Параллели

В субботу я просыпаюсь очень поздно, потому что вчера смогла заснуть только ближе к утру. В квартире слышны чьи-то приглушённые голоса, среди которых я тут же узнаю Сариту. Какая неожиданность. Интересно, почему меня никто не разбудил, если она здесь. Я пробую позвать кого-то, но голос мой звучит так тихо, что я сама едва себя слышу. Во всём теле такая слабость, что шевеление рукой или головой даётся тяжело. Долгий сон совсем не способствовал отдыху, напротив, после этого я чувствовала себя ещё более уставшей, чем при засыпании. Я поджимаю губы и перестаю предпринимать попытки привлечь к себе внимание. Внезапно на меня наваливается ощущение ужасной тяжести во всём теле. Передо мной ясно встаёт трудность самостоятельного поднятия с кровати, хотя я не вставала сама уже долгое время. Я с неверием думаю о том, что мне придётся мыться в ванной, держать вилку с едой и запихивать её себе в рот. От мыслей о еде становится волнующе неприятно. Я, кажется, не ела уже сутки, что вызывало во мне лёгкую тошноту. Я лежу и со странной обречённостью смотрю в потолок. Тягости быта выступают передо мной со всей определённостью, из-за чего возникает чувство необъяснимого давления. Люди каждый день завтракают и моются, так почему для меня сейчас кажется это такой катастрофой? Я прислушиваюсь к своим ощущениям и понимаю, что внутри меня растёт боязливая тревога, от которой я хочу отвернуться или вытеснить её чем-то другим. Но вместо этого я возвращаюсь к ней снова и снова, смотрю на её границы и почти физически ощущаю беспокойство во всём теле. Это так похоже на то состояние, что у меня возникало в больнице, где я "лечилась" от анорексии. Тогда я, в перерывах между насильным кормлением, просто лежала в палате и смотрела в потолок, бесконечно думая о никчёмности своей жизни. И всё вокруг было таким сложным и невыносимым, что всё, что я могла, это просто лежать и чувствовать давление происходящего. А потом опять отвратительная еда, боль, волосы, запачканные рвотой.. Я думала, что это больница так влияет на меня и на всех, кто там был. Эти белые давящие стены, палаты без дверей, бесформенные больничные халаты. В таких условиях никто не может почувствовать себя лучше. И мне казалось, что дома всё будет по-другому. Но это состояние оказалось не внешним, а внутренним. Кто вытащит меня из заточения, если оно во мне? Я лежала и временами только бессмысленно качала головой из стороны в сторону, глядя на солнечные лучи, пытающиеся попасть в комнату сквозь тёмные шторы. Никто. Я так увлеклась размышлениями, что не заметила, как на пороге моей комнаты оказалась Сарита, наверное, решившая посмотреть, не проснулась ли я. - Привет, - я тихо шепчу это её отражению в зеркале, которое смотрит на меня ласково и обеспокоенно. - А ты как всегда поздно просыпаешься, - я вижу лёгкую улыбку на её лице. - Я долго не могла уснуть сегодня. Она подходит очень близко, и я чувствую знакомый аромат её цветочных духов. - Рада тебя видеть, - я немного скашиваю глаза в её сторону. - Я тебя тоже, Блюбелл. - Как.. как твоё самочувствие? Мне сказали, что ты заболела. - Уже всё в порядке, спасибо за заботу, - она хмыкает, но делает это совершенно беззлобно, отчего напряжение между нами спадает. Сарита легко отодвигает шторы, впуская в комнату игривые лучи солнца, падающие на моё лицо. Повинуясь какому-то порыву, она открывает окно, благодаря которому в квартире появляется тёплый осенний воздух. И я дышу. Дышу и чувствую, как отмирает моё сердце. Сарита в своей привычной манере принимается болтать обо всём на свете, и вместе с ней как-то незаметно проходят утренние процедуры. Даже мытьё в ванной в этот раз без привычных мечтаний о несбыточном возвращении к плаванию. Я совсем неожиданно чувствую в себе силы и дурачусь с бомбочками, растворяющимися в воде. Не хватало только резиновых уток для полного счастья. Кажется, на меня так действует какая-то особая испанская магия. Оказывается, в доме всё это время была только мать, которая сегодня находилась в состоянии вселенского дзена. Она, конечно, не принимала участия в моём мытье, но, когда я вышла, заметила, что новый шампунь для волос очень хорошо пахнет. В приподнятом настроении я плотно позавтракала, когда все уже закончили обедать. - Блюбелл, звонила миссис Романо, узнавала, когда ты хочешь заниматься: сегодня ближе к вечеру или завтра утром? Я, будучи в хорошем расположении духа, ответила Сарите, что хотела бы провести урок сегодня и даже попросила пригласить ко мне кого-то на завтра. - Очень хорошо, что ты так ответственно подходишь к учёбе, - мать рядом пьёт кофе и читает какой-то корпоративный журнал. - Да, мам. И тут я почувствовала необходимость откровенно рассказать о произошедшем вчера эпизоде в школе. Не знаю, что на меня нашло. Обычно, такие вещи родители выясняли от учителей, когда их вызывали в школу. И я неловко мнусь, страдальчески вздыхаю, но всё-таки решаюсь поговорить об этом с мамой. Сначала она слушает как-то рассеяно, будто мыслями всё ещё прибывает в номинации «Лучший сотрудник месяца». Потом лицо её постепенно вытягивается, и она смотрит на меня так пристально, что становится не по себе. - А потом я, ну, в общем, - бессвязным набором слов мне хочется немного отсрочить информацию о прогуле. - Пропустила оставшиеся занятия? - она досказывает мысль за меня, и я киваю. - Я не думаю, что ты поступила правильно, высказав такое пренебрежение своей учительнице. Я вся внутренне сжимаюсь, боясь её следующего вердикта. - Но обозначать свои границы тоже необходимо. Я смотрю на неё удивлённым взглядом, а она отпивает кофе и насмешливо качает головой. - Ты только не прогуливай в следующий раз все уроки. И всё-таки извинись перед мисс Эрикой за свою выходку. В конце концов, ты поставила её в неловкое положение перед всем классом. Я удивлённо киваю и растерянно смотрю, как она возвращается к пролистыванию журнала. Сарита, которая в это время замерла перед кухонной дверью, как-то загадочно улыбается и едва заметно выказывает мне одобрение. Какой занятный день. После этого меня накрыл непонятный приступ продуктивности, поэтому до вечернего занятия я сажусь за уроки. Недоделанная на уроке химия, нерешённые задания по итальянскому, написание текста по английскому - всё воплощается с невероятной скоростью, чему я только успеваю удивляться. - Ты сегодня справляешься даже без помощи, - Сарита замечает это, когда делает уборку в моей комнате. - Да. Что-то вдохновение какое-то случилось. - Надеюсь, это добрый знак. Я уже почти не вспоминала о произошедшем утром эпизоде, да и вся размолвка с Саритой казалось мне какой-то пустяковой. Ведь главное, что сейчас она здесь, со мной, и даже мать сегодня как будто бы попыталась со мной поговорить. Когда все уроки были сделаны, а до прихода миссис Романо оставалось ещё около часа, я снова взялась за рисование. Хотя и обещала себе этого больше не делать. Просто в этот раз я больше не буду рисовать Это. И вообще буду лучше следить за вещами. Домой вернулся отец, и мне приходится рисовать плавающих в желе китов под его бесконечные разговоры по телефону. Я пытаюсь сосредоточиться, но в голове то и дело крутятся бессмысленные слова. Дедлайн. Тимбилдинг. Дистрибьютор. В итоге вместо кита у меня получается какая-то бесформенная лужа с кривыми отростками. Я в ярости комкаю лист и громко интересуюсь тем, нельзя ли говорить потише. В ответ я получаю только приглушённые шиканья от матери, и закрытую дверь комнаты от Сариты. Я в изнеможении опускаюсь на стол, констатируя, что рисовать больше не хочется. Как можно вот так взять и испортить мне такое прекрасное, сука, настроение. Оно и так бывает раз в тысячелетие, а тут ещё его берут и так бесхитростно ломают, даже не задумываясь об этом. Мне становится настолько обидно за себя, что на глазах выступают слёзы. Почему хотя бы один день не может пройти так, чтобы мне было хорошо? Действительно хорошо. Спокойно. Родители думают только о своей жизни и не видят больше ничего вокруг. Не видят в ней меня. От досады я стучу кулаком по столу. Видимо, это было так громко, что на звук приходит обеспокоенная Сарита. - Блюбелл, что-то упало? - Да, моя социальная значимость упала. Ниже Марианской впадины. - Что? Ох, твой рисунок, - она поднимает выброшенную бумагу с пола. - Кажется, стоит ещё поработать, но ты на правильном пути, - Сарита легко улыбается. - Зачем ты врёшь? Это полная ерунда. Я просто не способна создать что-то стоящее. - Блюбелл, о чём ты. Просто всем начинающим художницам нужно больше практики. Это нормально, что не получается с первого раза. - А у меня и не получится, - я в ярости выкрикиваю это в лицо Сарите. Она стоит совсем растерянная с этим злополучным листочком в руках. Меня буквально разрывает от обиды и злости. И я кричу. Кричу, что ни на что не способна. Что ничего не добьюсь в жизни, и поэтому все попытки моей реабилитации - полный провал. Кричу, что никто не может понять, какого мне сейчас приходится, а потом мой визг переходит в отчаянный вопль, сменяющийся безудержными рыданиями. Я закрываю своё измождённое лицо волосами, которыми вытираю совершенно дикие слёзы. Мне не хватает воздуха, и я дышу рвано и глубоко, как рыба, выкинутая на берег. От исступления я заламываю руки и пытаюсь выплеснуть ещё хоть немного боли, копившейся внутри. Но слова уже не выходят, вместо них получаются только долгие, тоскливые всхлипы. Из-за них я становлюсь в своих глазах ещё более жалкой, отчего теперь противна сама себе. Родители бегают рядом. Трогают в нелепых попытках успокоить. Взволнованно кричат друг на друга. Сшибают предметы в комнате и пытаются выяснить у Сариты, что произошло. Ведь их ребёнок был весел и спокоен ещё час назад, а теперь им снова приходится терпеть какие-то глупые истерики. Я больше не реву, а только тихо поскуливаю, как раненый зверь. Я искусала в кровь все губы, чтобы сдержать рвущийся наружу вопль, и теперь просто покачиваюсь в кресле, обхватив себя руками. Мне приносят какое-то успокоительное, которое расплывается перед глазами из-за слёзной пелены. Я только глотаю его и отмечаю, что оно невероятно горькое. Как-то незаметно для себя самой я оказываюсь в постели, где Сарита ласково гладит меня по руке и шепчет какие-то глупости о том, что всё будет хорошо. Я хочу сказать, что не будет. Что "хорошо" это не для меня и не в моей жизни. Но понимаю, что вместо вразумительных предложений шепчу что-то бессвязное, а потом проваливаюсь в темноту.

***

Когда я открываю глаза, за окном совсем темно. За моими плотными чёрными шторами угадывается такая же плотная, непроглядная ночь. Я не знаю, какой сегодня день, час и вообще год, потому что мне кажется, что я спала целую вечность. На лице осталось неприятное ощущение высохших слёз. Я собираю одеяло в комок и неловко его обнимаю. Значит, меня решили просто вырубить. Успокоительное, как же. Видимо, это было снотворное, смешанное с каким-то транквилизатором. Те самые препараты, что мне выписывал психиатр последний раз. Знал бы он, что его таблетки от депрессии сами действуют как снотворное. Я поминаю Митчела нехорошим словом и мысленно сообщаю ему, что не могу оценить эффективность его штучек, потому что совсем не знаю, сколько спала. Уроды. Какие же они все уроды. Опять вместо того, чтобы послушать, просто решили заткнуть меня. Да ещё и этими непонятными таблетками. Болезненная чувствительность снова шевелиться в моей груди, но в этот раз я не даю ей вырваться на свободу. Слёз больше нет. Их место занимает тихая, изнуряющая боль где-то в области сердца. Я чувствую себя самым никчёмным человеком на планете. Я касаюсь своих истерзанных губ, и мне становится очень жаль себя. Они все были в кусках облезающей кожи с болезненными прокусами. Я ощущаю, что очень давно не ходила в туалет, и мне жизненно необходимо это сделать. Благо, кресло стоит рядом с кроватью, и я перемещаюсь в него относительно легко. Я еду по своему дому так, будто это совсем чужая квартира, в которой мне нужно быть как можно тише и незаметнее. В доме темно и тихо. Родители, судя по храпу из спальни, уже давно спят. Я проезжаю мимо зала и замечаю, что через неплотно прикрытую дверь просачивается свет. Я приоткрываю её и вижу, как на диване устроилась Сарита, видимо, включившая светильник, чтобы не заснуть. Кажется, ей это не слишком помогло. Если Сарита здесь, это означает, что я просто проспала весь день от обеда и до ночи. Не так много, как могло показаться. Но почему она здесь? Решила остаться из-за меня? Я еду дальше и стараюсь припомнить момент, когда Сарита у нас оставалась на ночёвку. Кажется, это было в первые годы, когда я только-только возвращалась к жизни с помощью всяких курсов по реабилитации, но ещё не могла толком ездить сама в ванную, есть, дышать, жить. В общем, тёмное было время. И как раз тогда Сарита у нас ночевала. Неужели родители думают, что я так деградировала обратно, что мне снова нужна ночная сиделка? Когда я возвращаюсь обратно из туалета, замечаю, что Сарита уже не спит, а сидит на диване. - Привет, - я неуверенно замираю на пороге комнаты. Мой взгляд скользит по сброшенному на пол пледу, остывшему кофе в любимой красной кружке Сариты. Оказывается, можно столько всего интересного заметить, если пытаешься избежать смотреть человеку в глаза. - Доброй ночи, Блюбелл. Сарита выглядит уставшей, но при виде меня её взгляд становится более тёплым и.. сочувствующим? Такой бывает, когда отвлекаешься от собственных проблем, чтобы эмоционально вложиться в другого человека. - Ты тут спишь, - ничего умнее мне в голову не пришло. - Да, я беспокоилась о том, как на тебя действует снотворное, смешанное с успокоительным. Мы с твоими родителями посовещались, и я решила остаться на случай, если, - она осеклась, - если потребуется моя помощь. На меня снова нахлынуло чувство раздражения, смешанное, впрочем, с некоторой виной. Они, конечно, ни черта не рассчитали, но их тоже можно понять. Такая ситуация: дочь совсем чокнулась.. Прикинув, чего мне хочется больше: конфликтовать или покаяться, я решила не начинать день грядущий с очередного апокалипсиса. - Сарита, - я въезжаю в комнату и приближаюсь к моей сиделке, - прости, что я веду себя так. Доставляю тебе какие-то проблемы, устраиваю сцены ни с чего. Я действительно хочу побороть это в себе, чтобы не конфликтовать из-за любой мелочи. - О, Блюбелл, - Сарита кладёт свою ладонь рядом с моей, - это в тебе говорит твоя болезнь. Но мы справимся, если постараемся. И нет ничего страшного в том, что такое случается. Не вини себя за это. Она говорит так искреннее и честно, что мне как будто становится жаль себя. Я что, правда так больна и несчастна? Я коротко киваю и вымученно улыбаюсь. Сарита принимает это за благодарную усталость и, крепко сжав мою ладонь, повторяет что-то про преодоление и поддержку. Круто. Но бесполезно. После она укладывает меня обратно в постель, и я быстро засыпаю без всяких мыслей и сновидений. Кто бы мог подумать, что после убийственной дозы снотворного во сне может быть так хорошо и спокойно.