Параллели

Сегодня в моих снах много крови и воды. Когда я просыпаюсь после очередного кошмара, часы неумолимо показывают, что сейчас только четыре утра. Время, когда все нормальные люди видят нормальные сны о нормальных явлениях. Я слышала, что ближе к пяти утра совершается большинство ограблений, потому что в это время люди спят самым крепким сном. Что ж, со мной не одно преступление не проспишь. Я пытаюсь перевернуться на бок, чтобы взять телефон и позалипать в него, пока снова не засну. Перед глазами ещё мелькают какие-то бессвязные картины раненых китов, кричащих громко и жалобно. Но это слышу и вижу только я, а люди, находящиеся рядом со мной на пляже, занимаются своими делами так, будто ничего не происходит. Что за придурки мне снятся. Время тянется так медленно, что я могу потрогать каждую ускользающую минуту. Я хочу уснуть обратно, понимая, что сегодня на меня наверняка повесят кучу дел, но сон не идёт. Я пытаюсь занять себя пролистыванием ленты на фейсбуке. Жизнь там настолько яркая и счастливая, что я не выдерживаю и со злости швыряю телефон в стену. Нет уж, видеть это сейчас слишком большая пытка. Я слышу какое-то шевеление в соседней комнате, но в итоге так никто и не встаёт проверить, что со мной происходит. Замечательно. Можно сдохнуть прямо в своей постели, и никто не придёт. Меня охватывает такая отчаянная злость, что кажется, будто я смогу сейчас встать с кровати, дойти до родителей и спросить, не собираются ли они вообще-то посмотреть, как я себя чувствую. Я уж было думаю из мести улечься на пол и остаться там до утра, чтобы родители увидели, как плохо мне было утром, но вместо этого только глубже зарываюсь в одеяло. Ненавижу свою грёбаную жизнь.

***

Утро, как и можно было ожидать, выдалось отвратительным. Сегодня я снова осталась без Сариты, которая всё ещё "болеет". А ещё я осталась без завтрака и родительского одобрения, потому что сказала, что не собираюсь есть отвратительную рисовую кашу, отскребаемую матерью от стенок кастрюли. Она что-то начала кричать о том, что я неблагодарная, ради меня она так надорвалась и даже закинула в кастрюлю рис, а я не соизволила его в себя запихнуть. Кажется, сейчас я по уровню ужасности где-то между живодёрами и убийцами. В итоге меня сослали в школу с отцом, который молча ехал всю дорогу, а затем высадил у школьного двора и дал деньги на обед. Круто. Забивать голову всякой хренью по типу истории и химии мне совсем не хотелось, но мисс Эрика уже замечает меня и предлагает помощь в том, чтобы добраться до класса. Этого ещё не хватало. - Благодарю вас, но я как-нибудь справлюсь сама. - У вас ведь сейчас история, Блюбелл? - Да, и она.. - На втором этаже, не так ли? - Я доберусь одна, всё в порядке. - О, ну что ты, мне несложно, - она улыбается самой фальшивой улыбкой, которой умеет. - Бедная девочка, ты так настрадалась, совсем боишься просить о помощи. Но не беспокойся, в школе мы сумеем о тебе позаботиться. Она берёт моё кресло за ручки и катит по направлению к лестнице. У меня всё внутри просто кипит от ненависти. Я что, похожа на какую-то вещь, которую можно вести куда вздумается. - Мисс Эрика, я не бедная девочка, и не надо меня сопровождать, - я нажимаю кнопку на коляске, благодаря чему вырываюсь из её рук и проезжаю чуть вперёд. - Блюбелл, я только хотела помочь тебе, - у неё ужасный голос. - Ведь ты сейчас совсем одна, кто, как не я, должен о тебе заботиться, - такой высокий и вкрадчиво льстивый. В накаляющейся атмосфере конфликта внезапно появляется светлый луч. - Блюбелл, очень рада видеть тебя сегодня, хоть и не на своих занятиях. Миссис Романо. Сегодня она в облегающей тёмно-зелёной юбке и свободной белоснежной блузке. Красивая и строгая. - Взаимно, миссис Романо, - я пробую улыбнуться, но получается только какое-то нервное подёргивание губ. - Я хотела одолжить тебе одно учебное пособие для подготовки к экзамену. Вы позволите, мисс Эрика? - она едва поворачивается к моей классной, которая уже скорчила приторную недовольную морду. - Конечно, Габриэла. Отрадно видеть, что вы так усердно занимаетесь с учениками, - она выдавила какую-то уничижительную улыбочку и поспешила свалить. Миссис Романо подходит ближе ко мне. - Вы правда хотели дать мне пособие? - я смотрю куда-то сквозь неё, провожая взглядом удаляющуюся классную руководительницу. - На самом деле нет, но сейчас я подумала, что это следует сделать на нашем следующем занятии, - миссис Романо улыбается очень тепло. - Спасибо, - я наконец перевожу взгляд на свою спасительницу и замечаю обеспокоенность в её глазах. - Ты сегодня правда одна? - Да. Сарита, э-э, заболела. - Что ж, я уверена, что она скоро поправится. Мне кажется, она скучает по тебе в те дни, когда вы не видитесь. - Правда? - Конечно. А ты по ней, - миссис Романо смотрит очень проницательно, и мне становится как-то стыдно за то, что я даже не пыталась поговорить с Саритой. - Да.. Спасибо вам, - я смущённо опускаю взгляд, но ей, кажется, и без этого уже всё понятно. - Не хочешь позаниматься литературой на выходных? А то ты, кажется, немного пропустила вчера. - Да, конечно. С вами с удовольствием. - Тогда я позвоню Сарите, чтобы договориться с ней об этом. - Конечно. А она должна будет позвонить мне. Вот это многоходовочка. - Хорошего дня тебе, Блюбелл. - И вам. Утро неслучайных случайностей завершается появлением Альберта, который и помогает мне добраться до второго этажа. На истории я думаю о тупости всего происходящего. О лицемерии "классухи", о безразличии родителей, о нелепом подобострастии Альберта, который, впрочем, сегодня вёл себя нормально. За окном стали собираться тучи, которые предвещали дождливые выходные. Как жаль, опять не получится пробежаться по магазинам и позагорать на солнечном пляже. На самом деле, я очень люблю дождь. Он как будто окутывает тёплой паутиной мрачности, за которой одиноко, но довольно уютно сидеть. Урок проходит медленно и бесполезно. Только под конец учитель интересуется, кто собирается сдавать историю в качестве переводного экзамена в этом году. Несколько человек поднимают руки, и он отправляется к ним, чтобы записать фамилии. - А ты что будешь сдавать? - я спрашиваю Альберта, который сидит и напряжённо ёрзает на стуле. - Ещё не думал. Наверное, попрошу мистера Ковански пока не подавать окончательный список, может, возьму историю. Я тоскливо киваю и отворачиваюсь к окну. Длинные светло-русые волосы постоянно загораживают мне обзор, но я редко собираю их в какую-то причёску. Обычно этим занималась Сарита по утрам, а у меня самой руки до этого никогда не доходили. Я накручиваю прядь волос на палец и думаю о том, чтобы отстричь их до плеч. - А ты? Снова выберешь литературу? Я неопределённо пожимаю плечами. - Скорее всего. Не хочу углубляться во что-то новое. Хотя мои родители хотели бы, чтобы я сдавала что-то "серьёзное". Типа физики, химии или биологии. А кем я стану в будущем, если буду всё время сдавать литературу? Бездомной писательницей, наверное. Назову свои истории как-нибудь типа "Исповедь инвалида" и буду ходить на какие-то ток-шоу, обличая свою семью в равнодушии и жестокости. Пока я предавалась дивным мечтам, прозвенел звонок с урока, и мы были вынуждены тащиться на "серьёзную" химию. Альберт задержался, чтобы поговорить с мистером Ковански о возможной сдаче экзаменов, а я осталась ждать его в коридоре. Мимо снуют какие-то несчастные выходцы из старшей школы, уже под конец первой недели загруженные мыслями об экзаменах. Я бы хотела им посочувствовать, но в моём арсенале эмоций на сегодня только ненависть и злорадство. Они все на меня смотрят. Как будто я какой-то экзотический зверь в клетке. Я не удерживаюсь и показываю особо любопытным пятиклассникам средний палец. Из класса выходит несколько успокоенный Альберт, и мы вместе идём на химию. Её у нас вёл мистер Росси, молодой мужчина, любивший приходить в школу в свитерах с геометрическими надписями в любое время года. Мне кажется, в душе он всегда хотел стать каким-нибудь математиком. Химия прошла также уныло, потому что на уроке мы кипятили воду и плавили парафин. Под конец я совсем обленилась что-то делать и предоставила возможность Альберту всё дописывать, сославшись на то, что плохо себя чувствую. Вместо работы я стала чиркать ручкой в конце тетради, выводя какие-то бесформенные контуры лица. Впалые щёки, короткие ресницы, чьи-то тонкие губы. Художество пришлось прервать переходом в очередной кабинет, где нас ждал сдвоенный урок итальянского с классной руководительницей. Пиши пропало. В начале урока она зачем-то зарядила лекцию о субординации между учителями и учениками, а затем сказала, что все должны быть внимательными и вежливыми друг к другу. После этого нас ждало два часа интенсивной писанины, на которую я плюнула где-то в середине второго урока. Возьму потом переписать у Альберта. Мисс Эрика ходила между рядами и нет-нет бросала взгляд на меня. Я почти демонстративно продолжала чиркать в тетради, не обращая внимания на эти испытывающие взгляды. - Блюбелл, - она останавливается недалеко от нашей парты. - Да? - я даже не отрываюсь от рисунка. - Почему ты не пишешь конспект? - Я устала, мисс Эрика. - Неужели? - я чувствую, как она демонстративно поднимает брови. - Все успевают, а ты устала и отказываешься писать? Я ничего не отвечаю и только интенсивнее вожу ручкой по бумаге. Тонкий нос, напоминающий хищный орлиный клюв. - Блюбелл, вообще-то я разговариваю сейчас с тобой. Ты можешь проявлять равное уважение ко всем учителям, которые к тебе обращаются. Насмешливые прищуренные глаза с бегающими зрачками. - Ты могла бы оторваться от своих занятий, Блюбелл? - кажется, ещё немного, и она совсем выйдет из себя. Лохматая копна давно нечесаных волос, спадающая на равнодушное лицо. - Кажется, ты сказала, что устала писать, но тем не менее не отказываешь себе в том, чтобы рисовать прямо в тетради по нашему предмету. Она подходит к нам очень близко, и Альберт слегка касается моего локтя. Я отдёргиваю руку и замечаю, что моя ладонь запачкалась в пасте от ручки. - Именно так, - я смотрю на неё с тем же вызовом, что и мой бумажный портрет. - Блюбелл, я прошу тебя вернуться к работе и вести себя подобающе, - она пытается сохранять спокойствие, но в голосе проскакивают нотки истерики. - Знаете, боюсь, я сегодня слишком устала, чтобы ещё что-то писать, - я медленно растираю потёкшие чернила об парту. - Так что прошу меня простить, но я ухожу домой. - Ты не можешь просто так взять и покинуть класс посреди урока, - она чуть не задыхается от возмущения. - О, кажется, могу. Я быстро бросаю свои вещи в рюкзак, а затем ловко объезжаю классную руководительницу и покидаю класс. Ради такого эффектного ухода следовало тренироваться ездить на кресле годы. За моей спиной раздаётся рассерженный вопль о том, что это безобразие, такого здесь никто не потерпит и ещё какая-то тупая херня. Прости, но с меня хватит этого говна на сегодня. И, может, потом будут проблемы, но я не собираюсь терпеть её попытки самоутвердиться и подмазаться к моим родителям через меня. Я направляюсь в туалет, где решаю умыться, чтобы снять скопившееся напряжение. Это всегда успокаивает. Вода помогает собраться с мыслями. После бессонной ночи я выгляжу довольно уныло. Большие синяки под глазами, обвисшие спутанные волосы, красные белки, нервно подёргивающийся уголок глаза. Возможно, если бы я поехала к новому мозгоправу прямо сейчас, он бы предложил полежать мне в больничке неделю-другую. Когда я выезжаю из туалета, на пороге, как ни странно, стоит смущённый Альберт. - Ты в порядке? - Ага, в полном. А тебе чего не сидится в этом загоне? - Я сказал ей, что она не права, что так давит на тебя, и меня выгнали. Я усмехнулась. А в Альберте, оказывается, живёт бунтарь. - Тогда свалим отсюда вместе. Мы уходим со школы и я, памятуя о том, что меня обещали забрать только после шестого урока, предлагаю Альберту поесть пиццу. По дороге к еде мы довольно оживлённо болтаем. В воздухе пахнет дождём, поэтому я не спешу заходить в душную пустую пиццерию. Теперь мы молча стоим перед входом и смотрим в небо, ожидая, когда с него сорвутся первые капли. - Ты любишь дождь, - он не спрашивает, а утверждает. Я киваю и улыбаюсь Альберту. Почему-то после всех нервных ситуаций за сегодня это странное стояние под серым небом кажется таким естественным. Я не знаю, сколько времени проходит, когда дождь наконец застучал по крыше над входной дверью, но, судя по подозрительным взглядом официанток, довольно много. Я впитываю эти капли в себя и чувствую, что наконец могу свободно дышать. Они текут по лицу, смывая боль и гнев, оставляя внутри странное чувство пустоты и лёгкости. Альберт предлагает укрыть меня своим пиджаком, на что я резонно замечаю, что он уже изрядно промок с внешней стороны и его самого не помешало бы чем-нибудь посушить. Мы заходим в пиццерию под неодобрительные перешёптывания персонала. Альберт заботливо подкатывает меня к столику и сам берёт меню с бара. Я выбираю гавайскую пиццу с ананасами, а Альберт говорит, что это очень странный вариант. Через некоторое время мы едим тянущийся сыр, тонким слоем нанесённый на пышное тесто со сладкой начинкой. Я чувствую себя расслабленной и, как неожиданно, какой-то несчастной. - Блюбелл, - Альберт смотрит, как я пытаюсь отковырять ананас от его кусочка пиццы, чтобы положить на свой. - У тебя, кажется, что-то происходит последнее время. Может, ты хочешь поговорить об этом? - Не хочешь давать мне ананас, не надо, - я оскорблённо убрала руку, - но грузить меня всеми этими психологическими разговорчиками не стоит. - Нет, я хотел сказать не об этом, - у него такой несчастный вид. - Просто в твоей жизни как будто очень многое изменилось за лето. И ты сама изменилась, стала более закрытой, грубой и.. несчастной. Кажется, меланхолия во мне снова стала уступать место яростному холерику. - Послушай, Альберт, не тебе решать, насколько несчастно я выгляжу. Ты вообще лезешь не в своё дело. И если ты думаешь, что можешь быть как наша "классуха", - я не договорила, потому что дверь пиццерии открылась, и на пороге оказался Закуро. Он меня преследует, что ли? Его рабочая одежда, кажется, была запачкана какой-то старой грязью и пылью, размокнувшей от дождя. Красные волосы, по которым скатывались холодные капли, нелепо прилипли к лицу. Я подумала о том, чтобы спрятаться куда-нибудь под стол, но потом решила, что в пустой пиццерии это будет выглядеть странновато. Особенно для меня. В этот раз Закуро был не один, а с каким-то странным типом, одетым в рабочий комбинезон и почему-то чёрную шапку. Прям модник. Они изрядно напачкали на входе и, кажется, всё ещё не заметили меня, потому что начали ругаться с официанткой. - Альберт, я на минуту отъеду. Одноклассник выглядел совсем растерянным. Впрочем, мне было некогда думать о его чувствах. Я покинула зал со всей поспешностью, на которую была способна, однако это вряд ли уберегло меня от внимания моего странного знакомого. В уборной не было разделения на специальное помещение для инвалидов, поэтому я просто заехала в женский туалет и лихорадочно соображала. Я не могу сидеть с этим придурком в одном зале. Не могу, потому что... Потому что? Я бы попыталась подробнее обдумать причины моего странного поведения, но я оказалась слишком взволнованна для глубоких анализов. Чтобы успокоиться, я вытаскиваю из сумки многострадальный телефон и смотрю время на часах. Есть ещё примерно сорок минут до приезда моего очередного телохранителя. В этот момент из моих трясущихся рук падает рюкзак, разбрасывая по затоптанному ногами кафелю школьные тетради. Зашибись. Я сама едва не падаю с кресла, когда пытаюсь подобрать недописанные конспекты по истории. Теперь они ещё и в какой-то туалетной грязи. В этот момент открывается дверь туалета, сталкивая меня лицом к лицу с тем, от кого я так хотела сбежать. - Ты что, извращенец? Это женский туалет. - А я смотрю, ты не только больная, но и слепая, - он ухмыляется. - Значки нужно смотреть внимательнее. Блять. Какой стыд. Я прячусь в мужском туалете от этого придурка и ещё и разбросала вокруг свои дурацкие тетради. У меня от смущения вспыхивают щёки, и я, прикрываю лицо волосами, пытаюсь подобрать с пола своё имущество. Хуже не придумаешь. Он подходит ко мне и помогает собирать тетрадки, попутно комментируя обложки. - Типичная подростковая хрень, - он небрежно даёт мне дневник, на обложке которого красуется постер группы Placebo. Я злобно смотрю на него из-под опущенных волос. - Если ты состарился так давно, что ещё помнишь, как по Земле ходили динозавры, это не значит, что все должны быть такими же допотопными. - Знаешь, малявка, я бы на твоём месте сейчас так не выпендривался. Ты вообще-то не на своей территории. - Я сама решу, какой мне быть, - я вызывающе смотрю на его насмешливое лицо. - Это что, я? Закуро смотрит на тот самый рисунок. На тот ёбаный рисунок, что я не успела поднять с этого засраного пола. - Ты что, рисовала меня? Я открываю рот, чтобы что-то ответить, но чувствую, как у меня перехватывает дыхание. Нет, любая ситуация определённо может стать хуже. - Это моё, - я говорю непривычно тихо и серьёзно, почти шёпотом. - Вообще-то формально моё, - он ухмыляется и разглядывает мои попытки портретирования. Я готова провалиться от стыда сквозь землю. Ещё мне не хватало того, чтобы он увидел, что я рисую его тупое лицо. - Какая-то из тебя неправильная художница. Я что, правда похож на такого кудрявого дистрофика, - он смотрит в зеркало на свои вьющиеся от воды волосы. Я, пользуясь моментом, вырываю листок из рук и комкаю. Как это всё неправильно. - Эй, сначала изуродовала, а теперь вообще помяла, - он пытается вернуть злополучный портрет, но я зажимаю бумагу в кулаке так крепко, насколько могу. - Нельзя так обращаться с моим лицом, пусть даже криво нарисованным. Наверное, среди всех этих разбросанных бумаг, грязи и воды мы выглядим максимально странно. Девочка-инвалид, пытающаяся прятать в кармане юбки скомканный лист, и взрослый мужик, хватающий за руки и забирающий эту бумажку. Не знаю, через сколько секунд я бы сдалась, если бы в туалет не зашёл второй мужик, который прибыл сюда с Закуро. - Ты чё здесь так долго? - он удивлённо замирает на пороге. - Девочка, ты видела, что это мужской туалет? - Спасибо, а то я не заметила, - я ухитряюсь разорвать лист на куски и выбросить их в ведро, пока Закуро отвлёкся на входящего. - Джин, блять, - он выругался на приятеля со странным именем или, может, кличкой. - Эй, не выражайся при ребёнке. - И правда, придурок ты эдакий, не выражайся. - Да этот ребёнок похуже нашей бригады будет. Я фыркаю и продолжаю собирать свои тетрадки с пола. Закуро больше не принимает в этом участия, зато "Джин" услужливо помогает их подобрать. Недалеко от входа в туалет маячит озабоченный моим долгим отсутствием Альберт. - Блюбелл, всё.. - Всё. Идём отсюда. И мы выходим прям в дождь, оставляя недоеденный кусок пиццы на столе. Он успел перерасти в настоящий ливень, который Альберт предлагает переждать в каком-нибудь магазине или хотя бы под ближайшей крышей. Я злобно отказываюсь и продолжаю двигаться навстречу ледяным потокам воды. Альберт покорно плетётся рядом и раскрывает надо мной только просушенный пиджак. Теперь он выполняет роль своеобразного зонта. Глядя на все его стремления позаботиться обо мне, я немного успокаиваюсь и всё-таки соглашаюсь свернуть в какой-то двор с аркой и крышей. Сейчас тут пусто, мокро и холодно. Примерно как у меня. Мы молчим какое-то время и просто смотрим на падающие вниз потоки воды, которые, кажется, решили затопить весь город. - Этот тип в пиццерии. Ты его знала? Альберт как всегда пристаёт с расспросами, но я, кажется, слишком устала, чтобы снова препираться. - Я встретила его первый раз несколько дней назад. И, кажется, мы друг друга запомнили. - Он мне совсем не нравится. - Ага, мне тоже. - Тогда почему ты его рисовала? Этот вопрос как будто бьёт меня чем-то по голове. - Что? - Ты..ну.. Это же он был на твоём рисунке? - Нет. Просто я очень плохо рисую, и совсем не понятно, что именно я пытаюсь показать. Больше не буду, - последнее я говорю почти искренне, вспоминая разорванные бумажки в мусорной корзине. - Мне кажется, у тебя вышло неплохо. Я поджимаю губы, и мы дожидаемся конца дождя в молчании. На душе так паршиво, что хочется покурить или напиться. Хотя я никогда не делала ни того ни другого. Я знаю, что меня вот-вот должны забрать со школы, но быть дома одной мне решительно не хочется. Впрочем, мне также не хочется не секунды задерживаться в обществе кого бы то ни было. Не сумев разрешить эту дилемму, я просто разрешаю удивляющемуся степени моего намокания Абелю забрать меня со школьного двора. - А что, ваш друг сегодня с нами не поедет? - У него дополнительные занятия, - я даже не смотрю на Альберта, подающего мне в машину рюкзак. Я чувствую его блуждающий взгляд, но не нахожу в себе сил ответить. Даже когда машина трогается с места, я не смотрю в его сторону. - Ваш отец просил передать вам, что он созвонился с сиделкой, и она выйдет на работу завтра утром. Как мило с её стороны. - Чудно, - я отворачиваюсь к окну, чтобы не разговаривать с Абелем, и вижу, как по моим волосам всё ещё стекает вода. Ещё и рюкзак полностью промок с внешней стороны. Что за напасть. - Это значит, что тебе пока не придётся со мной возиться, не так ли? - Мне не в тягость доставлять вас домой со школы. Тем более что вы не можете осуществлять такие длительные поездки самостоятельно. Конечно, очередная "бедная девочка". По дороге домой я уже ни о чём не думаю. Когда меня снова оставляют одну, я успеваю удивиться тому, что без Сариты весь процесс моего обучения и физического воспитания совершенно встал. Как будто она была единственной, кому нужно было этим заниматься. Хотя ей платили за это деньги. Я не успеваю толково обдумать роль Сариты в моей жизни, потому что меня совершенно сморил сон, после того как я избавилась от мокрой одежды и легла под одеяло. Кажется, будто вся моя жизнь это попытки занять себя чем-то в перерывах между сном. Вечером я просыпаюсь очень поздно, ближе к одиннадцати. Слышу, как в гостиной отец смотрит телевизор, где ведущий снова рассказывает про какую-то попытку покушения на молодую девушку. Я ещё не вполне отошла от сна, поэтому слова проносятся мимо меня, причудливо смешиваясь с ускользающими видениями. Я ругаю себя за то, что проспала целый день и проснулась только сейчас. Идея дальше провалиться в сон кажется мне очень заманчивой, хотя бы потому что я чувствую себя совершенно разбитой. Я машинально закрываю глаза, когда слышу приближение чьих-то шагов к моей комнате. - Надо же, всё ещё спит, значит, - голос матери. - Всё-таки не надо было оставлять её одну на эти два дня. Занимается не понятно чем, никуда не ходит. Вот скажи мне, Мэтт, почему она спит целый день? У нас дочь или сурок? - Успокойся, дай посмотреть новости, - отец отвечает ей раздражённым шёпотом. - Тебе новости важнее дочери? Отец недовольно ворчит. - Ты понимаешь, что эти нападения происходят недалеко от нас. Я хочу знать, с чем мы можем иметь дело. - Как будто вечерние новости тебе в этом помогут. - Помогут больше, чем твои разговоры. Мать обиженно фыркает и уходит в спальню. Прекрасно. Теперь меня считают чуть ли не обдолбавшейся наркоманкой, проспавшей весь день из-за дозы. Хотя я даже не знаю, спят ли после употребления наркотиков или, напротив, двигаются без перерыва. Мне становится очень паршиво от услышанного, и я снова жалею, что вообще проснулась. Я совсем по-детски накрываюсь одеялом, чтобы ко мне проникало как можно меньше света. Хотела бы я так накрыться и никогда больше не проснуться. Чтобы у меня во сне остановилось сердце или что-то вроде того. Я получила мрачное наслаждение, представив, как родители будут страдать перед моим гробом. Хотя, возможно, я и тогда останусь для них просто бестолковой, неблагодарной дочерью. От этой мысли становится так обидно, что я буквально утыкаюсь лицом в складки одеяла , позволяя им впитывать мелкие непрошеные слёзы. Ох, не так я хотела бы закончить этот день. Ох, не так.