Monstrum independens

Мирон вваливается в гостиничный номер, размышляет, постоять ли под душем, или ну его в жопу? СПАТЬ. Спать, спать, спать: сил после концерта не осталось совсем, впрочем, не у него одного. До следующего выступления три дня, из народа словно выпустили воздух. На всех осталось одно желание: отоспаться. Команда, как сомнамбулы, разбредается по номерам. Мирон даже не включает свет. Нога за ногу снимает кроссовки, со стоном падает навзничь на кровать, слепым взглядом таращится в потолок. В голове мелькает: еще секунда – и отрублюсь наглухо. Вдруг из стоящего в углу кресла слышится тихий невыразительный голос. Срабатывает похлеще любого будильника: - Какого хуя ты это сделал? - БЛЯ!! — Мирон врубает настольную лампу. Круг света выхватывает из полумрака Ванино лицо. - Придурок, у меня чуть сердце не остановилось! – в сердцах шипит Мирон, но Ваня словно не слышит. Талдычит свое: - Зачем ты это сделал? Зачем в толпу пошел? - Захотелось, - пожимает плечами Окси, потирает руками лицо. - Слушай, чел, давай завтра всё обсудим, а? Я щас просто на месте от усталости сдохну. - Даже в душ не пойдешь? – Что-то слышится в голосе Вани — что-то такое, холодное, острое, на что надо бы среагировать – но у Мирона и впрямь нет сил. – Ты же… провонял ими всеми. - Ревнуешь, Вано? Мгновение – и нечеловечески тяжелое тело прижимает Мирона к кровати, не шевельнуться, не вырваться. Мирон пытается столкнуть Охру с себя, но тот с легкостью перехватывает его руки и прижимает к кровати. Опускает голову, вглядывается в глаза. Мирон мельком видит лицо Охры – бледное, злое – и, леденея, пытается вспомнить, когда тот питался последний раз. — Ты просил защиты, - помолчав, задумчиво говорит Охра, не обращая ни малейшего внимания на попытки жертвы вырваться. – А сам делаешь всё, чтобы максимально осложнить мне задачу. Ну как же тебя наказать, чтобы ты запомнил?.. На горло давит обжигающая, словно Охру лихорадит, ладонь. Мирон всерьез боится — не останется ли след от ожога. Охра, как кот, то чуть выпускает, то убирает когти, царапая кожу. Он будто действительно раздумывает: выдрать это слабое горло или просто придушить. От недостатка кислорода все плывет перед глазами. - Отпусти, - хрипит Мирон. Обычно это действует. Охра такие шуточки любит, начинает лыбиться и отпускает, но сегодня всё не так: может, Охра слишком зол, может, слишком голоден. А может, Мирон настолько пропах чужаками и их эмоциями, что Охра теряет контроль. - Сожрать хочешь? Охра хмыкает. - Жрать не буду. Накажу. От этого в желудке Мирона образуется ледяная дыра. Он хочет что-то сказать, но Охра касается горячими пальцами его рта – и у Мирона слипаются губы. Теперь он может только мычать. Шевелиться тоже больше не получается – Охра слезает с него, переворачивает на живот, сдирает футболку, разрывая ее в клочья – и с отвращением отбрасывает. Краем глаза Мирон видит, как Охра берет с тумбочки зарядку от мобилы. Проводит пальцам по обнаженной спине, обрисовывая напряженные мышцы. В воздухе что-то свистит; на спину обрушивается удар. Сначала кажется - ожог, и уже после, как цунами, накатывает боль. Еще удар, потом еще и еще. Мирон прикусывает щеку изнутри. Ему все кажется: можно было бы кричать — он бы легче перенес порку. Очередной удар тонкого провода рассекает кожу; в глазах темнеет от боли. Охра замирает и медленно наклоняется. Горячий язык медленно слизывает выступившую со спины кровь. Дверь гостиничного номера хлопает за Охрой. Мирон встает и, пошатываясь, плетется в душ. Включает воду, подсознательно опасаясь новой вспышки боли, когда на разодранную кожу прольются струи воды. Головой он понимает: боли не будет, ведь Охра затянул ссадины – или зализал, но Мирон старается об этом не думать. Долгий горячий душ понемногу приводит его в чувство. Мирон старается справиться с усталостью, ошметками совести понимая: нельзя, невозможно дать Охре остаться в таком состоянии, нужно найти его и пошарахаться с ним по городу. Поохотиться. Приятного мало, однако сейчас он слишком опасен. Мирон выходит из душа и понимает — никуда больше идти не нужно. В его номере снова Охра. И он не один. Сам справился. Тот валяется на кровати с какой-то девой, в комнате сладко пахнет травой. Девчонка затягивается косяком, хохочет. Охра лениво улыбается, не глядя на Мирона, отбирает косяк, затягивается – и медленно выдыхает дым в рот девушке. Та резко, словно выключили звук, замолкает, широко распахнутыми глазами смотрит Охре в глаза. Вдруг видит в них что-то и пугается, пытается отодвинуть от себя монстра, упираясь ладонями ему в грудь. - Руки, - небрежно бросает Охра. Руки девушки бессильно падают на постель. Охра снова глубоко затягивается, накрывает чужой рот губами, заставляя вдыхать отраву. Не поворачиваясь к Мирону, машет рукой с косяком: - Хочешь? Мирон не может сдержать нервный смех: - После тебя-то?! А, ладно! Хуле, давай... Охра тоже смеется, почти беззвучно, отрицательно мотает головой – не дам. Нависает над девой, жадно всматривается ей в лицо. Мирон сейчас рад тому, что не видит выражение его лица. Ему достаточно того, что живой человек превращается в беспомощную куклу, оболочку, фантик, который скоро равнодушно скомкают и выбросят. Мирон испытывает абсурдное облегчение от мысли, что это кто-то чужой.