…On your palm an endless wonder На твоей ладони бесконечное чудо …Lines that speak the truth without a sound Линии безмолвной правды нить
С появлением камер, ежеминутно следящих за ними, все меняется, становится запутанно и очень сложно. Подъехать, дотронуться до запястья, наклониться так же близко, как раньше, чтобы уловить ровное размеренное дыхание, поймать тот самый взгляд… Можно? Нет, не уверен. Это немного слишком, ведь так? Для оператора, для зрителей, для родителей, которые обязательно посмотрят этот фильм. Родители… Ему еще предстоит подумать об этом, но точно не сейчас, не в тот момент, когда и без того нервы на пределе. Перегнуться через борт, плечом о плечо, несколько ободряюще-ласковых слов. Нельзя. Даже если очень хочется — нельзя. Даже когда физически необходимо, когда всего почти трясет и колотит от досады, раздражения и неспособности взять под контроль тело. Не смешивать личное и работу, не переступать черту. Не после того, как на одной из тренировок, он случайно ловит взгляд Питера и совершенно теряется, чувствуя, как начинают гореть щеки, как что-то колкое и неприятное касается сердца. Тревога? Беспокойство. И ведь тогда он просто стоит рядом со Стефаном, опустив подбородок на его плечо, в ожидании, пока тот найдет в телефоне необходимую музыкальную композицию. Ничего необычного, ничего сверх. Ладонь аккуратно придерживает его под лопатки, большой палец едва заметно надавливает на чувствительную точку, заставляя жмуриться от приятных ощущений. Питер смотрит на них внимательно — проницательный и совершенно непроницаемый взгляд. Что-то между «я все вижу» и «делаю вид, что не вижу». Невозможно понять точно, но от этого не становится легче. Не смешивать личное и работу, не переступать черту. Неужели не смогли? Он не смог. Не может и сейчас, когда все — тело, разум, сердце — тянется к противоположному краю борта, к единственному человеку, что может вселить уверенность парой коротких слов, собрать из абсолютно разобранного вида, склеить кусочки воедино, вернуть потерянный баланс. Перебежка, флиповые тройки вперед-наружу. Еще раз. Отработка толчка на зубцовые. Сильнее. Выше. Плавнее выезд. Когда кажется, что нет больше сил, самообладание истончается до такой степени, что трудно дышать, лезвия сами разворачиваются в сторону, где сейчас стоит Стефан. Одно касание, всего одно. Чертовы камеры вносят разлад в их привычный тренировочный процесс, заставляют сдерживаться, мешают быть уверенным и собранным — из-за этого ничего не получается. Ни один гребаный прыжок, что б его! Из-за этого в мыслях дикий сплошной беспорядок, ноги не слушаются и руки дрожат.— … я хочу понять, почему нельзя себе дать шанс на счастье? Если любишь так сильно, что не важен ни возраст, ни пол, если этот человек необходим тебе настолько, что без него все валится из рук, если готов скрывать свои чувства от посторонних глаз, потому что эти отношения не…
Картинка-образ, вспышка-воспоминание. Денис тормозит так резко, что в стороны разлетаются брызги холодной снежной крошки, осколки-льдинки рикошетом отскакивают от борта, с молниеносной скоростью врезаются в сердце. Короткого мгновения хватает, чтобы представить то, что ждет его впереди, если не сможет остановиться. Что будет на открытых тренировках? На соревнованиях в следующем сезоне, в ошеломляющей смеси адреналина и нервов? Если здесь и сейчас — больно, если ломает без привычных объятий, если всего пара камер способна расшатать стабильное и устойчивое состояние… Что будет потом? Когда связь между ними станет теснее и крепче, а граница условностей тоньше и прозрачнее, когда почти невозможно будет «выключать» чувства на льду и «включаться» только вне его.…What does tomorrow want from me Что хочет от меня завтрашний день? …What does it matter what I see Какое имеет значение, что я вижу? …If it can't be my design Если моя цель недостижима
Это уже происходит, фатально и неизбежно, его захлестывает желанием быть рядом, не скрываясь выражать свои эмоции, трогать-касаться-смотреть, и только каким-то чудом он еще пока способен сдерживаться, полагаясь на доводы рассудка. Осознанием собственной глупости прикладывает мощно и беспредельно-ярко, так, что он спотыкается и чуть не падает, едва успевая удержать равновесие. Остро ощущает, как спину прожигает взгляд, полный волнения и беспокойства, как лопатки свербит и щекочет, но не оборачивается, не позволяет себе обернуться, скользит через весь каток к противоположному краю, чтобы взять минутный тайм-аут. Пальцами Денис вцепляется в борт, пытается выровнять сбившееся дыхание. Так просто и сложно — признаться себе в том, что все оказалось не настолько легко, как представлялось в начале. Когда убеждал Стефана, что готов, что знает и понимает, как порой будет тяжело отделять личное от работы, полагаться на собственные силы, обходиться без лишней тактильности, стараться избегать слишком интимного контакта перед камерами. На льду во время тренировок, когда они не одни. Страшно. Пугает собственная реакция и бесконтрольные чувства, перспектива не справиться с ответственностью, выдать их обоих ненамеренно, пренебрегая осторожностью, подвести и разочаровать и тренера и любимого человека. Стефан сделал шаг, доверился ему, считая, что он в достаточной степени взрослый, а он… Постоянно заваливать прыжки и вращения, в конце концов, тоже страшно. Так просто и сложно — признаться, но что теперь с этим делать?…Tell me where do we draw the line Скажи мне, где нам провести черту
Все взаимосвязано. Абсолютно всегда. Это не все понимают, не все держат это в голове. Для того, чтобы делать свое дело «на отлично» тебе нужно быть внимательным ко всему, с чем оно связано. Вот, в чем разница между профессионалом и тем, кто просто катается. Я знал многих, кто просто катается, и они потом удивлялись, почему не достигли тех результатов, которых от себя ожидали, хотя они столько катают, столько работают! Да просто потому что они ничего вне льда не делают. А если смотреть по сумме производных — то, что ты делаешь вне льда, как правило, больше того, что ты делаешь на льду. Мир такой интересный — почему бы его не постигать, не исследовать? И тело в том числе. Я из тех людей, которым нужно понимать, как все устроено. До тех пор, пока я не разберусь, как это устроено — я не понимаю, насколько это важно. Но как только пойму — так начинаю делать все от начала до конца, не прерываясь, потому что тогда я четко вижу цель своих действий. В работе так всегда: работаешь — и должен всегда двигаться вперед, что-то преодолевать, чтобы двигаться вперед. И от угла зрения зависит, что именно.
* — Все в порядке? Мне кажется, что ты… — Все хорошо. — Ты отстранен. И напряжен. — Это не так. Я собран. Что-то подсказывает Стефану, что этот разговор ни к чему не приведет, как не привели предыдущие два, поэтому он просто отходит в сторону, усаживается на лавку и предоставляет своему ученику возможность выполнять разминку без его корректировок. Денис не собран. Абсолютно нет, как бы не утверждал обратное и не пытался его в этом убедить. Неестественность сквозит в каждом жесте и каждом движении, обычно податливое, гибкое и пластичное тело буквально звенит от напряжения, мышцы жесткие и натянутые, а от направляющих прикосновений тот дергается так, словно о его ладони можно обжечься. ОФП проходит под прицелами камер, тот дает короткое интервью, после которого выглядит еще более замкнутым, чем после утренней тренировки на льду, и это в достаточной степени его беспокоит — что-то не так. Что-то совершенно точно не так, но он упрямо молчит или отвечает холодно и односложно, когда его удается перехватить в раздевалке. Он понятия не имеет, что происходит, перебирает в памяти все взаимодействие последних дней, стараясь вспомнить момент, после которого его мальчик становится сам не свой. Технически это объяснить довольно просто: переутомление после изматывающего сезона, спад физической формы — что вполне естественно и нормально, раскоординация и нестабильность от усталости, нервы, которые тоже, увы, не железные. Пытается это донести до Дениса, осторожно и мягко убеждает его не торопиться, дать себе время восстановиться, накатывать новые программы пока без прыжков в полную силу, отказаться ненадолго от тренировки четверных, сосредоточиться на учебе, а не гнаться за всем сразу. Но тот ничего не хочет слышать — привыкший все доводить до совершенства упрямо и самонадеянно прыгает, словно старается выжать максимум из уставшего перегруженного тела, не обращая внимания на предупреждения, в итоге падает так неудачно, что растягивает лодыжку. И вот тогда Стефан срывается. Не кричит, не ругает, голоса даже не повышает, но это тихое «хватит» звучит по-настоящему пугающе, громче и внушительнее любого крика. Мало кто знает, что за этим категоричным тоном и намеренной жесткостью спрятан тщательно скрываемый испуг, почти паника, отдающаяся острым покалыванием в кончиках пальцев. Удивительно, но это действует. Мальчик прекращает свои сумасшедшие попытки убиться на льду, и несколько дней проходят в обстановке относительного спокойствия и гармонии. Они слаженно работают вне льда, погружаясь в оттачивание хореографии, которой уделяют достаточно много времени, с интересом обсуждают интерпретацию будущей произвольной программы, и все идет прекрасно ровно до того момента, пока их комфортное взаимодействие не нарушает появление латвийского телевидения. Это появление совсем не неожиданное, заранее тщательно оговоренное и согласованное, Денису не привыкать работать под наблюдением камер, и если бы это хоть как-то могло помешать тренировочному процессу, он бы не дал согласие на проведение съемок — физическое и эмоциональное спокойствие учеников, создание для них наилучшей обстановки всегда стояли и будут стоять в приоритете. Но, несмотря на это, что-то меняется. Сначала едва уловимо: напряженные плечи, резковатые движения рук, легкая отвлеченность и рассеянность. Чуть позже к этому примешиваются вновь расшалившиеся нервы, срывы в прыжках, в более легких элементах, и даже в зале мальчик ведет себя скованно и зажато. Апофеозом всему становится дисбаланс на утренней тренировке, неспособность выдохнуть, успокоиться и собраться, беспорядочные и сбивчивые метания из одной части льда в другую, словно Денис не знает, чего хочет добиться — его штормит и шатает в разные стороны, как морской фрегат под девятибалльным шквалом. Стефан не понимает, связано ли это со съемками, с туда-сюда маячащими операторами, мешающими сосредоточиться, или же именно он сделал что-то не так — может быть, был слишком строг? Жестче и тверже, чем необходимо? Сам того не замечая, мог ли невольно и неосторожно причинить ментальный вред, высказаться чуть более резко, не успел уловить момент, в который его мальчику так сильно нужна была поддержка. Волнение усиливается, когда в перерыве между льдом и СФП тот начинает намеренно избегать прикосновений, отводит взгляд, а на все аккуратные попытки вытянуть правду отмалчивается, качает головой и пожимает плечами — на языке тела это должно означать «успокойся, я в порядке», но очевидно, что он не в порядке, совсем не в порядке, черт возьми. Во время одного из упражнений Стефан контролирует и поправляет положение оси, держа руки на уровне диафрагмы. От того, что он ощущает в это мгновение становится в крайней степени тревожно и беспокойно, сердце болезненно сжимается, нечто, сродни интуиции, волной неприятного озноба сигнализирует о надвигающемся срыве. Кажется, что Денис едва ли способен удерживать себя на месте, чтобы не дернуться, не уйти от касаний, мышцы совершенно одеревенели, дыхание сбивается с необходимого ритма, не зафиксированные пальцы скользят по стене, и о какой правильной оси может идти речь, когда все тело находится в состоянии стресса. Вопреки собственному правилу разграничивать работу и личную жизнь, вопреки камерам, пристально следящим за ними, его накрывает острым желанием притянуть мальчика к себе, крепко обнять, зарыться ладонью в россыпь светлых волос, шептать что-то успокаивающее и бессвязно-нежное, пока тот не придет в себя, пока не отпустит нервное напряжение. Сдерживаться — сложно. В такие минуты особенно. Когда видишь, что что-то не так, когда за годы тренерской практики уже научился понимать и чувствовать границы и пределы. Когда чувствовать научился его. Улавливать малейшие изменения, плавность и резкость движений, смену тональностей и интонаций, рассеянный взгляд и отсутствие почти идеального взаимодействия между ними. Последнее ощущается настолько сильно, что самому очень трудно оставаться спокойным и бесстрастным, сдерживать все нарастающее волнение и не поступить опрометчиво — если надавит слишком, против воли заставит признаться, в чем дело, будет только хуже. Быть рядом в любой ситуации, направлять и вдохновлять, оберегать, поддерживать и никогда не сомневаться в нем, верить в его силы. Доверие играет огромную роль во всем, что касается их жизни, и важно не допустить перегибов, не сломать и не разрушить одним неверным движением их прочную, но в то же время хрупкую связь. Особенно сейчас, когда все еще тонка и неустойчива грань между ними, как учителем и учеником и кем-то более близким друг для друга. Запастись терпением и подождать. Не давить. Не требовать, не принуждать. И только где-то глубоко внутри, в районе солнечного сплетения, осколками ледовой крошки настойчиво и безжалостно царапает сомнение — что если?.. Если уже надавил? Если решил за них обоих? Позволил произойти тому, чего ни в коем случае нельзя было допускать, с разбегу прыгнул в этот губительный омут, поддался эгоистичному желанию чувствовать себя живым, наполненным, до одури счастливым рядом с невообразимо солнечным, теплым и ярким ребенком. Восхитительно талантливым мальчиком. Очаровательным и притягательным молодым человеком. Что если?.. Напряженный. Вздрагивает под касаниями. Совсем не дотрагивается сам. Молчание. Потухший взгляд всегда блестящих озорных глаз. Что если все изменилось для него? Если передумал. Осколки-льдинки прямо в сердце. Абсурдная мысль, иррациональная, безосновательная. Внезапная. С чего-то вдруг. Что если?.. Ему семнадцать, он вправе передумать. Спросить? Осторожно, слишком осторожно, между строк. А если ответит? Что если этот ответ станет решающим, точкой-аккордом, финалом так и не начавшейся истории. Сможет ли… захочет ли принять это?…The weight of loneliness stands on your feet Тяжесть одиночества уже давит на тебя …The cage already there around the bird Клетка уже окружила птицу
Стефан абсолютно не понимает, почему думает обо всем этом, когда идет выпить кофе перед вторым льдом. Почему всего несколько не совсем эмоционально устойчивых дней способны пошатнуть уверенность, растревожить, вселить сомнения и страх. Не перманентный испуг, но нечто, что грозится стать таковым, если в ближайшее время он не разберется в том, что происходит. Все, что он позволяет себе перед тем, как начать тренировку, это аккуратно и ободряюще сжать плечо Дениса. Я с тобой, слышишь? * — Назад-вовнутрь. Да, назад-вовнутрь перед толчком. Чувствуешь? Угу. Еще разок? Как по ощущениям? Падение с тройного риттбергера из-за слабой группировки, вывод корпуса вперед, несделанный выезд. Нога пошла не так, как необходимо. — Опять что-то с осью… — Может, назад-вовнутрь еще подальше уйдешь? Ты лучше прочувствуешь положение. Да. Сейчас как? Лучше! Это уже лучше. Да, но осталось еще сделать толчок, чтобы прыжок был повыше. Но это уже немного лучше. Стефан показывает траекторию, идет работа над техникой, прыжок в два оборота без группировки — чтобы лучше понимать, что нельзя перекашивать плечи и ломать квадрат, и чтобы почувствовать, как правильно себя подхватывать руками. — Да не могу же я взлететь! Его мальчик несдержан и раздражен, вспыльчиво жестикулирует и нервничает из-за того, что все снова идет не совсем так, как ему бы хотелось, но он более чем уверен, что это совершенно не тот повод, чтобы реагировать настолько эмоционально. — Тише, расслабься. Денис, почему ты так злишься? Вчера ты психовал в зале, сегодня психуешь на льду… — успокаивающе дотронуться до лопаток, скользнуть вверх вниз, снова ощущая под пальцами натянутые мышцы, надавить на только ему известные точки, чтобы хоть как-то ослабить напряжение. Тот снова вздрагивает, пытается отстраниться, но он крепко удерживает его рядом, стараясь заглушить вновь вспыхивающее необъяснимое волнение. Плечом к плечу. Что же ты… Ну же, дыши. Лезвия режут лед в сантиметрах друг от друга. — Вчера я был слишком сконцентрирован. — Нет-нет-нет, я тебе уже говорил о том, что такое сконцентрирован, это не называется «сконцентрирован». — Когда я злюсь, я… Я как сейчас — вот сейчас я психую. — Да зачем?! Ты вчера мне сказал, что ты спокоен, но это совсем не спокойствие, поверь мне. Я понимаю, что это не острая паника, но ты напряжен. Ты даже зубы сжимаешь — и говоришь со мной сквозь зубы. — Да не говорю я сквозь зубы… — Ты говоришь. Закрываешься, избегаешь прямого зрительного контакта, думаешь, я не вижу, не замечаю?.. Посмотри на меня. Сейчас же. Стефан разворачивается, не останавливаясь, преграждает путь, не давая на этот раз уйти от разговора. К черту камеры. Плевать. Посмотри на меня. Что происходит? Что с тобой? Тянется к нему, хочет коснуться талии, сократить расстояние, заглянуть в глаза. В ответ короткий и резкий взмах рук — не трогай. Лезвия режут лед, а кажется, что сердце. — Это неприятно мне, это неприятно тебе, — это больно нам обоим, Дэни, разве не понимаешь? — Эй, все хорошо. — Окей. Ничего не хорошо! — Все в порядке! — Не в порядке, если каждый гребаный раз что-то идет не так!.. Денис объезжает его, проскальзывает мимо, движется в другую часть катка, разом обрывая все возможные варианты остановить падающий на голову небосвод. Он чувствует то, чего не чувствовал уже очень давно — неудержимое и неистовое желание не сдерживаясь отпинать борт, острыми лезвиями испещрить лед до глубоких выбоин, выплеснуть накопившееся бессильное раздражение, чтобы хоть немного стало легче. Как достучаться? Как добиться открытого признания, при этом не навредив и не перегнув палку? Как снова вернуть гармоничное и слаженное взаимодействие на льду, вернуть ученику уверенность в собственных силах, убедить в том, что это нормально — когда что-то не получается. Когда координация теряется, усталость берет верх, даже если ты ее не ощущаешь в полной мере. Когда ты просто человек, а не машина для прыжков и вращений. Всему есть предел, есть лимит возможностей — того, на что способно тело, и очень важно понимать этот предел, уметь вовремя остановиться, даже сделать шаг назад, если это необходимо. Надевая чехлы, Стефан старается дышать ровно, но ритм сбивается, пульс зашкаливает, и все это совсем, совсем не хорошо. Неужели он плохой тренер? Неужели не способен справиться с нервами ученика, правильно настроить, не может добиться откровенности, действуя осторожно и, как ему кажется, мягко? Понять, в чем причина разлада тоже не может. Хочется думать, что источник своеобразных истерик Дениса кроется в спаде формы, в неудачах с прыжками, в утомлении и разбитом состоянии, что тому просто нужно отвлечься, необходим отдых, смена обстановки и атмосферы. Жизнь вне льда и тренировок. Пляж, свежий морской воздух, горячий песок, книги. Не учебники — просто книги, альбом и карандаши, и немного времени лишь для себя, чтобы вернуться к истокам. Хочется думать, что дело не в «них». Не в том, что происходит между ними. Но снова осколки-льдинки сомнений, запрятанные глубоко в сердце, напоминают о том, что синтез работы и близких отношений никогда еще не заканчивался чем-то хорошим. Ему ли об этом не знать? О том, что бывает, когда по неопытности и глупости вступаешь в подобную связь, с головой утопаешь в этом восхитительном безумии, не видишь, не слышишь ничего вокруг, как мотылек летишь на огонь и сгораешь, чувствуя, как всполохи беспощадного пламени-отчаяния сжигают твои крылья. Выжигают тебя изнутри. Оставляют после себя серый пепел и несколько лет бесцветной жизни, никто и ничто не трогает сердце, лед уже не вызывает приступов эйфории, а любовь больше не кажется чем-то необходимым. Скорее мучительным, исступленным и болезненным, обманом сознания… Обманом вообще. Не думать об этом. Не вспоминать. Прошлое прошлому.…Tell me where do we draw the line Скажи мне, где нам провести черту
Стефан знает — что бы ни случилось, что бы не произошло, он не поступит так с мальчиком, который ворвался глотком свежего весеннего воздуха и разбудил его от пепельно-пыльного сна, вернул жажду жизни и тягу ко льду, заразил искрящимся вдохновением, своей юностью, теплотой и нежностью согрел его сердце, заставил снова открыть глаза, влюбил в себя своим невероятным талантом, стремлением изучать и достигать, вперед к новым вершинам… Просто влюбил в себя. Сам того не осознавая заново научил любить. Научил желать любви. Доверять себе. И себя доверять тоже. Не причинит ему боли, просто не сможет, и не допустит, чтобы это сделал кто-то другой. А с остальным они разберутся. Почти уверен, что разберутся, осталось понять с чего начать, как снова вернуть счастливую улыбку своему enfant du soleil, как достучаться, успокоить, осторожно подтолкнуть к доверию. Скрываясь за дверью, он выходит в коридор, достает из кармана мобильный, и делает то, что делал сотни и тысячи раз, в любых ситуациях, когда ему нужна была помощь, совет или наставление. Набирает заученный наизусть номер. * — Если ты будешь продолжать мучить свой салат и молчать, я не смогу тебе помочь, — вкрадчиво произносит Питер, чуть склоняя голову на бок. — С чего ты взял, что мне нужна помощь? — А она тебе не нужна? — …. — Хорошо. Может, с того, что ты звонишь мне поздним вечером и предлагаешь пообедать, срываешься в Женеву в разгар тренировочного процесса, хотя раньше, упади метеорит на Землю — тебя не оторвать от учеников и льда. С того, что ты уже сорок минут издеваешься над едой, не знаешь, куда деть руки и выглядишь так, словно тебя переехал ресурфейсер. Нужны еще наблюдения или… — Достаточно. Стефан откладывает вилку в сторону и откидывается на спинку кресла, пытаясь собраться с мыслями и действительно рассказать о том, что его беспокоит. С Питером так всегда — тот знает и видит все и еще чуть-чуть больше, без труда считывает его эмоции — за столько-то лет — дает необходимое количество времени, чтобы успокоиться и решиться на разговор, а потом мягко подталкивает, меняет тембр голоса, понижая интонации, смотрит открыто и по-отечески тепло — невозможно сопротивляться. Да и не нужно. Ему ведь, и правда, необходим совет. — Ты прав, извини, я просто… — снова многозначительная пауза. — Расскажи, что тебя тревожит. Не подбирай слова, не старайся анализировать. Просто начни. И он рассказывает. О том, что у Дениса спад формы, но он никак не может или не хочет этого понять, мечется из стороны в сторону в физическом и эмоциональном раздрае, хочет накатывать программы с прыжками, хочет прыгать чисто, а когда не получается, срывается, психует, не дает себе возможности отдохнуть и отпустить ситуацию. О том, что эти нервы передаются и ему, и это очень сложно — пытаться сохранять баланс и гармонию, не срываться самому, бесстрастно реагировать и быть спокойным, при этом направлять настолько аккуратно, с ювелирной точностью, чтобы не сломать, не разрушить доверие, ту связь, что ниточкой тянется и выстраивается между тренером и учеником. Предельно откровенный во всем, что касается их рабочих отношений, Стефан все же умалчивает о том, что волнует его больше всего — о той хрупкой, тонкой, обманчиво-иллюзорной границе, что отделяет «он айс» от очень близких и тесных отношений. Умалчивает скорее интуитивно, ненамеренно, внимательно вслушиваясь в успокаивающий голос Питера, который объясняет ему несколько важных, но таких простых вещей, до которых он сам не дошел в силу своего еще не такого большого тренерского опыта. Он может спросить, почему нет? Черта в любом случае стирается, когда ты делишь с учеником не только лед, но и дом, и это уже куда более лично, вне зависимости от того, насколько далеко зашли эти отношения. Может спросить, но не спрашивает, только кивает, молча обхватывая обеими руками чашку с горячим чаем и греет замерзшие пальцы, когда на улице почти плюс двадцать пять. — Тебе будет очень сложно сохранить то, чего ты так желаешь, — внезапно тихо говорит Питер. — Быть и наставником и любовником одновременно — так мало людей способны балансировать и удерживаться на грани. Это требует определенных усилий и немалого жизненного опыта. — Прости? — чашка со звоном опускается на блюдце. В первые секунды еще не понимает, не осознает услышанного, только сопоставляет слова и выражение глаз напротив, до бесконечности боясь увидеть в них осуждение. Бок о бок столько лет, почти всю сознательную жизнь, до сих пор оставаться близкими, очень близкими друг для друга, несмотря на бесчисленное количество его ошибок в юности, чтобы сейчас, чтобы… Он и раньше ловил странные пристальные взгляды в моменты, когда Питер присутствовал на тренировках в Палладиуме, и раньше в них сквозило нечто, похожее на понимание происходящего, но пока это не было озвучено вслух, оставалась хотя бы призрачная надежда на то, что ему все это лишь кажется. — Ты и Денис. Стефан внимательно всматривается в его лицо, пытаясь отыскать там какие-то намеки на презрение и порицание, сердце неприятно сжимается, неконтролируемый озноб накатывает волнами, заставляя замереть, застыть неподвижно, но тот только пожимает плечами и качает головой, оставаясь непроницаемо-задумчивым. — Что я и… Денис? Последняя попытка. Почти шепотом — сам себя выдал, все сам. — Перестань. Если ты думаешь, что в уровне скрытности достиг потрясающих успехов, то вынужден тебя разочаровать — только слепой не заметит, как ты смотришь на своего мальчика. Как в твоих глазах отражается его улыбка, как сам ты ее сдержать не можешь, когда он рядом. Стоит только оказаться поблизости с вами, сразу все становится ясно, — немного горькая, но понимающая усмешка в уголках губ. — Ты касаешься его. Постоянно. Ты его, а он тебя. Он тянется к тебе, не может удержаться, порой вообще кажется, что вам обоим это жизненно необходимо, и к черту все нормы приличий. Пытаясь подавить желание закрыть лицо руками, Стефан отводит взгляд… Серьезно? Их связь настолько заметна? Щеки вспыхивают предательским румянцем, и очень хочется провалиться сквозь землю — он ведь действительно думал о том, что в достаточной степени осторожен и сдержан. То, что открылся перед Шибутани не в счет. Это было намеренно, вполне осознанно, и все они следовали негласному правилу — что происходит дома, не выносится за пределы его стен. Очевидно, на их взаимодействие с Денисом это не распространяется. — Я вообще тактильный. — Меня пытаешься убедить или себя? — Обоих? Питер фыркает, закатывает глаза и заказывает себе еще чаю. Кажется, им все же не избежать откровенного разговора. — Кто еще… знает? — хочется сказать «догадывается», но, вероятно, это уже не совсем уместное определение. — Ну, я же не экстрасенс, Стефан, откуда мне… Скорее всего, Саломе. Роб и Анна, возможно. Если будете продолжать в том же духе, то и весь тренерский состав. Вот теперь точно можно закрыть лицо и застонать. Какого черта? Мало того, что все так запутано и непонятно с Денисом, что между ними необъяснимый разлад, непонимание и игра в «молчанку», теперь еще и это. Ворох тревожных мыслей, среди которых едва удается выцепить нужную, задать тот самый пугающий, но необходимый вопрос, после которого, небеса или окончательно осыпятся ему на голову, или станет легче дышать. — Осуждаешь меня? — А должен? Мне казалось, что ты уже взрослый мальчик и вполне способен принимать взвешенные решения. И нести за них ответственность, какими бы верными или неверными они ни были, — Питер смотрит на него теплым отеческим взглядом, в котором нет осуждения, порицания или разочарования. Только легкий оттенок беспокойства, смешанный с пониманием. — Разумеется, это не то, что я бы стал одобрять по вполне очевидным нам обоим причинам. Но когда ты меня слушал? — мягкая полуулыбка. — Раз уж мы выяснили то, что я знаю, а ты знаешь, что я знаю, может, расскажешь, что на самом деле терзает тебя? Я же вижу, ты не был до конца честен со мной. Не настаиваю, но… Хватаясь за любую возможность слегка потянуть время, чтобы взять небольшую паузу на осмысление того, что происходит, Стефан делает глоток имбирного чая, сминает в ладони салфетку, после того, как полчаса делал из нее оригами. Все оказалось настолько очевидным, ясным и прозрачным для всех вокруг, а он не понял, не уловил момент, с которого все изменилось. Как это произошло? Когда? Что теперь с этим делать, как вести себя, как… Слова появляются сами, срываются с языка полуфразами, сумбурными и полными сомнений признаниями, в хаотичном порядке чувства-ощущения, пропитанные страхом. Боязнью потерять, испугом, смешанным с желанием быть рядом, оберегать свое сокровище. То чудо, что есть у него сейчас. То счастье, невероятное, совсем нежданное, искрой вспыхнувшее в сердце и отдающееся с каждым биением, дыханием в унисон. Сомнение-сомнение… Его падения — моя боль. Его ошибки — мои просчеты. Глухая стена между. И снова страх — а сможет ли? В руках удержать Синюю птицу не повредив ей крылья. Что будет делать, если она улетит? Сможет, захочет принять этот выбор? Бессвязный поток обрывочных мыслей вряд ли удается выразить правильно, нет никакой конкретики, только собственные эмоции, от которых лихорадит не первый день, но Питер слушает внимательно, и, кажется, понимает. Когда иссякают все слова, когда он выдыхается и замолкает, чувствуя себя непривычно открытым и уязвимым, то снова греет пальцы об уже остывшую чашку — ему необходим совет, наставление, взгляд со стороны, чтобы разложить все по полочкам, разобраться в собственных ощущениях, систематизировать чувства, чтобы понять, как справиться с ними, ведь только так он сможет помочь Денису. Помочь им обоим. — Ты испуган тем, что шагнул за черту, Стефан. Перешел грань не просто с человеком намного младше, не просто с одним из тех, с кем сталкиваешься в шоу или ставишь программы — с учеником, с первым и единственным на данный момент твоим спортсменом мирового уровня, — интонации Питера звучат ровно, прохладно и немного отстраненно. В это мгновение он не бывший тренер-почти отец, не давний друг и наставник, лишь голос сознания, так проще и понятнее для них обоих. — Возможно, поначалу тебя накрыла эйфория, счастье затуманило ясность мыслей, а взаимность окончательно лишила рассудка. Но как только начались совершенно обычные и нормальные для тренера проблемы, как только близкие отношения и работа смешались воедино и стало невозможно отделять одно от другого, ты испугался того, что не сможешь это контролировать, упустишь момент, потеряешь и ученика и близкого человека. Порой совсем нелегко тренировать даже тех, к кому не испытываешь таких сильных чувств, а что говорить о том, когда ты влюблен… Он падает, и его падение ты ощущаешь сильнее своего. Он ошибается, ты видишь, как ему от этого страшно и обидно, и чувствуешь то же, помноженное на два. На три. Любая ошибка ученика и без того бьет по тренеру, без того отдается ощутимым волнением, сомнениями в собственных силах и уверенности, в правильности последовательных действий — думаешь, я не испытывал с тобой подобного? — но если в этом замешаны более личные чувства… Куда бежать? Тебя разрывает на части. Еще больше ты боишься, что перегнул, что не оставил выбора и решил все за вас обоих, потому что не допускаешь варианта, что Денис мог пойти на это сам. Ошибочно полагаешь, что если бы не поддался своей слабости, не поощрял и был более сдержан, то ваши отношения не вышли бы за рамки, не переросли в нечто большее. Боишься его потерять. Снова умножай на два. И сразу дели на сомнения в правильности своего выбора — если отмотать время назад, ты бы повторил все снова, не смог поступить иначе. Не захотел бы. Потому что я вижу, как ты изменился с его появлением. Как сияют твои глаза, как ты вдохновлен, восхищен им и счастлив. А еще я вижу, что эти чувства взаимны, и, поверь моему опыту, в них твоя мягкость и нежелание отстраняться сыграли не то чтобы важную роль. Разумеется, ты оказал на Дениса определенное влияние, очаровал и пленил его, открыл доступ к чувственности, и совершенно естественно, что он потянулся к тебе, но полагаю, следует учитывать, что есть вещи, которые от тебя не зависят, и это его выбор. А осознанный или нет… покажет лишь время. — Я все еще не понимаю, как должен вести себя с ним. Мне кажется, из-за того, что происходит на льду, он закрывается от меня «офф айс», избегает прямых разговоров, и это какой-то замкнутый круг — на тренировках нервы и срывы, а дома глухая стена. — О чем я и говорил тебе чуть раньше — быть и тренером, и наставником и любовником требует огромных усилий. Ты должен не просто направлять его, учить и порой быть требовательным и жестким, но уметь интуитивно чувствовать настроение, переключаться между ролями в нужный момент, не путать рабочий процесс с личной жизнью. На льду и в зале ты тренер. И только ты ответственен за все принятые решения, только ты контролируешь сложные ситуации, начиная с той, почему у твоего мальчика ничего не получается, заканчивая тысячей и одним способом его успокоить и психологически настроить. Лишь дома ты можешь позволить себе быть с ним более… нежным. — Я понял, — Стефан отводит взгляд, и мысленно надеется на то, что его щеки не приобрели еще оттенок спелого томата. Это все же смущающе, говорить на подобные темы. Но есть кое-что еще, что его беспокоит. — Он молчит. Как я могу понять, в чем дело, как могу поговорить с ним, если он не идет на контакт? Не силой же мне вытягивать из него правду. Что ты… Почему ты смеешься? — Порой я думаю, что не было всех этих лет, что время остановилось, и предо мной все тот же наивный и юный мальчишка, каким ты был в его годы, — Питер тихонько посмеивается, морщинки-лучики вокруг глаз придают его взгляду привычную теплоту и мягкость. — Кажется, ты тоже был не особо разговорчив чуть менее часа назад. Неужели я силой вытягивал правду? — Туше, — улыбка в ответ. Возможно, он прав, и Стефан, действительно, еще мальчишка, взрослый тридцатидвухлетний мальчишка, не способный сразу распознать тонкую манипуляцию, грамотно построенный психологический прием — «голос сознания» срабатывает как нельзя лучше, с виртуозной филигранной точностью позволяет прочувствовать каждое слово, понять свои ощущения и принять то, что происходит между ним и Денисом. Куда все это ведет. Определить грань-черту в сложном смешении ролей, подумать о том, в каком направлении двигаться дальше. Это лишь первый шаг через тернии на пути к их звездам, если небо не затянет темными грозовыми тучами. Первый, но не единственный. Будут другие. Верные и ошибочные, импульсивные и взвешенные, зависящие лишь от него или от них обоих. Зыбкая грань-черта между тренером и спортсменом, наставником и учеником… entre les amoureux. Но для начала ему необходимо поговорить со своим мальчиком, очень осторожно и мягко добиться откровенности, понять, что именно с ним творится, почему он так закрыт и отстранен. Найти тысячу и один способ его успокоить. И успокоиться самому, унять тревожные мурашки, растопить осколки-льдинки сомнений, заглянув в излучающие теплый янтарный свет глаза.…Tell me where do we draw the line Скажи мне, где нам провести черту
* Денис отбрасывает карандаш в сторону и закрывает альбом — бесполезно. Линии получаются неровными, отрывочными, в голове ни единой идеи о том, как составить желаемую композицию, вдохновение затерялось где-то между февралем и мартом, в зимне-весенних рассветах над Шампери. В тихом «mon bonheur», шепотом-выдохом в где-то у шеи, быстрым касанием губ к плечу, когда мягкие пряди приятно щекочут чувствительную с утра кожу. В осторожных ответных прикосновениях — лучше так, без слов, потому что еще не умеет, не знает, как говорить о любви, и в сотый раз глупо смущается от «mon soleil», сказанного с настолько непередаваемой, теплой, искрящейся нежностью интонацией, что хочется зарыться головой в подушку и только невнятно, едва слышно пробормотать — сам такой! Затерялось, испарилось, исчезло. Вдохновение утонуло в череде серых будней и однообразных тренировок, работе на льду, в зале, дома. Новые программы — старые проблемы с прыжками. Бесконечная подготовка к контрольным — совсем нет свободного времени. У него нет. И у Стефана. Что-то внутри надламывается, паутинкой-трещинами расползается по всему телу, еще не осколки, но уже больно и колко. Стефан уезжает очень рано, никого не предупредив, и когда Денис привычно стучится и открывает дверь в его спальню, то натыкается на заправленную кровать и пустоту. Уже тогда его охватывает необъяснимое беспокойство, пальцы с силой сжимают дверную ручку — так и стоит несколько минут, замерев на месте, непонимающе моргая. На все вопросы Крис лишь недоуменно вздергивает брови, сам не понимая, куда с утра пораньше исчез его друг. Телефон молчит. Каждый длинный гудок отдается острой и неприятной вибрацией в сердце, звоном в ушах и неконтролируемой дрожью. Тишина. Убийственная давящая тишина. Ну что же ты так… Сейчас-то почему? Именно в тот момент, когда ему необходимо хотя бы присутствие рядом, когда необходимо очень. После вчерашнего кошмара на льду. После долгих попыток разобраться в себе, в своих стремлениях и чувствах за дверями наглухо запертой комнаты. Ему требовалось время наедине с собой, чтобы вдыхать прохладный ночной воздух у открытого настежь окна. Разобрался? Не слишком, но единственное, что константой сквозит в каждой мысли, каждом образе и желании — он нужен мне и так нельзя. Нельзя закрываться. И если что-то беспокоит им надо это обсудить. Стефан поймет. Всегда понимал. Больше, чем понимал — чувствовал его на особенном тонком уровне. Без слов. Вот только сейчас слова так необходимы. Тишина уютной комнаты. Пустота. И ноги становятся ватными. Денис понимает, что реагирует совершенно гипертрофированно, в разы преувеличивает и драматизирует не в меру — да, уехал, да, не предупредил и на звонок не ответил — наверное, занят, или за рулем, но это случается не впервые, и ничего критичного или страшного в этом нет. Совсем нет. Просто так совпало, так звезды сошлись и момент такой неудачный. Хочется, чтобы рядом. Через полчаса он спускается на кухню, Крис ерошит его волосы и приобнимает за плечи. — Стефан звонил. Потренируешься сегодня с Робом, хорошо? — Он звонил тебе? — Да, минут десять назад. Сказал, что у него дела. Эй, все в порядке? Он не хочет этого чувствовать. Это, черт возьми, просто абсурдно и по-детски глупо — ощущать обиду от того, что позвонили не ему. У Стефана должен был высветиться его неотвеченный. Глупо очень. Хватит. — В порядке, — абсолютно точно нет. — Конечно. С Робом. Без проблем. И если в зале все проходит вполне сносно, то на льду творится кромешный Ад. Не получается ничего. Ни-че-го. Денис полностью запарывает несколько связок, грязнит в исполнении простейших элементов, группировку не держит, не может справиться с осью, заводит плечо, хотя знает, что этого делать не нужно. Крен корпуса, поломанный квадрат. Заходит на прыжок, прекрасно понимая, что этого делать не нужно. Не собран, расшатан, расстроен. В мыслях все еще протяжным звоном отдаются длинные гудки без ответа. Падение с перебежки… Даже толком зайти не успел. Подсознательно, инстинктивно ищет глазами Стефана за бортом. Гудки без ответа. Проклятье! Где он, когда нужен так сильно? Обидно и больно? Ушибленное бедро самое меньшее из болезненных ощущений. Раскрытой ладонью по льду — Проклятье! Да что ж такое? В перерыве между первым и вторым льдом он сжимает в руках телефон. Не звонить. Не звонить. Нет. И все равно набирает номер, потому что сердце в приступах тахикардии это не то, что ему сейчас нужно. Влажными подрагивающими пальцами по экрану — Пожалуйста? Долгие гудки. Снова. Еще раз. Он издевается? Нет, серьезно? Неужели так сложно ответить? Это не займет больше минуты. Голос услышать, лишь это. Пожалуйста? Долгие гудки. Ему едва удается сдержаться и не швырнуть телефон в стену. Едва-едва. Когда на второй тренировке он падает на ровном месте, Роб смотрит на него встревожено и предлагает сегодня обойтись без прыжков. Настоятельно рекомендует, потому что «если с тобой что-то случится, Стеф мне голову оторвет». Денис смеется не улыбаясь. Да, так тоже можно. С налетом отчаяния, с оттенком обиды, злости и боли. Голову оторвет, как же. Когда даже ответить на звонок не может. После еще нескольких заваленных прогонов программы Роб сдается и зовет Криса, чтобы тот отправил его домой, потому что смотреть на то, что творится на льду, совершенно нет сил. — Что с ним происходит? Я впервые вижу его таким. — Если бы я знал… Дома тоже все валится из рук. Он чуть не опрокидывает на себя кружку с горячим чаем, успевая удержать ее, но обжигает пальцы, когда случайно касается раскаленной сковородки, пытаясь разогреть себе ужин. В мыслях лишь длинные гудки. Гипнотизирует телефон, смотря пристально и упрямо, несколько раз порывается позвонить, и останавливает себя в последний момент. Хватит. Раздражение, досада и злость смешиваются между собой в какой-то адский взрывной коктейль, натягивая до предела нервы, заставляя додумывать и дорисовывать в воображении то, где и с кем сейчас Стефан. Ни единого звонка за весь день. Ни одного. Неотвеченные волшебным образом исчезают с дисплея? Тяжелые гудки длиною в вечность. Полный провал на льду, глупые падения, неспособность взять себя в руки. Хорошо еще, что у операторов сегодня выходной, иначе… Рисовать пытается, но бесполезно. Пора признать очевидное — он просто не может отделить личное от работы. Не может. Не способен. Фиаско. Тренера и любимого человека нет рядом, нет его поддержки, взглядов, касаний, голоса даже нет, и все идет кувырком. Все вообще не идет, не двигается с мертвой точки. И это в тот момент, когда ему так необходимо собраться, успокоиться, выдохнуть. Нет рядом. Эхом гудки в мыслях. Бесконечно долгие, сердце терзающие и выворачивающие душу наизнанку. Где он? Денис со стоном закрывает лицо руками, когда докручивает себя до состояния «я больше так не могу» и «пошло оно все к черту». Финальным аккордом на его нервах играет мысль о том, что Стефан просто разочаровался — на протяжении последней недели у него ничего не получается от слова «совсем», ноги путаются даже на простейшей дорожке шагов, уровни вращений падают, а прыжки… О них лучше вообще не думать. Что если?.. Нет. Не может быть. Но… если? Именно сейчас, именно так. Взгляд на телефон. Длинные холодные гудки в испещренном сомнениями и глухой тоской сознании. Хватит. Когда раздается щелчок замка и слышится хлопок входной двери в отдалении, он чуть ли не подскакивает со стула, и едва удерживается, чтобы не сорваться в коридор, где на тумбочку со звоном опускается связка ключей. Дышать. Ровно. Вдох-выдох. Обнять, прижаться щекой к груди, обеими руками захватить в крепкий плен, чтобы больше никогда, чтобы больше не так… Гудки, размером с Черную дыру. Обнять? Смерить ледяным отстраненным взглядом, словно он Кай, которому в сердце попали осколки-льдинки. Холодный, бесчувственный мальчик, павший от разрушительных чар Снежной Королевы. — Привет, — Стефан подходит к нему, улыбается, и от этой теплой ласковой улыбки готовы растаять гигантские шельфовые ледники в Антарктиде. Но только не его сердце. Глаза в глаза. Денис сомневается, что способен скрыть охватившее его волнение, всю бурю полярных эмоций, разрывающих изнутри, грозящихся выплеснуться за края переполненной чаши терпения. Немного слишком для него одного. Чересчур для изматывающих нескольких дней на льду, сомнений и домыслов. — Дэни… — в голосе звучат первые нотки беспокойства, улыбка мгновенно исчезает с губ — заметил. — Что-то случилось? — Ты мне скажи, — руки на груди в защитном жесте. — Я не совсем понимаю, что ты… — Я тоже. Стефан хмурится, делает шаг, тянется к нему, аккуратно и невесомо касается предплечья, лишь обозначая прикосновение. Движения плавные-плавные, медленные, текучие, словно рука проскальзывает в клетку с диким сердитым львом. Осторожно так. Будто приручает. И в пору засмеяться, но сил совсем нет. Поддаться хочется невыносимо, перехватить ладонь, прижать к горящей щеке. Это сильнее его. Намного сильнее обиды, что все еще острыми когтями царапает сердце и не дает забыть о длинных, испепеляюще-бесконечных гудках. И все же… — Где ты был? Он хочет знать правду. Боится ее узнать. — В Женеве. Я же сказал об этом Крису. — А мне, вероятно, забыл. — В этом все дело? — Нет. — Послушай, я… — Один чертов раз ты мог ответить на звонок? — Я забыл телефон в машине, а потом подумал, что ты на льду, и не стал тебя тревожить. — На весь день забыл? И чем же ты занимался? Ему очень сложно держать себя в руках. Невероятно сложно не сорваться в момент, когда «забыл в машине» видится стандартной отговоркой, лишь бы не рассказывать о том, что происходило на самом деле. — Встречался с Питером, — Стефан аккуратно переступает с ноги на ногу, почти незаметно оказывается совсем-совсем близко, настолько близко, что голова начинает кружиться от аромата… … незнакомого мятно-перечного парфюма. Ощущая, как на мгновение замирает сердце и становится трудно дышать, Денис цепенеет под его руками и прикосновениями, прикрывая глаза. Запах духов настолько нетипичный, нехарактерный для Стефана, настолько не в его стиле, что в мыслях сразу проносятся десятки ярких и красочных образов-картинок о том, как именно тот провел весь сегодняшний день. Почему не отвечал на звонки. Почему не звонил сам. Телефон в машине забыл, как же. А Питер слишком… в возрасте, чтобы пользоваться таким ароматом. О том, что вариантов может быть больше, чем один неверный, он подумать не в состоянии. Вспышка губительной разрушающей злости-обиды заставляет его с силой оттолкнуть от себя чужие руки, на шаг отступить и заглянуть в глаза, чтобы найти там подтверждение своим догадкам. — Денис… — Не смей мне лгать! — слова срываются сами собой, тон более чем резкий, но он уже просто не может остановиться. — Ты уезжаешь, не предупредив меня, я весь день не могу тебе дозвониться, хотя ты видел, ты не мог не видеть шесть гребаных неотвеченных звонков! Знаешь, как мне без тебя… как на льду мне… У меня ничего не выходит, черт возьми! Ни одного прыжка! Все бесполезно и я… бесполезный, — еще шаг назад и ногти впиваются в ладони, чтобы унять дрожь. — И если я разочаровал тебя, то будь честен со мной, чтобы не… вот так, как сейчас… Вдох. Щеки огнем горят, его трясет так сильно, что зубы стучат друг о друга. Вот так просто и сложно — правду сказать. Выпалить на одном дыхании то, что не первый день мучает и терзает, и днем и ночью грызет изнутри, не давая покоя ни на минуту. Бесполезный. И ничего не получается, не достигнет он тех высот, что достиг его тренер, и чемпионом мира не станет без четверных, пока такие как Юзуру, Хави и Патрик светят недосягаемыми неприступными звездами на небосводе фигурного катания. Только лгать не надо. Лучше знать правду, какой бы горькой она не была. Выдох. Глаза поднять слишком тяжело и страшно, но сам же просил честности. От того, что он видит во взгляде Стефана в этот момент, что-то болезненно щемит в сердце, будто ударом воздух выбивает из легких. Страх? Отголоски сильной тревоги, сошедший румянец со щек, побледневшие губы. Боль? В глубине глаз плещется нечто, что Денис вообще видит впервые, что-то надломленно-темное, разбитое, испуганное. Тот смотрит на него не отводя глаз, застыв в неестественной позе, и от этого самому становится страшно. По-настоящему страшно. Что он… что он сказал? Что натворил? Запальчиво брошенными словами, сам того не осознавая, причинил боль? Как такое… И почему ему сейчас больно вдвойне? Почему острая судорога скручивает все тело, парализует ноги и руки так, что не двинуться, не пошевелиться. Снова преступил черту. Снова позволил ледовой злости, раздражению и усталости повлиять на «них». Вот и все? Разрушил все… сам? — Стеф… — тихо-тихо, едва шевеля губами. Потому что страшно очень. Закрыть глаза. Секунда раз. Два. Три. На четвертой настойчивые руки сжимают его в крепких спасительных объятиях, стискивают с такой силой, что дышать почти невозможно. Снова. Стефан шепчет что-то на неразборчивом французском, что-то очень ласковое и теплое, но такое отчаянное и горькое, от чего мурашки бегут по коже и слезы наворачиваются на глаза. От чего хочется просить прощения за свои слова, за все, что наговорил, за то, что… сомневался. Он выдыхает короткое «прости», после которого его встряхивают за плечи и снова обнимают, бережно гладят ладонью по голове, сухие губы касаются виска в мгновение, когда перед глазами мир теряет очертания. Когда ничего не стоит разорваться на части от слишком разных ощущений и чувств, и в мыслях полный беспорядок. Незнакомый аромат парфюма мешает воспринимать слова и фразы, что звучат приглушенно, словно сквозь вату — его настойчиво пытаются убедить в том, что это все от усталости, что никакой он не бесполезный, самый-самый лучший, самый замечательный, что все обязательно получится, когда он перестанет себя доводить, когда отпустит ситуацию и просто выдохнет, расслабится, не будет воспринимать все вот так. Это был трудный, выматывающий сезон, и когда они отдохнут — все будет в порядке. Стефан трется носом о его щеку, целует в уголок губ, успокаивающе-тихо обещает, что всегда будет рядом. Что бы ни случилось. Всегда. Извиняется за неотвеченные звонки и гудки, длиною в бесконечность. За то, что не предупредил, что оставил одного, когда его присутствие было так необходимо. — Как же ты меня напугал, глупый ребенок, — подушечки пальцев невыносимо нежно очерчивают скулы. — Как ты вообще мог подумать, что я… Mon Dieu, Дэни! Только из-за того, что я не позвонил? Денису сложно признаться в том, что сам накрутил себя до крайней степени. Что в поисках правильного решения, в попытках понять, что происходит с ним самим и с их отношениями, довел себя практически до состояния нервного срыва и истерики. Напугал Стефана. Испугался сам. Сложно признаться себе, но еще сложнее говорить об этом с ним, когда толком еще не понял, как будет правильно. Как вести себя, как отделять личное от работы. Как делать так, чтобы проблемы на льду не влияли на то, что только лишь между ними — чувства, без примеси чего-то извне. — Не только. — Нам необходимо поговорить об этом, необходимо обсудить, потому что иначе… — Я знаю, но… Он, правда, знает. Им не избежать этого разговора, не обойти острые углы, грозящие изрезать в пух и прах едва зарождающееся прекрасное нечто, те чувства, что огоньками взаимности горят во взглядах обоих. Не избежать, нет. Но так же он хорошо понимает, что не в состоянии сейчас обсуждать произошедшее, пока еще не утихла царапающая колкая обида, пока не исчезла боязнь вновь сорваться и наговорить того, о чем потом будет жалеть. Пока ему все еще очень страшно в один момент потерять сразу все — и тренера и очень любимого человека. Разрушить по собственной глупости то, что сделало его таким невероятно счастливым. — Не сейчас. — Денис… — Пожалуйста, Стефан. Не сейчас. Медленно выбираясь из теплых объятий он отступает на шаг. Прости. Мне нужно совсем немного времени. Чтобы остыть. Чтобы понять, как разговаривать правильно, так, как это делаешь ты. Прости? Я так боюсь тебя потерять. Когда на лестнице стихают шаги, Стефан опускается на стул и закрывает лицо руками. Он может остановить, может догнать и все объяснить, тонкой успокаивающей игрой слов вывести на разговор, мягкими интонациями добиться доверия. Есть множество способов сделать так, чтобы Денис его выслушал, чтобы больше никогда в его светлой голове не возникло ни единой мысли о том, что он бесполезный. О том, что он в нем разочарован. От этих слов все еще тисками сдавливает грудь, все еще чувствуется тот самый первый испуг, от которого холодеет внутри, словно туда насыпали ворох обжигающе-ледяной крошки. Есть множество способов, но он не использует ни один. Не остановит, не станет удерживать силой, как бы сердце не рвалось сейчас к своему мальчику. Как бы не хотелось обнимать, зацеловывать мягкие щеки, осторожной лаской согревать и убеждать в том, что Денис самый лучший. Самый восхитительный, талантливый и красивый, с невероятной сердечной теплотой, желанием познавать неизведанное, стремлением упорно добиваться поставленных целей. Солнечный лучик в его жизни. Самый любимый. Необходимый. Самый. Даст ему время. Немного времени, чтобы что-то решить для себя. Разобраться, понять. Совсем немного времени. Потому что дольше — опасно. Сделать шаг назад, не отступая. В эту минуту он не тренер и не наставник. Просто влюбленный мужчина. Отпустить сейчас, чтобы не потерять.How do we tell apart the time to leave …В чем разница между временем, когда лучше уйти from the time to wait …и временем, когда нужно ждать
…Tell me where do we draw the line Скажи мне, где нам провести черту