***
Химико протирает собой все грязные крыши вокруг больницы, пока ищет окно той самой палаты, но, по ее мнению, это того стоит. Один раз она даже пытается проникнуть внутрь, но народу на нужном этаже слишком мало, чтобы слиться с толпой, и ее сразу замечают. В последнее время Томура совсем одичал, не жалея ни своих, ни чужих, и все геройские палаты стали гораздо лучше охраняться, а украсть подходящую кровь практически невозможно — список допущенных сплошь пестрит известными героями и недоступными студентами Юэй. Очако должны выписать через пару недель, и Химико знает об этом наверняка. Однажды она прячет волосы под шапку, надевает линзы, заматывается в шарф по самый подбородок и, вежливо улыбаясь, интересуется у милой женщины в регистратуре, когда выпишут ее «любимую подругу». Та оглядывает ее с подозрением, но если бы Химико не умела подстраиваться, то ни за что не дожила бы до своего возраста непойманной: она делает большие честные глаза, протягивает маленькую упаковку леденцов, купленную по дороге, и просит хотя бы передать ее Очако-чан. На коробке красиво выведено: «Выздоравливай», а губы Химико жалостливо дрожат, и медсестра вздыхает, сдаваясь. Химико ликует, когда та называет ей точную дату и время — притворяться невинным ягненком всегда особенно приятно. Она даже сама себе верит. Химико пока не знает, зачем ей все это. Просто хочется. И скучно, в перерывах между веселыми кровавыми представлениями, которые Лига устраивает за компанию с героями. Химико интересно, как там себя чувствует вся такая красиво исполосованная Очако-чан. О чем говорит, когда к ней приходит Деку и тот высокий парень в очках? Почему так сильно плачет после того, как ее навещают родители? Чем занимается, что читает и смотрит, чем живет — Химико нужно все. А еще Химико хочет узнать наверняка, кашляет ли Очако-чан до сих пор теми симпатичными желтыми цветами за закрытыми на ночь плотными шторами. Химико умиляется собственному неравнодушию, и сердце разгоняется, когда она думает о том, что правильная, добрая, милая Очако-чан в нее по-настоящему влюблена. Так сильно, что даже умирает. Химико находит в интернете целую подборку романтических фильмов о ханахаки и смотрит их по ночам. Каждый третий заканчивается смертью, когда любовь так и остается безответной, и она заранее запасается попкорном и салфетками, чтобы не залить все вокруг слезами, ведь это так мило и сентиментально. Даже немного больно. Опьяняюще, словно наркотик, которого быстро становится мало. Химико хочется еще и еще. В груди сладко тянет каждый раз, когда она издалека видит замотанное в бинты упругое тело. Химико помнит, как хорошо Очако-чан выглядит в крови, и мечтает коснуться ее снова — расчертить гладкую мягкую кожу лезвием ножа, заставляя выступить алые капли, и повторить линии руками, дотрагиваясь пальцами, размазывая и пачкая все сильнее. Или губами. Эти мысли такие тягучие, странные и забавные, что Химико хихикает и краснеет — такого с ней еще, кажется, не было. Она хочет узнать, собирается ли Очако-чан воспользоваться номером, и какой будет на вкус ее благодарность, если все-таки решится. «Горькой, наверное», — думает Химико и улыбается. В окно с крыши не видно практически ничего, кроме части кровати и тумбочки, но она продолжает наблюдать. Химико выдыхает облачко пара в морозный воздух, шмыгает носом и снова хватается озябшими руками за бинокль.***
Химико поглядывает на часы и ест мороженое, широко облизывая длинную ложку. В дешевом кафе холодно и противно, словно об отоплении тут никогда не слышали, но ей совершенно плевать, потому что из всего меню только огромное клубничное безобразие кажется чем-то интересным. Рядом с больницей мало подходящих для наблюдения мест, и она обходит их все, пока ищет то, из которого вход просматривается лучше всего. Кучу времени тратит зря, но совсем не жалеет — предвкушение снова отзывается в подушечках пальцев и заставляет ее щеки теплеть. К тому же, сегодня праздник, а любовь Очако-чан заслуживает особенного внимания. Ночью Химико получила сообщение с неизвестного номера, в котором было короткое: «С днем Святого Валентина», и она только довольно щурится, перечитывая его снова и снова. Ей уже не терпится — Химико своими руками до утра готовила достойный ответ, и нарядный пакет с подарком стоит рядом, на обитом потертой кожей диванчике. За окном лениво кружится снег, часовая стрелка приближается к часу дня. Очако-чан уже должны были выписать. Химико нервно ерзает, глядя на тихую пустынную улицу — ей совсем не нравится ждать. Наконец, после пятнадцати разрисованных сердечками салфеток, сквозь пелену снега Химико замечает троих человек, выходящих из дверей больницы. Как она и думала, Очако-чан сопровождают, но это совсем не проблема — Химико достает из кармана маленький пузырек и идет в туалет, прикрывая за собой дверь. Быстро скидывает одежду, запихивая в сумку, откупоривает сосуд и выпивает содержимое. Чужая кровь невкусная и слишком соленая, Химико морщится, но она специально выбирала симпатичную жертву, отдаленно похожую на Деку, и ради задуманного готова потерпеть. В кафе никого нет, кроме одинокой сонной официантки, и та удивленно провожает взглядом высокого кудрявого парня, выскользнувшего через главный вход.***
Очако паршиво. После неожиданной встречи с Тогой на том задании приступы становятся чаще, цветов — в несколько раз больше, а боль — невыносимее, но она наотрез отказывается от операции, которую предлагают родители. Ей кажется, что жить совсем без чувств для человека — особенно для героя — хуже, чем умереть от неразделенной любви, поэтому она только натянуто улыбается и просит не переживать из-за нее так сильно. Мама отчаянно плачет и уговаривает, но Очако сдерживается, до самого вечера не проронив ни слезинки, продолжая растягивать рот и делать вид, что она справляется. Что все в порядке. И сама не верит. Это очень горько. Ее сердце предательски замирает каждый раз, когда Очако вспоминает деловитую Тогу, зачем-то сосредоточенно спасающую ее от смерти — та кажется такой красивой, что Очако даже видит ее в своих повторяющихся снах, все больше похожих на эротические кошмары. В них Тога привычно игриво произносит: «Очако-чан…» и отвечает на ее чувства — дико, безумно и сюрреалистично, как и все, что Тога из себя представляет. В конце этих снов она неспешно вскрывает грудную клетку Очако и это, почему-то, совсем не страшно. Очако позволяет ей сломать свои ребра и вытащить наружу кровоточащее бьющееся сердце, целиком обвитое корнями проросших лютиков — и Тога нежно сжимает его в руках, словно бесценный дар. Забирает с собой, обещая позаботиться, обещая продолжать любить даже там, в далекой холодной реальности. И Очако чувствует себя по-настоящему больной, потому что эти кошмары делают ее счастливой, заставляя просыпаться по ночам в горячке и стискивать коленями одеяло, вжимаясь в подушку пылающим лицом. День выписки выпадает на четырнадцатое февраля. Это кажется таким ироничным, что Очако полночи не спит, гипнотизируя взглядом тревожные буквы последнего контакта в телефоне. Сначала она печатает: «Спасибо», но быстро стирает и закусывает губу. Хмурится. Отравленное сердце колотится как бешеное, и Очако знает, что на самом деле хочет написать, но никак не решается. В глазах темнеет, грудь в очередной раз сдавливает сильным спазмом, и она тянется к специально оставленному для нее врачами лотку, чтобы сплюнуть горькие цветы. Уже ставшие привычными желтые лютики снова окрашиваются красным, и Очако кривится — это значит, что ей осталось совсем недолго. Месяца два, не больше, прежде чем она задохнется, или ее сердце перестанет биться. Второй вариант ей нравится больше. Очако снова берет в руки телефон и отчаянно набирает простое: «С днем Святого Валентина», так и не решившись написать остальное. Утром за ней приходят Деку с Иидой и ждут, пока она выпишется, чтобы проводить. Очако очень благодарна, что они просто поддерживают ее и не задают неловких вопросов, как остальные, но ей не хочется слишком их обременять. На повороте с главной улицы они расходятся — Очако убеждает, что дальше доберется сама, а ребятам еще надо успеть добраться до общежития. Ей несколько дней предстоит провести дома, Очако совсем этого не хочет, но родители настаивают, и она не может отказать. Стоит ей завернуть за угол и выйти на пустую дорогу, как внезапное острое чувство опасности накрывает ее с головой. Несмотря на теплое пальто, у Очако по коже бегут мурашки, и неприятный холодок заползает под шарф. Она тревожно оглядывается и встречается глазами с улыбающимся высоким брюнетом, появившимся будто ниоткуда. Тот стоит, расслабленно засунув руки в карманы длинной куртки, и смотрит немигающим взглядом, смутно кого-то напоминая. Очако вся подбирается, осторожно стягивая перчатки. За две недели без тренировок, проведенные в больнице, изможденное болезнью тело успело еще ослабеть, и она не уверена, справится ли. Ей не известно, что этот жутковатый человек может от нее хотеть, но Очако не сомневается, что ничего хорошего — даже ничего не делая, тот выглядит опасным, и все ее инстинкты бьют тревогу. Очако собирается хотя бы попробовать дать отпор, если тот вдруг попробует напасть. На всякий случай. Но кудрявый парень просто стоит, продолжая улыбаться и не спеша что-то делать. Очако начинает казаться, что у нее, наверное, ко всему прочему, еще и паранойя. — Привет, — наконец, произносит тот насмешливо, растягивая гласные, и интонации тоже кажутся какими-то знакомыми. — Здравствуйте, — вежливо отвечает Очако, нахмурившись. — Кто вы? Вам что-то от меня нужно? — А почему ты решила, что мне что-то от тебя нужно, Очако-чан? Просто захотелось тебя увидеть, ты разве не рада? — удивляется парень. Его голос тянется сладкой патокой, когда он ласково произносит ее имя, и Очако пробирает дрожью узнавания. — Т-тога? — ошарашенно шепчет она. Потому что это просто не может быть никто больше. И, возможно, совсем немного потому, что Очако этого действительно хочется. Парень подходит ближе, и Очако даже не шарахается, когда он дотрагивается прохладной рукой до ее щеки. Проводит пальцами, убирая за ухо растрепанную ветром прядь, и гладит оставшийся на скуле шрам от стекла — некоторые глубокие порезы так и не смогли залечить до конца, а сводить Очако отказалась — посчитала, что не стоит тратить на это время, если его у нее и так осталось немного. Она завороженно рассматривает совершенно чужое лицо со слишком знакомым выражением на нем, и парень тихо ядовито хмыкает. Его усмешка становится шире, ломая красивую иллюзию, и Очако вздрагивает и отмирает, делая решительный шаг назад, вырываясь из собственных желаний. — Как твое здоровье? — спрашивает тот словно ни в чем не бывало, будто они давние друзья, и Очако смотрит исподлобья, прежде чем ответить. — Пока жива. Благодаря тебе. Верно? Парень разводит руками и кокетливо наклоняет голову, дергая плечом. — Разве это благодарность? Очако длинно выдыхает и почему-то краснеет. В ее снах Тога все время говорит что-то такое, это так на нее похоже. — Я не… Очако не договаривает, запнувшись, потому что из-за поворота появляется полицейский патруль. Не успев толком подумать, она быстро хватает Тогу за руку и тащит за собой в узкий переулок. Тот не сопротивляется, и Очако толкает его к стене своим телом, зажимая рот ладонью и напряженно глядя в просвет на дорогу. Когда полицейские проходят мимо, и затихает даже шум, Очако опускает руки, растерянно рассматривая блестящую пуговицу, на уровне которой находятся ее глаза. — Мне, конечно, очень приятно, — хихикает Тога, — но зачем ты это сделала, Очако-чан? В таком виде они бы меня все равно не узнали. Очако чувствует, как паническая горячая краска заливает лицо окончательно, и пытается отодвинуться, но Тога мягко удерживает ее на месте, удобно обхватывая руками за плечи. — Очако-чан беспокоится, как бы меня не поймали. Как это мииило, — выдыхает парень, и Очако понимает, что сходит с ума. С одной стороны — ее трогает какой-то чужой человек, и что-то внутри нее изо всех сил этому противится, с другой — это Тога, та самая Тога, и она обнимает ее прямо сейчас. Очако даже чувствует ее тепло сквозь одежду. Или ей так кажется. Незнакомое мужское тело на одно фатальное мгновение позволяет обмануться, позволяет подумать, что она никого этим не предаст — ни свои идеалы, ни родителей, ни друзей, ни всю героику, и последние стопоры срывает окончательно. Если это кто-то совершенно посторонний, а не разыскиваемая преступница, может же она позволить себе немного безумия? Очако с силой зажмуривается, ощущая, как сумасшествие разбегается по венам, и резко сбрасывает с себя обнимающие руки. Поднимается на цыпочки и, почти повиснув на чужой шее, впивается в улыбающийся рот — неумело, яростно и отчаянно. На секунду они оба замирают, а потом Очако вдруг чувствует, как мягко ложатся на талию потеплевшие ладони, обнимая, притягивая ближе, и влажный язык прикасается к сомкнутым губам. Она инстинктивно приоткрывает рот, позволяя, впуская, и последние связные мысли испаряются в сжигающем разум диком пламени. Тога, в отличие от Очако, явно знает, как делать это правильно. Они целуются целую вечность, и это даже лучше, чем в тех снах, в каждом из них. Очако не сразу замечает, в какой момент волосы под ее руками становятся длинными, а тело — более хрупким, но когда вдруг понимает, что Тога в ее объятиях полностью голая и именно такая, какой и должна быть, вспыхивающие перед глазами искры становятся почти настоящими. Голова сильно кружится, и Очако разрывает поцелуй, чтобы вдохнуть и окинуть диким взглядом Тогу перед собой. На четко очерченных ключицах мозг перегревается и зависает, поэтому все, что ниже, она уже не воспринимает, только тянется дрожащими руками, прикасаясь чувствительными подушечками пальцев везде, куда может дотянуться, поглаживая теплую кожу с выступившими от холода мурашками. И этого мало — нужно ярче, нужно больше. Чего — она пока не знает. Просто — больше. — Вау, — тихо восхищенно выдыхает Тога, и Очако переводит расфокусированный взгляд на ее лицо. Зрачки в желтых глазах занимают почти всю радужку, довольная ухмылка на влажных губах дополняет раскрасивший щеки румянец, и Тога медленно облизывается, руками притягивая Очако за талию ближе. Очако замирает, задерживая дыхание. В голове пусто. Кажется, что мир резко схлопнулся до этого переулка, что все это — нереально, потому что попросту невозможно, неосуществимо. Недопустимо. Тога тянется к ее лицу и коротко проводит языком по нижней губе, сразу же напористо целуя. Очако чувствует металлический привкус и понимает, что даже не заметила, когда успела ее прокусить. Она проводит ладонями по тонкой талии, спускаясь ниже к бедрам, и постепенно приходит в себя, осознавая сразу несколько вещей: что Тога — голая, а на улице — не самая теплая зима; что она впервые поцеловалась с девушкой, разыскиваемой преступницей, и ей это очень понравилось, и что она абсолютно точно сошла с ума. Но последнее для Очако уже давно не новость. Она не обольщается — для Тоги все это наверняка ничего не значит, поэтому вряд ли их поцелуй можно считать той самой исцеляющей взаимностью, а значит и от ханахаки Очако не избавится, но это почему-то сейчас волнует ее в последнюю очередь. — Очако-чан, — торопливо шепчет Тога, поглаживая ее шею, — Очако-чан, а давай встречаться? Очако распахивает глаза и резко отодвигается назад. Слова бьют наотмашь, дезориентируя, и она несколько раз глупо моргает, пытаясь понять, в чем подвох. — Зачем тебе это? — хмурится Очако. — Ну-у… — тянет Тога, мечтательно вздыхая, — я видела такое в фильмах. Разве мы не должны теперь пожениться, завести кучу детишек и собаку? Любовь до самого конца, романтика по разные стороны, вот это все? Или ты не любишь хэппи энды? Мне вот нравятся… Очако встряхивает головой, пытаясь поймать разбегающиеся мысли. Тога своими словами выворачивает реальность, превращая ее в абсурд. Первая эйфория проходит, и привычный липкий ужас снова тянется к ней, нашептывая на ухо слова о долге и предательстве. Удавка вины начинает сдавливать горло, и Очако волевым усилием отворачивается. И делает два шага вперед, на всякий случай — подальше от соблазна. — Нет, — почти хрипит она, и голос подводит ее. Очако сама понимает, что звучит недостаточно твердо. — Нельзя. — Нет? — удивленно переспрашивает Тога. Ее зубы слегка стучат, и по шорохам Очако понимает, что та, наконец, одевается. — Почему? Не хочешь избавиться от ханахаки и продолжать делать все эти свои правильные геройские дела? Очако не отвечает, разглядывая стену перед собой и пытаясь успокоиться. Она не может сказать всю эту чушь о том, что знает — Тога ее не любит и никогда не полюбит. И не хочет говорить, потому что боится услышать ответ, каким бы он ни был: все варианты так плохи и опасны, что запросто могут разломать мир Очако на куски. Да и саму Очако — тоже. Она молча поворачивается, позволив себе только один взгляд в сторону уже одевшейся Тоги, и быстрым шагом направляется к выходу из переулка. — Очако-чан, погоди, — окликает та. — Вот, возьми. Тога догоняет ее и протягивает большой розовый пакет. Очако удивленно смотрит на него, не понимая, откуда он вообще взялся, неужели она его за все это время не заметила? Тога берет ее руку и бережно разжимает пальцы, вкладывая в ладонь веревочные ручки. Очако только растерянно смотрит на острые бумажные края, за которыми лежит цветная коробка. — С днем Святого Валентина, — довольно мурлыкает Тога, быстро целуя ее в щеку. Разворачивается и уходит, негромко напевая что-то. Очако смотрит ей вслед до тех пор, пока та не скрывается за поворотом. Тога ни разу на нее не оборачивается, и ей кажется, что с этого момента она ровным счетом ничего не понимает в собственной жизни. Когда Очако добирается домой и запирается у себя, на автомате поздоровавшись с родителями, то просто сидит какое-то время на кровати, вцепившись подрагивающими руками в колени и пялясь в одну точку. Ничего из произошедшего не укладывается в голове, воспоминания зацикленно проигрываются по кругу, поэтому Очако тянется к пакету и достает оттуда коробку, чтобы хоть чем-то себя занять. Она вертит ее в руках, и снаружи нет ничего подозрительного, поэтому Очако осторожно поднимает крышку, чтобы заглянуть внутрь. И тут же быстро захлопывает обратно — желудок от увиденного сжимается, Очако пытается сдержать рвотный позыв, убегая в ванную, чтобы умыться. В коробке, в окружении явно сделанных вручную шоколадных конфет, лежит чье-то сердце. Очако не сомневается, что оно — настоящее. И наверняка человеческое. Она хватает телефон и начинает судорожно писать всем, кого знает: друзьям, близким, знакомым, потому что ее охватывает настоящий панический страх — Тога запросто могла убить кого угодно, навредить кому-то из ее окружения просто так, ради веселья или одной ей понятного смысла. Когда все постепенно отвечают и начинают задавать вопросы, Очако облегченно вздыхает — они в порядке. А это только значит, что сердце принадлежит кому-то другому. Кому-то из тех, кого Очако должна защищать, и это ничуть не менее ужасно, но… Когда первый шок проходит, она возвращается — любопытство тянет ее к коробке, заставляя снова взглянуть. На подушечке в центре лежит обескровленное сердце, обвитое корнями какого-то растения, и это выглядит так знакомо, что даже перестает казаться Очако отвратительным. Она зажимает себе рот ладонью, рассматривая подарок, и понимает, что Тога, наверное, заразила ее своим безумием. Потому что на какой-то краткий сумасшедший миг между ужасом и отвращением все это вдруг кажется ей невероятно романтичным.