Нежность в поцелуях

Они договорились встретиться на следующий вечер, после репетиций. Мсье Делакруа уверил Кристину, что успел занять пустующую гримерную для их уроков, и хотя ее душу продолжало подтачивать дурное предчувствие, она кивнула в знак понимания. В конце концов, она сейчас с ним наедине, и он не пытается извлечь из нее определенную пользу. И его глаза по-доброму глядят из-за маски. - Вы будете петь еще? - спросила она, прежде чем уйти, и он сделал в ответ неопределенный жест рукой в стиле "посмотрим". - Возможно, - простое слово несло в себе огромный для нее смысл, и у нее начало сосать под ложечкой. Кристина сглотнула. Ее голова была слишком полна мыслей, чтобы думать о чем-либо определенном. Эти мысли нашептывают ей, что для всех ее новый учитель - мсье Делакруа, великий дирижер и композитор, но он пел ей, и он хочет давать ей уроки. Сама эта идея находится за всякой гранью понимания!.. Он, тот, кто обыкновенно не обращает внимания ни на что, кроме своего возлюбленного оркестра, и он хочет давать ей - ей! Кристине Даае! - уроки! Хочет оттачивать ее технику и помогать ей развиваться! Это маленькое чудо приводит ее в такой восторг, что она всю дорогу домой словно летит на крыльях. Человеком, вернувшим ее в реальность, стала мама. - Чему ты улыбаешься, älskling*? В ее словах мелькнула улыбка, и Кристина сморгнула, пытаясь сформулировать мысль. Что она могла сказать? "Известный композитор мсье Делакруа хочет давать мне уроки пения." Или, может, так: "Неуловимый и недосягаемый дирижер мсье Делакруа хочет давать мне уроки пения"? Но мама, может быть, даже не знает, кто такой этот мсье Делакруа, а если и знает (а она непременно знает, она должна знать!), она не поймет, что же в этом такого волшебного, чему тут удивляться. С другой стороны, а если мсье Делакруа на самом деле понимает, что с ее голосом уже ничего нельзя сделать? Если она никогда не будет лучше, чем сейчас? Внезапный ужас врывается в сердце Кристины. Если он понимает, что это всего лишь обертка? Обман, иллюзия, вызванная ее незаурядным талантом? Что если она вообще получила его предложение по случайности, и в самом деле она совсем не хороша?! Он изменит о ней мнение. Он решит не тратить время на ее обучение. Он не станет петь ей. Но он должен, должен петь!.. Кристина сморгнула, отмахиваясь от видений, пророчащих катастрофу, что ей грозит, и понимая, что мама до сих пор смотрит на нее в ожидании ответа. - Я... Ничего, мама. Ничего. Всего лишь глупость какая-то, и все, - Кристина старается улыбнуться ей, понимая, что весь ее восторг сошел на нет. - Ну-ну, - улыбается мама, окидывая дочь добрым взглядом. - Очень приятно снова видеть тебя улыбающейся, дорогая... Прошло так много времени. Кристина кивает, а после ужина тихо извиняется и ускользает в свою комнату. И, оставшись наедине со своими думами и волнениями, она проводит долгую ночь без сна и отдыха. *** Эрик был в шоке от слов, которые сами собой вылетели из его рта. О Боги, да у него в мыслях не было спрашивать у нее разрешения давать ей уроки! Он вообще не знал, что было у него в мыслях, когда он открылся этой девушке. Он начал петь только затем, чтобы вдохновить ее! А теперь он просто взял и спросил ее позволения давать ей уроки, и она, хуже того, согласилась! Во что он вообще ввязался? Он даже не знает, свободна ли до сих пор та гримерная. Все, что он знает - это то, что ее используют как склад. Она может быть до краев забита костюмами! И что тогда? Где он будет учить ее? Чему он будет учить ее? Чему он может научить ее?.. Он зарычал и осел на сцену, обхватывая себя руками. Ярость подкатила к его горлу, но он сглотнул ее. Он всего лишь имел ввиду, что хочет петь для нее. И что хочет, чтобы она пела для него. Он отнюдь не хотел с ней сближаться. Это всегда было его правилом. Не сближаться. Если подпустить кого-нибудь слишком близко, то это будет значить, что этот кто-нибудь захочет заглянуть ему под маску... и она закричит и убежит, и все будет кончено. Все, для чего он жил, чего добивался, все закончится. Благодаря одному порыву. Как он мог быть таким глупцом? *** Он никак не поймет, как оказался на улице Риволи. Кажется, ноги сами принесли его сюда, и к тому времени, как он понимает, куда именно пришел, перед ним уже лицо Фархада, и Фархад хмурится. - Дариус, будь добр, коньяка. Забудь про чай. Голос Фархада мягок, его пальцы плотно обхватывают запястье Эрика. Прохладный воздух, скользящий по лицу, дает ему понять, что он без маски. Когда он успел ее снять?.. Точно не перед мадемуазель Даае. И очевидно, что не по дороге домой, раз он до сих пор не в обезьяннике (холодная дрожь сбегает по его позвоночнику от одной мысли об этом), обвиняемый в наведении ужаса на честных людей Парижа. Он моргает, старается думать, и пальцы Фархада ослабляют хватку на его запястье. Только сейчас Эрик понимает, что лежит на диване. - Почему... - он с трудом может найти слова, дабы спросить, почему он в лежачем положении, когда Фархад утихомиривает его, легко похлопывая по тыльной стороне ладони. - Ты был в некотором оцепенении, друг мой. Я боялся, что ты потеряешь сознание или нанесешь себе ранения. К счастью, Дариус как раз выходил и нашел тебя у двери, иначе не представляю, что могло случиться! Звон стекла привлекает внимание Эрика, и он поворачивает голову в сторону Дариуса, разливающего коньяк из графина. У него сразу же возникает желание отказаться от алкоголя, но как только он открывает рот, Фархад вновь шикает на него. - Я знаю, Эрик. Ты волнуешься, что это повредит твоему голосу. Но очевидно, что у тебя было Сургуте испытание в некотором роде, и ты нуждаешься в успокоении. Сургуте испытание? О, у него было их предостаточно в прошлом. Он бы мог написать о них целую книгу, если бы только захотел. Но случай с мадемуазель Даае точно не относился к этому роду ситуаций, в которых он оказывался. Фархад допустил очевидную ошибку. Он, Эрик, был ужасным дураком, что попал в переплет с девчонкой, и теперь ему придется высвободиться из сетей проблемы, но все это было лишь слабым откликом сурового испытания. - Это не было испытанием, Фархад, - шепчет он, когда Дариус втискивает стакан с коньяком ему в руку. Возможно, если он просто достаточно долго содержит стакан в руках, Фархад не станет настаивать, чтобы он выпил его. Фархад хмурится в ответ на его слова: - Так значит, это не было испытание?.. Ну скажи тогда, что заставило тебя прийти домой в таком состоянии, будто ты вот-вот рухнешь без сознания?.. - Я... Ну, там... - пропади все пропадом! Делать действительно нечего, разве что говорить правду. Ведь Фархад не оставит его в покое, пока вся история не будет лежать на поверхности. И, черт бы его побрал, этот пройдоха всегда знает, если Эрик врет. Уж слишком много лет практики было, чтобы не изучить повадки Эрика досконально. Эрик делает маленький глоток коньяка, чтобы успокоиться, и вздыхает: - Эта девушка, мадемуазель Даае... Я уже говорил тебе о ней... - таким образом, все произошедшее перестает быть секретом. Он рассказывает, как проводил недели, тайно наблюдая за ее пением на сцене в пустоту зала; как она стояла там этим вечером и казалась такой нерешительной, пока он не спел ей; как он предложил ей помощь, а она согласилась, и теперь он и вправду не имеет понятия, что ему со всем этим делать. - Как я могу учить ее, Фархад? Как? Рано или поздно она захочет знать... захочет знать об этом, - он небрежно указывает на свое лицо рукой, свободной от опустевшего стакана. - И в тот момент, когда она увидит это, все так и будет. Кончено. Она никогда не захочет больше брать у меня уроки, а хуже, - когда труппа узнает, на что я похож, они не позволят мне и минуты оставаться в театре! Будет гораздо лучше, если завтра я просто скажу ей, что не могу давать ей уроки. По крайней мере, это спасет нас от кучи неприятностей. Фархад размеренно кивает, когда Эрик заканчивает говорить, и откидывается на спинку стула, сложив пальцы в замок на животе. - И что, ты полагаешь, должна делать девушка? Я гарантирую, что она будет просто раздавлена. Подумай о своем положении! Она - сопрано, едва выпустившееся из Консерватории, и всего два месяца поет в хоре. А ты дирижер и композитор, человек, значащий очень много для театра. И если ты внезапно изменишь свое решение, это станет для нее ударом, Эрик! Она убедит себя, что недостаточно хороша, что она бездарность. Она ведь будет думать, что это все ее вина. Это разрушит ее уверенность, и, прежде чем ты узнаешь об этом, она оставит сцену и станет женой какого-нибудь торговца рыбой. Нет, нет и еще раз нет, Эрик. Отказаться от слова сейчас будет фатальной ошибкой. Слова Фархада крутятся в голове Эрика, и даже своими туманными мыслями, медлительными от коньяка, да и от шока, он понимает, что в словах Фархада есть смысл. - И что ты предлагаешь мне делать? И губы Фархада вздрагивают, складываясь в несмелую улыбку: - Ты будешь давать ей уроки. Это будет самая справедливая вещь, которую ты можешь сделать. Гораздо более хорошая, чем дать ей надежду, а потом разбить ее. Он сглатывает и двигается ближе к Эрику, его голос смягчается. - Хотя, возможно, она не останется в долгу.