Сет

Комната в общаге была маленькой, но довольно уютной. Пыльные полки по стенам, старый шкаф с висящей на одной петле дверцей, два письменных стола, две кровати возле противоположных стен и занавешенное однотонной бежевой шторой окно между ними. Парень, на чьё место заселялся я, съезжал на квартиру и вещи вывез удивительно быстро, что не могло не радовать. Так что осваиваться я начал уже через три дня. Спустя неделю комната приобрела довольно странноватый вид. Половина моего нового соседа больше походила на склад с неотъемлемой атрибутикой мужской безалаберности: куча вещей на спинке стула, грязная посуда на углу стола, гантели, живописно валяющиеся почти на середине жилплощади, и огромная коробка с мультиваркой, постоянно переставляемая с места на место в связи с дефицитом последнего. Моя же половина выглядела почти необжитой. Наличие хозяина выдавала лишь застеленная мягким пледом кровать, ноут и аккуратная стопка учебников. Остальные немногочисленные вещи легко уместились в шкафу. Мой новый сосед, Мирослав, показался в целом неплохим, но несколько нагловатым, хитрым и не в меру любопытным парнем, про таких обычно говорят «себе на уме». Впрочем, меня это трогало мало: друга в его лице я не искал. Главное, что не скандальный и не психопат. К концу месяца в универе меня начали сторониться. Конечно, я и раньше компанейским не был, но сейчас словно появилось новое негласное правило: Демидов сам по себе. На мой вопрос о причине такой резкой перемены отношения одногруппников с нейтрального на нейтрально-отрицательное Вадим удивлённо округлил глаза за тонкими стёклами очков. – В смысле «почему»? Нашёл загадку. Я и сам-то тебя последний месяц еле выдерживаю. Я задумчиво погрыз карандаш и, не справившись с ребусом самостоятельно, скептически приподнял бровь, без слов прося у друга пояснений. – Реально что ли не замечаешь?.. – нахмурился Кораблёв. – Ты же как с цепи сорвался. Злой постоянно ходишь, ругаешься чаще, чем я, почти всем, кто с тобой нормально общался, нагрубил. А стоит мне предложить поговорить по душам, сразу нахуй посылаешь. Уже, между прочим, трижды, – со знанием дела покивал Вадим. – Да чего уж там про меня говорить, когда ты даже Круглову довести умудрился. Или не замечал, что она с тобой неделю не разговаривает? – Бля, и правда же… – изумлённо протянул я, наконец-то поняв, чьих привычных нотаций по утрам мне так не хватало. – Ага. Ты там это… контролируй себя что ли. Вот херня. Только сейчас пришло осознание, насколько глубоко я ушёл в себя. Огрызался, чтобы не донимали, даже не различая лиц. Слишком трудно, оказалось, заставлять себя улыбаться и говорить о пустяках, когда на душе скребут кошки. Чёрт… – Вадь, ты прости, если что, – через силу, но всё же искренне выдавил я. – Спасибо, что терпишь мудака. – Да нет проблем, – улыбнулся Кораблёв. – Я ж понимаю… – Что понимаешь? – я сразу вскинулся, подозрительно уставившись на друга. Вздыхающие по молодому лектору девчонки с переднего ряда шикнули, чтобы мы заткнулись. – Ну, не склеилось же у вас что-то, – быстро зашептал Вадька, придвинувшись ко мне. – С Владом твоим. Я в душу лезть не хочу, но наверняка ведь… – Это тут не при чём, – я, вновь повысив голос, грубо оборвал тему. Чёрт, не хотел ведь, само вырвалось. Блять. Спереди послышались повторные возмущения, в которых фигурировала моя фамилия и что-то об отсутствии заинтересованности в предмете. Вот ведь, умеют подлиз… – Как скажешь, – закатив глаза, вздохнул Вадим, и демонстративно уткнулся в телефон. Ну вот. Называется, хотел поговорить по душам. После пары, вновь злой на весь мир, я вылетел из аудитории первым и уже в коридоре тормознул от неожиданного окрика, чуть не влетев в резко открывшуюся дверь следующего кабинета. – Демидов, ты когда деньги на исторический музей мне сдашь? Мы вообще-то во вторник уже идём! – Отъебись, надоела, – слова вылетели раньше, чем я успел подумать об их значении и о том, что гордая Круглова, изменив своим принципам, всё же заговорила со мной. Хоть и в своей привычной ворчливо-требовательной манере. – Чего?! Ты соображаешь… – Я не пойду. Можешь историку стукануть, мне похуй. Я там уже был, – смутное чувство вины не смогло остудить лихорадочную голову. Было душно. Хотелось уйти. От людей, взглядов, требований. От глупого парня, который ведёт себя как капризный ребёнок и уже не может остановиться от стыда, злости и обиды на весь мир. Как жаль, что я и есть этот бестолковый мальчишка. От себя убежать сложнее. Разве что… в маленький домик, затерявшийся среди белоснежных гор. – Юрия Николаевича я в известность поставлю, так и знай! Ты… ты свинья, Демидов, вот ты кто! – крикнула мне вслед староста, впервые сорвавшись на эмоции и забыв свой поучительный тон. Чертыхнувшись, я долбанул кулаком по стене и почти бегом направился в сторону гардероба. Плевать на этот ебучий храм знаний. Уйти… лишь бы уйти… Удивительно, но историку Круглова так ничего и не сказала.

***

Возвращаться вечерами в общагу категорически не хотелось. Я даже думал найти подработку, но так и не перешёл от мыслей к делу и продуктивному поиску. Тот факт, что тебя окружают люди 24/7, сводя личное пространство к минимуму, выбивал из колеи. Тем более, такого интроверта как я. Абстрагироваться становилось всё сложнее. В общежитии я постоянно уставал, даже ничего не делая. Уставал от шума, хлопанья дверей, проходного двора на общей кухне и чужого громкого смеха. А ещё в последнее время меня тяготило присутствие соседа в комнате. Я постоянно ощущал его взгляд, что нехило нервировало и наталкивало на странные мысли. Только начинать видеть во всех окружающих геев не хватало! Паранойя медленно, но верно набирала обороты, постепенно сводя меня с ума… – Ты сегодня поздно, – заметил Мирослав, высунувшись из-за учебника и как обычно осматривая меня чуть ли не с головы до ног. – Дела, – коротко пояснил я, бросил рюкзак на кровать и, не переодеваясь, направился в душ. Узкое помещение, разделённое на две части прозрачно-серой шторой для ванной, пахло сыростью и мужским шампунем. Я раздражённо выругался, заметив на полу небольшую лужу, и брезгливо повозил влажной тряпкой, прижав её ногой к потемневшему кафелю. «Мирослав… ещё раз не вытрет за собой – взорвусь! Сука…» Наконец, расслабившись под тёплыми струями, я неожиданно вспомнил лето. Вообще-то я запретил себе вспоминать. Но иногда ведь можно, да? Когда слишком устал. А потом… слайд-шоу самых волнительных моментов против желания пронеслось перед глазами. Вот Сет на реке, обнажённый, освещаемый светом месяца… его загорелые широкие плечи в день бархотковой лихорадки, его мягкие прикосновения к моей обожжённой спине… вот он целует меня в прихожей, вот без колебаний влезает в конфликт с Мироновым… затем аккуратно поддерживающая рука на заснеженном склоне, вечная порой раздражающая усмешка, ощущение его объятий в общем домике и, наконец… тот вечер без продолжения, когда он смотрел на меня так. Когда он хотел. Меня. А я? Побоялся, что не встанет? Или искал причины… Рука сама собой скользнула вниз, потянулась к набухшему члену. Вот и ответ на последний вопрос. Дрочить в старом общажном душе, думая о парне, которого сам же и оттолкнул. Вот оно, моё дно? Впрочем, хватает уже условия «думая о парне». Блять. Как же я жалок. Кончив с мыслью о том, как Сет притягивал меня к себе за ягодицы, я заскулил и сполз по холодной, выложенной потрескавшейся голубой плиткой стене. – Сука… ненавижу… – если бы я мог, наверное, зашёлся бы рыданиями. Мужчины не плачут? Хуйня. Не в этом дело. Я просто не хочу. Ведь это всего лишь… минутная слабость? Не более. Выйдя из душа в одних серых пижамных штанах, сразу напоролся на сканирующий липкий взгляд Мирослава. – Чего глаза красные? Укуриваешься ты там что ли? – Мыло попало, – потерянно пробормотал я, думая лишь о том, что безумно сильно желаю забыть произошедшее. Хотел бы я сказать, что делал это в первый и последний раз.