Нет.
Не сейчас, когда его мальчик так близко, так доверительно льнет к нему, вплавляясь каждым изгибом тела, точно стараясь не оставить ни единого дюйма между ними. Они как пазлы, идеально подходящие друг другу, рука к руке, изгиб в изгиб, касание сердец, стучащих в унисон и сбитое дыхание приятно щекочет шею.
Пребывая в каком-то эфемерном состоянии почти эйфории совершенно теряет бдительность и упускает самый изощренный, бессовестно хитрый маневр — Денис ловко вытряхивается из одеяла, подкидывает его вверх, и в следующий момент они оба оказываются по уши зарытыми под белым мягким облаком, накрывшим их так, как снежный глубокий настил накрывает зимой крыши деревянных шале.
Его снова стискивают крепко накрепко, и если в этом мире существует нечто, похожее на райский Ад, то он, определенно, сейчас находится именно там.
Ладони-пальцы-прикосновения, теплые губы случайно-неслучайно касаются плеча, поднимаются выше, дразняще приоткрытые, они опаляют дыханием, дотрагиваются до самых чувствительных мест на его шее, вырисовывают фантомные невидимые узоры, сводят с ума, заставляя откровенно наслаждаться этим.
В каждом жесте сквозит робкая нежность пополам с желанием познавать и открывать, и, в то же время, он так очаровательно настойчив и смущен, что этот невозможный полярный контраст ударяет в голову, практически до нуля ослабляя контроль над собой.
Собственное имя, произнесенное хриплым полушепотом, теплым выдохом в самое ухо, и губы, коснувшиеся щеки, действуют подобно громкому щелчку, после которого падают почти все тщательно выстраиваемые границы.
И вот уже его ладони обхватывают обманчиво-хрупкие плечи, вжимают в себя сильно, но бережно и осторожно, зарываются в волосы, скользят по лопаткам вниз, слегка надавливая на напряженные мышцы, стараясь расслабить и подарить ощущение приятной неги. Стефан шепчет что-то бессвязно-ласковое, сдувает со лба своего мальчика щекочущие пряди, покрывает легкими невесомыми поцелуями горячие щеки и трепещущие под касаниями полуприкрытые веки.
Отзывчивый, какой же тот отзывчивый и невыносимо прекрасный в своей очаровательной юности, в пылком желании получить все и сразу, в едва слышном «еще» и «пожалуйста». Какой красивый на льду и вне его, умный и любознательный, с горячим сердцем, жаждущим новых чувств и впечатлений, мудростью, такой не свойственной его возрасту. Чувственный, с музыкальностью, вторящей струнам его души.
Особенный. Его ученик, его мальчик. Его.
Инстинктивно чувствуя, как тонка сейчас грань, как открыт перед ним Стефан, как почти полностью ослаб его самоконтроль, Денис с каждой секундой смелеет все больше, касается настойчивее, зеркалит движения, при этом пытаясь слегка их изменить, найти собственный, уникальный подход, путем считывания движений, остро и отзывчиво реагируя на каждый выдох.
Обнимает руками и ногами, утыкается носом в ключичные впадинки, делая несколько глубоких вдохов, чем кружит голову еще сильнее. Смазанными поцелуями тянется вверх, губами по подбородку, трется щекой о щетину, в стократ усиливая ощущения обоих. Льнет, хаотично шарит по спине ладонями, ластится, как маленький львенок, заставляя сердце стучать с перебоями, а теплоте разливаться по всему телу.
Внутренней стороной ладони к щеке, погладить, подарить улыбку, чуть заметную сквозь пробивающийся через плотно задернутые шторы утренний свет. Переплести пальцы, мазнув по запястью, ощутить сумасшедший ритм пульса. Замереть, уловив на губах чужое дыхание. Позволить этому мгновению случиться, дать негласное разрешение, просто потому, что он не железный, и невыносимо сопротивляться и отталкивать, когда собственное желание велико и взаимно.
Поцелуй-касание.
Губами к губам, ничего больше, одно невинное, целомудренно-чистое прикосновение, но им обоим хватает и этого, чтобы потерять себя друг в друге, остановить момент и время, запечатлеть в памяти, нажав иллюзорную кнопку «save». Сердцем к сердцу.
Невидимой красной нитью тянется связь между ними, словно из древней легенды о нитях судьбы, которые сплетаются, скручиваются, обретают форму, перепутываются, порой распутываются, но никогда не рвутся, чтобы иметь возможность соединить тех, кому суждено встретиться, независимо от места, времени и обстоятельств.
Поцелуй-доверие, поцелуй-обещание.
Признание без слов, одним прикосновением.
Денис отстраняется, чтобы глотнуть немного воздуха, и снова касается, уже более дерзко и требовательно, горячим влажным кончиком языка уголка губ. Это так похоже на него, упрямого и целеустремленного, не привыкшего понижать планку, готового покорять даже сейчас,
тем более сейчас, когда он интуитивно чувствует, как эфемерны границы дозволенного, как почти ослабло сопротивление, давая возможность на полшага заступить за черту.
У Стефана перед глазами сноп ослепительных искр, кровь шумит в ушах, а пальцы стискивают ткань мальчишеской футболки. Он может позволить этому случиться, лишь стоит приоткрыть губы в ответ, уступить пылкому юношескому напору, поддаться собственной слабости и желанию ощутить сладость и эйфорию первого настоящего глубокого поцелуя. Он может и хочет, но разум подсказывает — рано.
Вместо этого он разворачивается, пользуясь секундным замешательством, и мальчик оказывается прижатым к постели, без единой возможности пошевелиться, обездвиженный и захваченный в плен крепких сильных рук.
Во взгляде напротив непонимание и легкий оттенок досады, смешанный с неугасающим стремлением добиться своего.
Разумеется, ты добьешься. Однажды я не смогу устоять, и ты это прекрасно знаешь. В твоих глазах вызов, нежность и страсть, и как только ты по-настоящему поймешь, какую надо мной имеешь власть, я не уверен, что сумею удержаться.
Но это будет позже, гораздо позже. А пока он покажет иную сторону чувственности, более мягкую, сдержанную и спокойную, но не менее привлекательную.
Несколько следующих бесконечно-долгих минут подобны падению с небес на воздушное ватное облако, сотканное из коротких невыносимо нежных поцелуев, легких и отрывистых, словно прикосновение крыльев бабочки. Губы едва-едва касаются разгоряченной кожи, оставляя невесомые отпечатки взаимности, пальцы ласкают совершенные изгибы тела, дарят наслаждение, успокаивающе пробегаясь подушечками по щекам и шее.
Стефан терпелив и осторожен — ни единого распаляющего движения, ни одного неверного прикосновения, граничащего с чем-то темным и возбуждающим. Каждым жестом, вдохом и взглядом он выражает свои чувства, которые пока не могут быть высказанными вслух. Забота, защита, теплота. Восхищение, очарование, привязанность. Влюбленность, такая опасная, сладкая, необходимая. Их связь еще слишком хрупка и тонка, чтобы одним неосторожным порывом разрушить только-только начавшие сплетаться нити.
Когда за окном доносится первое пение птиц, а в комнате становится совсем светло, он в последний раз касается губами раскрасневшейся пылающей щеки, приглаживает легким движением пальцев растрепанные волосы, и с сожалением отстраняется, даря ему ободряющую и теплую улыбку.
— Уже пора? — разочарованный выдох и попытка притянуть назад, ловко вцепившись в руку.
— Мы увлеклись. Если сейчас сюда зайдет Крис, нам обоим мало не покажется.
— Ты его разбудил?
— Нет.
— Тогда не зайдет.
— Дэни.
В голосе отчетливо слышатся твердые и непреклонные интонации, свидетельствующие о том, что на этот раз спорить бесполезно, и Денису приходится его отпустить, как бы сильно не хотелось продлить совершенно невероятное ощущение свободного падения в туманную и обволакивающую дымку нежности, чувственной ласки и взаимности, от которой так восхитительно кружится голова.
Перед тем, как прикрыть дверь и ненадолго остаться в одиночестве, ему удается украсть еще один смазанный быстрый поцелуй в уголок губ.
Стефан улыбается одними глазами, в которых читается восхищение его безрассудной наглостью, и эта улыбка дороже самых ценных сокровищ этого мира.
Улыбка-одобрение. Улыбка-разрешение. Улыбка-нежность.
…Love me tender, love me sweet
Люби меня нежно, люби меня сладко
Never let me go
Никогда не отпускай меня
You have made my life complete
Ты сделал мою жизнь полнее
And I love you so
И я так тебя люблю…
…Love me tender, love me true
Люби меня нежно, по-настоящему
All my dreams fulfilled
Исполняя все мои мечты
For my darling I love you
Ведь я люблю тебя, дорогой
And I always will
И всегда буду тебя любить…
…Love me tender, love me long
Люби меня нежно, люби меня долго
Take me to your heart
Держи меня у самого сердца
For it’s there that I belong
Ведь это то, чему я принадлежу
And we’ll never part
И мы никогда не расстанемся…
