Параллели

Сегодня в моём расписании вторник, а это значит никакой школы. Я бросаю камень на невозмутимо спокойную гладь воды, которая теперь встревоженно расходится кругами. Портовые чайки с недовольным криком покидают насиженные места. Ещё один камень летит вслед за предыдущим, но не достигает его и падает совсем рядом с берегом. Где тут раздают призы за грациозное метание? На самом деле проблема, конечно, не во вторнике, а во мне. Я просто струсила приходить в школу после того, как сбежала вчера с наказания. И этим проблему не решишь, всё равно рано или поздно придётся за это ответить.. Я с затаённой на весь мир злобой швыряю камень так сильно, что случайно рассекаю им ладонь. Он падает в воду, разбавляя её цветом свежей крови, а я, ругаясь на чём свет стоит, оборачиваю руку носовым платком. Вот тебе. Не пошла в школу, заплати за это. Думаешь, можно так просто брать что-то от жизни и ничего не отдавать взамен? Кровь пропитывает платок, а я самозабвенно продолжаю упиваться своей никчёмностью. Я прижимаю сторону, ещё оставшейся сухой, к ране, но понимаю, что мне и не хотелось бы останавливать кровь. Пусть течёт, и этим я оправдаю свой проступок. Подобное напомнило мне какие-нибудь магические или религиозные обряды, в которых для того, чтобы что-то получить, нужно что-то отдать взамен. Так работает принцип равновесия. Значит, сегодня я побуду жертвенной овцой. Я отнимаю платок от раны и смотрю, как кровь живо стекает по ладони. Или просто овцой. Я завороженно наблюдаю за этой уверенной струйкой крови насыщенного темного цвета и поражаюсь тому, насколько толково и вместе с тем хрупко устроен организм. От такого я, конечно, не умру, но это грязно и даже немного больно. Мои ноги уже были сплошь усеяны красными каплями, и я снова решаю повязать платок. Может, повезёт и где-то не за горами заражение инфекцией и смерть? Слишком хорошо, чтобы на это рассчитывать. Я зажимаю здоровыми пальцами платок и решаю поискать место, где можно будет привести себя в порядок. Поднимаясь в гору с набережной, радуюсь, что родители когда-то купили коляску с автоматическим управлением. Иначе бы я застряла здесь навсегда, и умерла бы где-нибудь под кустом. Скорее всего, от гордости, лишь бы не позвать никого на помощь. По дороге мне попадается питьевая колонка, в которой я решаю помыть руку. Эти полезные маленькие штуки находятся здесь скорее как часть какого-то культурного наследия города. Но их функциональность при этом на высоте. Я открываю воду, и вот, слегка застывшая кровь смешивается с ней, покорно стекая в канализационный сток. Один день у меня лучше другого. Рана на руке противно болит, и всё в одночасье становится каким-то удушающе тяжёлым. Во мне всё время таится страх. Каждый раз, когда я нахожусь в городе одна, он накатывает, резко подбираясь ко рту и застревая каким-то комом в горле. Обычно я отмахиваюсь от него, заталкивая куда-то в грудную клетку, где он сидит, сковывающий дыхание, но не мешающий говорить и отсылать любопытных по известному адресу. А теперь, после того как я так нелепо порезала руку камнем, я почувствовала себя такой беспомощной и жалкой. Будто тёмные, извилистые руки этого страха крепко сомкнулись на моей голове, издевательски поглаживая щёки и лоб. Мол, давай, поддайся этой милой, приветливой панике, задыхайся, катайся по асфальту и выгляди максимально нелепо. Я сжимаю окровавленный платок в руке и чувствую, как мне не хватает воздуха. Ногти непроизвольно впиваются в кожу рядом с израненным местом, от чего я тонко вскрикиваю. Эта неожиданная боль приводит меня в чувство. Я понимаю, что нужна помощь. Здоровой рукой я лезу в рюкзак и не без труда нахожу там телефон. Собирать сумку в школу моя обязанность, именно поэтому там так много ненужного мусора. Я достаю телефон, попутно вытряхнув несколько фантиков от конфет. Сейчас он представляется мне последним средством спасения. Иначе я просто сдохну здесь, растворившись в ударах бешено стучащего сердца, мокрых от пота и крови ладонях и неконтролируемой панике. Я бегло пробегаю глазами по телефонной книге. Среди моих контактов так мало тех, кто действительно может помочь. Я решаю ни за что не звонить родителям или Сарите. Остатки разума подсказывают, что если меня найдут здесь прогуливающей школу, с порезанной рукой и дикими глазами, меня опять упекут куда-нибудь в психушку. Нервы успокоить. Свои. Тут в голову приходит странная мысль. Размышления об этих милых закрытых учреждениях услужливо подталкивают меня к образу Бьякурана. «Звони, если ситуация будет выходить из-под контроля». Правомерно ли это делать в такой ситуации? Я перевожу взгляд на руку и замечаю, как новая струя крови течёт по ребру ладони, которая нервно дрожит и теребит лямку рюкзака. Собственная рука приводит меня в такой ужас, что я не понимаю, как мне вообще могли доверить это тело. Целое, настоящее тело, у которого двигаются руки, голова, глаза и когда-то ходили ноги. Я была в ответе за него, а теперь не справилась и травмировала. Что же теперь будет. Я пытаюсь дышать, но с ужасом отмечаю, что не могу даже вдохнуть. Лёгкие и горло будто окаменели, и я судорожно хватаюсь здоровой рукой за телефон, почти бессознательно набирая номер Бьякурана. Будь, что будет. Он отвечает довольно быстро. Словно сидел и ждал, когда ему позвонят. - Я слушаю. У него даже приветствие странное. Обычно люди говорят: «Алло», «Здравствуйте» или хотя бы быдловатое «Это кто?!». А тут такое. Голос Бьякурана звучал заинтересовано и с некоторым ожиданием. Удивительно, что в самые тяжёлые моменты отмечаешь такие нелепые детали. Какая мне будет разница, какой у него голос, если меня найдут здесь скончавшейся от сердечного приступа? - Это Блюбелл. Мне, кажется, нужна помощь.

***

- Вот, возьми, это так успокаивает. Бьякуран предлагает мне какао с плавающими в нём маршмеллоу. Я было собираюсь отказаться, но он поднимает руки в шутливом предупредительном жесте. - Но-но, врач всегда прав, не так ли? - Не так, - я устало смотрю на Бьякурана, полуразвалившись в кресле. Он мило улыбается и заканчивает повязку на моей руке дурацким бантом. - Тяжёлый день? - Что-то вроде. Я снова оказываюсь в кабинете Бьякурана, куда меня доставил какой-то из его помощников. Здесь всё такое же стерильно белое и неприкосновенное, только теперь добавился запах какого-то домашнего уюта. Я смотрю на кружку, покрытую странными чёрными узорами, располагающимся на белом фоне. - Тебя что-то беспокоит, Блюбелл? - Вы не расскажете моим родителям об этом? Бьякуран медленно качает головой и пристально смотрит на меня. - Я работаю с тобой, а не с ними. Мне нет нужды докладывать им обо всём, что происходит. Я потрясёно замолкаю и непроизвольно отпиваю какао. Оно очень приторное и дополняется вкусом безбожно сладкого маршмеллоу. Но я продолжаю пить, демонстрируя полную лояльность моему новому психотерапевту. Он довольно улыбается, видя, что я наконец принимаюсь за эту сахарную мешанину. - Видимо, твой опыт работы с людьми из сферы психиатрии подсказывал тебе другой ответ? Я коротко киваю, вспоминая, как большинство врачей обходилось со мной так, словно я была ничего не смыслящим животным. Меня запирали, насильно кормили, заставляли пить какие-то нейролептики, а в наказание за плохое поведение могли оставить в закрытой палате на несколько дней. И, конечно, при этом никто не думал со мной советоваться или что-то объяснять. Всё ориентировалось на родителей, которые на выходе должны были получить спокойную и не умирающую от истощения дочь. Когда я отпиваю ещё немного, чувствую, как по телу разливается приятное тепло, смешанное с безграничной усталостью. - Что со мной произошло? - я решаю опередить вопрос Бьякурана и начать разговор самостоятельно. - Судя по тому, что ты описывала, у тебя случилась паническая атака. - Это.. опасно? Бьякуран сложил пальцы вместе, прижимая подушечки друг к другу и образуя своеобразный клин. - Это неопасно для твоего физического состояния. Тебе может казаться, что начался сердечный приступ, что ты не можешь дышать и тебя сейчас вывернет наизнанку. Но это не так. Это что-то вроде игры воображения. Но тем не менее мир, который рушится в этот момент, совершенно реален. То, что земля уходит из-под ног, то, что твои чудовища оживают, и тот страх, - Бьякуран показал пальцем на мою грудную клетку, - живущий в сердце. Всё это реально. Я шумно выдыхаю и нервно цепляюсь за кружку. - Обычно это состояние вызывается стрессом. Он может накапливаться и в один момент дать выход таким вот образом. Мне снова становится страшно. Вдруг эти панические атаки будут снова преследовать меня, а я не смогу с ними справиться. - Причина этого, конечно, кроется гораздо глубже, - Бьякуран всё продолжал говорить, пока я судорожно сжимала ручку кружки и полубессознательно вертела её в разные стороны. - Наша работа заключается в том, чтобы её изловить. И обезвредить, - он добавляет это с такой простой улыбкой, что у меня от негодования едва не выскальзывает кружка из рук. Бьякуран уверенным жестом подхватывает пока ещё целый предмет и ставит на стол. Теперь мои руки беспорядочно ходят ходуном, и я вся сжимаюсь в предвкушении новой панической атаки. - А вот этого делать не стоит, - теперь он серьёзно смотрит на меня и больше не позволяет себе улыбаться. - Чем больше ты ждёшь чего-то ужасного, тем скорее это наступит. Я открываю было рот, чтобы возразить, что в прошлый раз вообще не ждала ничего похожего, и это случилось само собой. Но Бьякуран не даёт мне сказать и задаёт вопрос: - Как ты думаешь, в какой момент мысль обретает силу? Я сердито отвечаю, что не знаю. Что за тип. У меня сейчас вот-вот повторится этот страшный приступ удушья, а он расспрашивает меня обо всякой ерунде. - Пожалуйста, подумай. Я отчаянно цепляюсь руками за колени и отвечаю, что мысль обретает силу, как только появляется в голове. Бьякуран доброжелательно качает головой: - Фантазии становятся явью, когда ты начинаешь в них верить. Ты знаешь, Блюбелл, человеческая психика очень подвижна и восприимчива. Я изучаю её уже много лет, но не приблизился к сущности этих процессов и на полшага. Но я могу сказать тебе точно: наша реальность определяется тем, во что мы верим. В комнате повисло продолжительное молчание, нарушаемое только моим неуверенным постукиванием колен. Паника утихла, и я неловко отхлебнула из кружки, чтобы сгладить затянувшуюся паузу. - И вы предлагаете мне просто поверить в то, что я здорова, и больше не будет никаких приступов? - Нет. На этом этапе такой вариант не представляется возможным. Для начала тебе нужно посмотреть своему страху в лицо. Если у тебя начнётся приступ паники, не пытайся его избежать. Пребывай в нём. Я недоверчиво смотрю на Бьякурана, в который раз ловя себя на мысли, что он несёт какую-то чушь. Если ты находишься в пожаре, где вокруг горящие стены вот-вот обвалятся и раздавят тебя, разве нужно в этом пребывать? Разве это не верх идиотизма. - И не путай, - он едва удерживается от того, чтобы не ткнуть в меня пальцем, - внешнее с внутренним. В этот раз я не сдерживаю недоверчивое фырканье. Мы с Бьякураном расстаёмся довольно холодно. Внутри я всё ещё злюсь, поэтому резко отказываюсь от помощи в том, чтобы добраться до дома. Тем не менее он так и не отпустил меня без очередного пристава, который по моим настойчивым просьбам выбрал местом высадки именно школу. К моему большому сожалению, там уже ждала Сарита. И она очень удивилась, увидев меня выносимой из машины какого-то неизвестного мужчины. - Блюбелл, господи, где ты была? - она надоедливо мельтешит рядом, пытаясь помочь усадить меня в кресло. - Я жду тебя здесь, телефон не отвечает, родители не знают, где ты. Твоя классная руководительница говорит, что ты не появлялась в школе с позавчерашнего дня и пропустила, подумать только, школьное наказание, - её словесный поток вязкий, как трясина, и я чувствую, что уже глубоко застряла в этом дерьме. - Что вообще происходит, Блюбелл? Ты забросила учёбу, ничего мне не рассказываешь и приезжаешь с каким-то незнакомым мужчиной, - Сарита обращается к моему сегодняшнему водителю, - вы, простите, вообще кто? - Я работаю на Бьякурана, мисс. - А, новый доктор. Ты была у психотерапевта и ничего не сказала? Ты почувствовала себя плохо, Блюбелл? Я молчу, силясь подавить крик и слёзы, смешавшиеся внутри в причудливом коктейле раздражения и боли. Я чувствую, что если скажу хоть слово, из меня польётся столько всего, что я уже не смогу заткнуть этот фонтан. Поэтому я прибегаю к испытанному способу, отчаянно кусая язык и щёки, чтобы отвлечься на физическую боль. Слова Сариты плывут передо мной как в тумане. Она о чём-то разговаривает с высоким и крепким словно тополь, выросший у дороги, водителем. А я где-то не здесь. Я прячу своё измождённое лицо, на котором сходятся десятки дорог, проторенных болью, обидой и злобой. Закутываю его в спасительную длину волос и смотрю на асфальт, стучащий под колёсами. - О, Блюбелл, что с твоей рукой?! - когда Сарита пересаживает меня в свою машину, наконец становится заметной моя повязка, на которой так карикатурно застыла кровь. - Порезалась, - я шумно выдыхаю это из себя, со свистом выпуская спокойствие из лёгких. Сарита берёт мою руку, чтобы осмотреть, и тут же натыкается пальцами на свежую рану. Я оттягиваю травмированную конечность обратно, отмечая, что это вообще-то довольно больно. - Может, нам съездить в больницу? Как ты порезала руку? - В офисе.. У этого Бьякурана, - решаю всё свалить на своего незадачливого психотерапевта. - Я вырезала там фигуры из бумаги, ну, знаешь, как у всех этих дурацких психологов, и ножницы так соскользнули. - Как же можно доверять ребёнку обращение с острыми предметами. Да ещё и наверняка без личного контроля. Я поговорю с этим Бьякураном, чтобы его занятия впредь приносили пользу, а не подвергали твою жизнь опасности, - Сарита была такой злой, что разом забыла и о прогулах, и о наказаниях, и о том, зачем я вообще туда ездила. Что ж, тем лучше.

***

Дома я не занимаюсь не упражнениями, не уроками, а просто валяюсь на диване, прикрываясь книгой. Сарита убирается и готовит обед. Она наконец убедила меня снять повязку и ужаснулась глубине моего пореза. Хотя я-то знала, что он распространялся скорее в ширь и был неопасен. Мне поменяли бинт на новый, обработали рану и оставили рефлексировать в комнате. Рядом завибрировал телефон, и я потянулась к нему здоровой рукой, чтобы ответить. На экране было сообщение от Альберта. Блюбелл, всё в порядке? Ах ты, подлец. Хочешь знать, всё ли со мной в порядке, но вчера сам весь день меня игнорировал. Ну нет уж, мучайся. Я отключаю телефон и снова пытаюсь заняться чтением. Сегодня мне захотелось чего-то мрачного и глубокого, поэтому я выбрала «Чуму» Альбера Камю. Забавная параллель, если вдуматься. Пока в романе все разлагаются физически и морально, я обращаю взгляд на телефон, где скромно светится ещё одно сообщение. Прости, что не ответил вчера. Надо же, он что-то понимает. Но это ещё не повод считать, что можно вот так вот забить на меня, а потом писать, когда захочется. Я понимаю, что злиться на Альберта довольно глупо. Он не принадлежит мне и не должен отвечать по первому требованию. Но.. ..мало ли чего я там понимаю. Я с глупым упрямством подношу книгу прямо к лицу, чтобы злополучный телефон исчез из моего поля зрения. На него приходит ещё одно сообщение, а потом всё надолго замолкает. Рука неприятно ноет, и я подумываю о том, чтобы выкрасть из аптечки несколько таблеток обезболивающего. Сейчас я не пью никакие антидепрессанты, поэтому не стоит беспокоиться о том, как действующие вещества двух препаратов будут сочетаться вместе. Надо только куда-то спровадить Сариту. Я смотрю на обеспокоенную сиделку, которая то и дело заглядывает в комнату, чтобы убедиться, что я тут не бьюсь головой, не играю с ножницами и, в целом, не пытаюсь умереть каким бы то ни было способом. Кажется, отправить её куда-то будет трудно. Тут у меня снова вибрирует телефон, и я, со злости забыв подумать, хватаю его раненой рукой. Я тут же отдёргиваю ладонь со сдавленным шипением. Дура. Дура. Дура. Пишет мне, конечно же, Альберт. Вот пусть и побудет моей приманкой, если ему так хочется выслужиться. - Сарита, - я зову сиделку не слишком громко, но она тут же появляется в дверях. - Тебе что-то понадобилось, Блюбелл? - Да. Ко мне должен скоро зайти Альберт и принести школьные задания. А я хотела бы пригласить его на чай и знаю, что он очень любит кокосовое печенье, - я состроила самое невинное лицо на свете. - Ты не могла бы сходить в магазин за ним? Сарита с сомнением смотрит на меня и, судя по выражению лица, больше склоняется к отказу. Она довольно категорично поджимает губы и уже собирается вынести свой вердикт, но я не планирую так просто упускать возможность спокойно провести несколько часов. - Альберт так много мне помогает, ты же знаешь. А я даже не могу выразить ему свою признательность за это. Может быть, хоть так я смогу проявить своё внимание, - Сарита неуверенно мотает головой, и мне приходится пустить в ход последнее средство. - Ты ведь понимаешь, о чём я? Её лицо просветлённо вытягивается, и она уже начинает весело улыбаться. - Ладно, раз это такое личное дело, - Сарита весело подчёркивает это слово, - помогу, чем смогу. Она подмигивает мне, и на секунду я даже испытываю муки совести из-за своего вранья. Но потом решаю, что безобидная подростковая ложь никому не навредит. Нравился, разонравился – с кем не бывает. Сарита убавляет огонь на плите и наскоро поправляет причёску. Я решаю-таки посмотреть, что там написывает Альберт. Он ведь как-никак должен «прийти». Мой навязчивый друг пишет, что очень виноват передо мной, что он беспокоится и расстроен игнорированием с моей стороны. Я решаю уронить сообщение с барского плеча. Всё ок. А то напридумывает ещё каких-нибудь ужасов. Я устало вздыхаю и откладываю книгу в сторону. Сарита заверяет меня, что скоро придёт, и в прихожей захлопывается дверь. Значит, у меня есть около пятнадцати минут, чтобы разобраться с таблетками. Я без труда нахожу аптечку в родительской спальне, где всё чинно и совершенно искусственно расставлено по своим местам. Громоздкие дорогие комоды, выделяющиеся яркие вставки на нейтральных серых стенах, аккуратные как на выставке цветы. Во всём этом не было жизни, а потому комната смотрелась пустовато. Даже солнечный свет, пробирающийся через жалюзи, сразу становился поникшим и слишком деланным. Я провожу рукой по изголовью кровати, чтобы соприкоснуться с солнечным зайчиком. Мне кажется, что он просто растворится в воздухе, не дав ни тепла ни света. Но луч оказывается настоящим, поэтому я задумчиво убираю руку. Вот это у меня воображение разыгралось. Аптечка с обезболивающими находится в прикроватном шкафчике. Там я без труда нахожу нужный мне препарат и добываю две таблетки из упаковки. Надеюсь, моя маленькая тайна останется нераскрытой. На кухне я запиваю обезболивающие водой и в ту же секунду ожидаю чудодейственного эффекта. Его, конечно, не случается, что меня весьма разочаровывает. Сколько же я должна проходить с саднящей от боли рукой, чтобы таблетки подействовали. Меня отвлекает странный стук в дверь. Странный он в первую очередь потому, что Сарита никогда не стучала, ведь у неё были ключи от квартиры. А кто ещё будет сюда ломиться. Не родители же. Я подъезжаю к двери и сталкиваюсь с неразрешимой дилеммой в виде невозможности посмотреть в глазок. Прикинув, что Сарита должна скоро прийти, и меня ещё не успеют убить, решаюсь открыть дверь на удачу. За порогом, кто бы мог подумать, стоит Альберт. Я как-то не успела закрыть свой телепатический канал, который выдал моё желание его «пригласить»? Альберт выглядит довольно смущённо, но в то же время его глаза полны решимости. - Блюбелл, - он начинает так официозно, что я сама немного смущаюсь, - прости за неожиданный визит, ты имеешь полное право меня выпроводить, но если ты позволишь, я хотел бы поговорить с тобой лично. Смотреть на Альберта, стоящего на пороге моей квартиры, сверху вниз довольно странно. Я пробегаю глазами по его лицу, прежде чем ответить. Оказывается, у Альберта есть небольшой светлый пушок под нижней губой, который, видимо, в будущем должен будет стать бородой. Это открытие так поражает меня, что я замолкаю, проглатывая подступающее к горлу ехидство. Сейчас я почему-то замечаю, что Альберт не просто мой «стандартный» надоедливый друг, таскающийся за мной по умолчанию. Я вижу, что он...парень. Под его пристальным взглядом я чувствую, как щёки непроизвольно краснеют. И я сказала Сарите, что он мне нравится. Господи, я чувствую себя так, будто он это слышал и поэтому сейчас здесь. Нет, всё, что угодно, но Альберт не должен узнать о моём вранье. - Зачем ты пришёл? - Я хотел извиниться перед тобой за то, что оставил тебя позавчера. И за то, что не попытался найти сегодня. Я снова пытаюсь сказать что-то пакостное в ответ, но с удивлением понимаю, что не могу ничего выдать. Кажется, моё сознание затопил коктейль подростковых гормонов. - Не парься. Я же написала: «Всё ок». - Почему ты не пришла сегодня? - Альберт немного помялся, прежде чем задать вопрос. - Прогуливала, - я уклончиво смотрю в сторону. Не зная, за что зацепиться, Альберт выдаёт уже поднадоевшее мне за сегодня: «Что-с-твоей-рукой?». Я тяжело вздыхаю и говорю, что порезалась камнем. - Такая вот неуклюжая, - добавляю я, видя его недоверчивый взгляд. - Может, тебе нужно что-то купить для твоей руки? Мази, спреи, бинты? Я только насмешливо качаю головой, входя в своё привычное амплуа. Странное возбуждение, разом охватившее каждую частичку моего тела, также резко спало, как и началось. Альберт, кажется, почувствовал эту перемену во мне, потому что его движения стали более скованными и угловатыми, плечи поникли и взгляд уже был прикован к собственным коленям. До чего же люди чувствительны и подвижны. Я почувствовала, что боль в руке отступила, а потому бесстрашно помахала ей перед лицом Альберта. Он хотел заговорить ещё о чём-то, но не решался. И пусть не решается. Я тут не собираюсь помогать кому-то преодолевать психологические проблемы. Мы так глупо застыли в двери, что я в конце концов бесцеремонно спрашиваю его, намерен ли он уходить. Но тут, как назло, в квартиру возвращается Сарита. - О, Альберт, здравствуй. А я не успела сходить в магазин до твоего прихода. Альберт удивлённо смотрит на Сариту, и я одними губами шепчу: «Подыграй». - Простите, наверное, я слишком торопился, - Альберт растерянно улыбается так, что его жест можно принять за смущение. Хорошо играет. - Так проходи же, что мы стоим в двери. Сарита суетится, вручает Альберту два больших бумажных пакета, в которых явно находятся не только печенья. Она о чём-то воодушевлённо болтает из кухни, а я смотрю на Альберта, который занят попытками задать вопрос без слов. - Я сказала, что ты придёшь, - думаю, я говорю это достаточно тихо. Впрочем, даже если Сарита услышит наше перешёптывание, она может решить, что это милый разговор двух... Агрх. Просто двух. - Зачем? - лица Альберта практически не видно из-за пакетов, и я нетерпеливо прошу отнести их на кухню. - Потому что так нужно было, - я говорю это уже ровным голосом, не скрывая некоторого раздражения. Когда Сарита поворачивается к нам, я добавляю совершенно дурацкую улыбку, от которой у Альберта глаза на лоб полезли. Но для моей сиделки это должно иметь совершенно другое, более сакральное значение. В ожидании обеда Альберт с Саритой дружелюбно болтают, а я меланхолично накручиваю волосы на палец. И всё же хочется мне с ними что-то сделать. А то сейчас этот тёмный русый такой же вялый и безжизненный, как я сама. - Представляешь, Альберт, Блюбелл сегодня так сильно повредила руку. - Да, я заметил.. - Альберт говорит это, с осторожностью поглядывая на меня. - И что только делается на приёме у этих психиатров. - Психиатров? - Ну да, Блюбелл ведь... Дальнейшее я уже не слышала. Как только я поняла, что сейчас выдала Сарита, у меня будто выбили весь воздух из лёгких. Он не знал. Он не должен был знать. Никто, чёрт возьми, не должен был это знать. Я так сильно побледнела, что покачнулась в своём кресле. - Блюбелл, - Альберт заметил, что я сейчас больше похоже на труп человека, умершего от ужаса разоблачения, чем на, собственно, живого человека. - Что с тобой? - он тянет ко мне руку, но я в порыве бессознательного желания защититься, отбиваю его ладонь. И, конечно, это снова больная конечность. Издав вопль боли, смешанной с гневом и страхом, я пытаюсь покинуть комнату, не глядя ни на кого. - Блюбелл, ты что? - у Сариты из рук даже выпадает половник. Только не смотреть. Только не смотреть. Я изо всех сил впиваюсь ногтями в кожу здоровой ладони, чтобы сконцентрироваться на этом и не дать волю накатывающим слезам. Нечеловеческим усилием, я загоняю их в глубь себя, понимая, что это лишь на несколько мгновений. Но жизнь подлая штука. Когда я пытаюсь покинуть кухню, пояс от платья зацепляется за ручку двери, не давая осуществить задуманное. Обеспокоенный Альберт настойчиво и совершенно бесцеремонно дотрагивается до моего плеча. Я вздрагиваю и пячусь, как загнанный в угол зверь. У меня перед глазами мелькают десятки разноцветных звёзд, мешающих мне разглядеть комнату. Здесь плывёт потолок и стены, поддёрнутые серой дымкой. Нестерпимо болит голова. И что-то холодное течёт по моему лицу, противно щекоча нос, попадая в горло, издающее хрипящие звуки. А я смотрю на это как будто со стороны человека, которому и вовсе уже неинтересно, что за маленькая драматичная сцена разворачивается в этом странном месте. Я не чувствую чужих заботливых рук и не слышу взволнованных слов. Я просто следую за спасительным потоком мглы, обещающим успокоить мою боль и дать облегчение. Я отвечаю ему, и за этим наступает темнота.