Ментол и мята

— И? — Но обстоятельства складываются таким образом, что секретом он больше оставаться не может. Поэтому я решил, раз уж мы теперь вместе, ты должен узнать об этом, если не первым, то хотя бы раньше большинства, — Ри следил за каждым движением Мэта, насколько это было возможно в разбавленном пучками света мраке. Потому напрягся еще больше, когда Дэстер, не сказав ни слова, поднялся, обогнул пару лошадей и скрылся за спиной у Брайана. — Твой вид не дает мне возможности сконцентрироваться на словах, надень это, — на плечи Брайана опустился плащ. Разговор продолжился только после того, как мужчина скрыл свою наготу, затянув на талии длинный шелестящий пояс. — На этот путь нас с тобой вывели разные дороги. Я не берусь сравнивать их, анализировать то дерьмо по шкале мерзотности и утверждать, что на мои плечи свалилось куда больше испытаний… Потому что прекрасно знаю, что ни один человек в этом мире не пришел к успеху по ромашковому полю, питаясь по дороге клевером и чистой росой. — Ты специально начал издалека, чтобы усилить эффект новости? Думаешь, без твоей вступительной речи не смогу прочувствовать ее как следует? Брайан, если ты собираешься и дальше так размусоливать, то мы можем отложить этот разговор или же продолжить по пути в отель, дабы не тратить столь драгоценное время на пустую болтовню, — решил подогнать парня Мэт, вновь возвращаясь на пыльный пол. — Просто… я не думал, что так страшно… произнести это вслух… — Значит, избавь себя от мучений краткостью и просто вывали на меня все, что хотел. И позволь дальше решать мне самому, как отнестись к твоим словам, не додумывай за других… — Я продавал свое тело. — Мы и сейчас его продаем, — нисколько не удивился Дэстер. — До того, как попасть на большие экраны, я снимался в порно. Почти два года, — прежде чем начать как-то реагировать на заявление Ри, Мэт решил выслушать историю до конца. Но для этого ему необходимо было вникнуть в детали. — Ты делал это добровольно? — Да. — Тебе платили за съемки? — Да. — Значит, ты занимался тем же, чем изо дня в день занимается большая часть населения нашей планеты — пытался выжить. Разница, какой способ ты для себя выбрал, не так уж и важна. Это все, что ты хотел мне сказать? — Нет. Я только начал… После того как я завязал с самоудовлетворением на камеру и едва успел прикоснуться к жизни известного актера, меня нашел некий мужчина по имени Стив. Буквально на пальцах он доступно объяснил мне, что все в этом мире имеет свою цену, и пока существует тот, кто готов заплатить за тебя пускай даже жалкие гроши, ты должен продаваться, иначе будешь списан за ненадобностью и отправлен в утиль на переработку. Я сделал свой выбор очень быстро, практически без раздумий. В качестве оправдания поселил в себе страх перед Элитой и тем, что отказов она не принимает, а после превратил временную подработку в постоянную. Менялся я, возрастала цена, а вместе с ней и предпочтения моих новых клиентов. — Обычный секс быстро наскучил? — Именно. Клиенты начинали впутывать меня в игры с огнем, подвергая не только свою частную жизнь, но и мою собственную опасности, — хорошо, что карманы у плаща Мэта были глубокими, Ри засунул в них руки в надежде, что сможет унять в них начавшую проявляться все сильнее дрожь. — И в чем же она заключалась? — Жена, после громкой ссоры с мужем, бросалась демонстрировать на камеру наблюдения на посту охраны особняка пылкую сцену измены с молодым и горячим актеришкой, возомнившим себя апогеем мужской сексуальности. Клиентка преследовала одну цель, что охрана, прекрасно зная, кто им платит за работу, развяжет язык и наглядно с помощью видеоматериала продемонстрирует своему работодателю грешки его супруги. Тот, возжелая вернуть на место справедливость и сам в грязь лицом при этом не ударить, сделал бы все возможное, чтобы обернуть все таким образом, чтобы жена оказалась обманутой, обведенной вокруг пальца, глупой и, непременно, изнасилованной женщиной, попавшейся в расчетливые лапы актера. Муж — ее спасителем. Я — грушей для битья, в любой момент в дом к которой могли ввалиться мордовороты, дабы отточить свои навыки и передать послание. Но вместо этого, планы клиента рушились чужими страхами — охрана предпочитала своим нагретым местом не рисковать и в дела семейные не вмешиваться, от того записи с камер гуманно подтирали и при личной встрече делали вид, что всё представление просидели в толчке в муках от страшного приступа диареи. Но все эти запросы обделенных мужским вниманием и оскорбленных дам ничто по сравнению с теми, что пухли от комфорта и вседозволенности и гнались за острыми ощущениями. Однажды после жаркого секса с засовыванием в меня посторонних предметов, клиентка захотела испытать меня на прочность и оставила в комнате на три дня без еды и воды. А когда эксперимент закончился, просто позвонила Стиву и сказала где меня искать. Вместо раскаяния согласно тройному тарифу увеличенные цифры капнули на лицевой счет. И все. А помнишь тот день в отеле, когда от пары тяжек ты свалился в обморок на балконе? — Как такое забудешь… — фыркнул себе под нос Мэт, отведя взгляд. — В этот вечер я только вернулся с самого сумасшедшего за всю историю заказа: заделать незнакомой соплячке своего наследника, чтобы та со своим мужем смогли выдать его за своего отпрыска… — И ты это сделал? — будучи достаточно терпеливым, Дэстер не выдержал и озвучил навязавшую беспокойство мысль. — С того дня меня больше не беспокоили эти люди, полагаю, что со своей задачей я справился. — И чего ты хочешь добиться, рассказывая мне все это? — Мэт все это время не сводил с Брайана взгляда. — Если будешь владеть всей информацией, возможно, изменишь свой выбор в отношении меня. Сомневаюсь, что тебе приходилось заниматься чем-то подобным… И пойму, если сочтешь меня недостойным и грязным, чтобы стоять с тобой рядом. Липкая тишина окутала обоих мужчин, будто вязкая патока. Брайан старался говорить ровно, но последние слова выдавил с явным усилием. И теперь ему ничего не оставалось, кроме как ждать вердикта Дэстера, который не торопился хоть как-то реагировать на услышанное. Лишь проницательный взгляд, который ощущался даже сквозь темноту, напоминал о том, что Мэт здесь. А собственное, почти оглушительное сердцебиение являлось доказательством того, что и сам Ри все еще здесь, жив и здоров, несмотря на все сказанное. Хотя он-то был уверен, что как только правда выльется наружу, под ним разверзнется огненная бездна. Но люди привыкли преувеличивать масштабы последствий в ситуациях, которые казались им глубоко личными. — Недостойным, значит, — когда Дэстер наконец заговорил, голос его сквозил горечью. — Странно. Никогда не думал, что именно я услышу подобное, — усмехнулся он, внезапно растягиваясь на пыльной платформе и устремляя взгляд в черный, словно расшитый звездами, купол карусели. — Мне-то всегда казалось, что хуже меня не найти и это каждый прекрасно понимает. Но нет, посмотрите-ка, нашелся один наивный. — О чем ты? — нахмурился Брайан, отчасти радуясь тому, что Мэт, по крайней мере, пока воспринял его новость спокойно, но в то же время и злясь на него за его самокритичность. — Не поверю, если ты начнешь утверждать, что не слышал обо мне ни единого слуха, — прыснул шатен, заводя руки за голову и выглядя, как отдыхающий на пляже. — Слухи? Я много чего о тебе слышал. В основном, что ты истеричка неадекватная. Но это, вроде бы, достаточно невинно с моей профессией вип-шлюхи, — буркнул Брайан, невольно кутаясь в плащ плотнее. Неужели и до этого здесь было так холодно. — Нет, я о слухах другого рода, — покачал Мэт головой, вновь принимая сидячее положение и смотря на Брайана, не мигая. — Разве ты не знаешь моих подпольных кличек? Черный вдовец. Тридцать три несчастья. Кто-то особенно умный даже обвиняет меня в оккультизме и нарекает не иначе, как пожирателем душ, — Дэстер проговорил это с такой интонацией, будто заигрывал с Ри. Хотя почему это «будто». Именно это он и делал. — А у тебя стальные яйца — говорить о таких вещах с шуточками-прибауточками, — Брайан силился хмуриться и дальше, но на губах против воли мелькнула едва заметная улыбка. Мэт всегда казался ему достаточно тяжелым человеком. Тяжелым, нервным и парящимся по любому поводу и без. И весьма удивительным оказался факт, что к самым серьезным проблемам он относился с такой легкостью, если не детской непосредственностью. — Сам подумай, — вздохнул Мэт, садясь по-турецки, облокачиваясь на собственные колени и тем самым завершая образ беспечного подростка. — Меня винят в смертях десятка людей. Несколько раз меня шерстила полиция, недоумевая, как я могу быть связан с таким количеством самоубийств и при этом не являться причиной оного. Родственники погибших от несчастных случаев подавали в суд, сейчас будь внимателен, на мою карму! Говорили, якобы я приношу окружающим несчастье, и потому меня следует запереть в одноместной камере на всю мою жизнь. Благо наш суд, пусть и достаточно безумный, до обработки таких дел еще не докатился. И это я еще опускаю сотни гневных писем от фанатов погибших кумиров, которые готовы линчевать меня при любом удобном случае, который на их долю, благо, все еще не выпал. И, судя по всему, не выпадет, ведь постоянно вертясь вокруг меня, они заражаются моим невезением, будто вирусом. Ну что? Не испугался, грязный и недостойный? — Ничуть. — М-м-м, твои яйца, видимо, тоже те еще крепкие орешки. — Не представляешь, насколько. — А тем временем Дамоклов меч едва заметно раскачивается над твоей головой, готовый в любую секунду сорваться вниз. — Я трепещу. И возбуждаюсь, — прыснул Брайан. — Между прочим, я морально готовился к этому разговору. Испереживался весь, а ты превратил мою трагедию в фарс! — Как и свою, так что мы квиты, — неожиданно серьезно произнес Мэт. — Но… Позволь добавить ложку дегтя в бочку с медом. Есть один нюанс. Брайан ничего не сказал, лишь шумно выдохнул. Вот оно. То, чего он боялся. — Твое прошлое мне не интересно. Исключением является разве что педофилия и тому подобные преступные акты, которые нормальному человеку в голову не придут. — Угу, — промычал Ри, незаметно для себя затаив дыхание. — Но ты же понимаешь, что я не смогу мириться с твоей «подработкой» в настоящем. Я не потерплю измен. Я просто не переживу этого. И зная мое бравое сердечко, могу предположить, что это даже не шутка. — Я понимаю… — промямлил Ри. — И? Это все, что ты можешь мне сказать? — испытующе воззрился Мэт на Брайана. Парень в ответ медленно подполз к нему ближе, уселся напротив так же по-турецки, как и сам Мэт, и украдкой, будто бы ожидая, что ему окажут сопротивление, взял Дэстера за руку. — Я давно хотел завязать с этим. И… у меня наконец-то появилась веская причина и непоколебимый стимул. — Отказ подобным людям… может тебя уничтожить. Осознаешь, что я требую и на что готов эгоистично обречь? — О, мне нравится, как это звучит. Хочу, чтобы ты почаще меня обрекал. И чем эгоистичнее, тем лучше. *** Природная настойчивость Томаса и невесть откуда взявшееся беспокойство подняли его с кровати еще глубокой ночью. Несмотря на усталость и сонное состояние провалиться в сон у него так и не вышло. Мужчину мучала неуемная жажда. Кровать казалась непривычно жесткой. А душа будто бы простудилась и начала хандрить. Нацепив на нос очки и натянув на обнаженное тело трусы и футболку — Каролли как-то выведал в одной статье о пользе спать голышом и с тех пор, уверенный, что новая привычка поможет ему держать фигуру в тонусе, улучшит циркуляцию крови и непременно накинет пару годков жизни, придерживался короткой инструкции — режиссер вновь принялся по очереди вызванивать то Селкет, то Брайана. — Они что там, сквозь землю провалились? — негодовал мужчина. От принятия решительных мер по устранению своего беспокойства его останавливали только третий час ночи и возможность попасть в неловкое положение, прослыв паникером. «А может, она отослала мне эту статью по ошибке, сообщила об этом Ри, и теперь они оба от меня морозятся?» — невесело усмехнулся Томас, тут же отгоняя от себя эту мысль. «Кто-кто, а эта сумасшедшая уж точно бы нашла способ, как выставить меня дураком». Томас слез с кровати и прошлепал босыми ногами по прохладному паркету. Не давая отчета своим действиям, распахнул дверцы шкафа, стянул с вешалки длинный свитер и свободные, но очень удобные штаны, быстренько напялил на себя и вышел из комнаты, по пути набирая новый номер. — Спишь? — Нет, — послышался хриплый голос. — О тебе думаю, все жду, когда позвонишь и найдешь, чем мне заняться, а то я-то совсем не знаю, что в такое время простым работящим смертным делать. — А кто тебе сказал, что ты — простой смертный? Разве в анкете к вакансии охранника была такая графа? — Непременно, а еще помню такие пункты как «нормированный рабочий график» и «премиальные за переработку». — Если прямо сейчас поднимешь свою жопу и через десять минут заедешь за мной в отель, будут тебе премиальные. — Если расскажешь, что за срочность, обещаю быть внизу через семь минут. Томас заметно взбодрился от этой новости, потому с удовольствием проинформировал Геральда о причине столь позднего звонка. — Хочу наведаться в дом Селкет и кое-что проверить. — Издеваешься? — но вот охранника в восторг данная новость не привела. — Я тебя по бабам развозить не нанимался, вызови себе такси. — Постой, ты не так понял, — Томас начинал себя чувствовать шестнадцатилетним подростком, который уговаривал отца отпустить его к друзьям с ночевкой, при этом уверяя, что никакого алкоголя, секса и наркотиков там не будет, а если будет, то он в этом определенно участия принимать не станет и останется сторонним наблюдателем, дабы проконтролировать ситуацию и не допустить возникновения какого-нибудь пиздеца, что непременно случится, если его не пустят на этот праздник жизни. — Нам нужно пробраться к ней в дом и найти очень важную вещь, — Каролли решил немного слукавить. — И я-то тебе на кой? — Если она нас застукает, мне понадобится надежная преграда между мной и ее приступом бешенства. Не хочу быть избитым какой-то девчонкой. — Ну это, конечно же, все оправдывает, — Геральд злобно рассмеялся в трубку и добавил. — Выходи через пять минут. Идеальный, как показалось Томасу на первый взгляд, план дал трещину, стоило мужчинам обоим переступить порог обители Сатаны. И все потому, что в этой самой обители, в которую не так давно режиссер заслал Брайана и Дэстера, он оказался впервые. Второй же причиной стал весьма ожидаемый вопрос от Геральда: «И что мы должны здесь найти». Томас был бы и рад ответить, вот только он сам не знал ЧТО, а точнее КАКИМ способом нужно ЭТО искать. Он не был знаком с бытом Селкет, с особенностями ее трудовой деятельности, практически ничего не знал о ее рабочей атмосфере и тем более не догадывался о порядках, царивших в этом доме. В то время, когда журналистка читала Каролли как открытую книгу, режиссер сам едва смог бы связать о девушке и пары слов. — Признаки. — Че? — переспросил охранник, решив, что ему показалось. — Признаки того, что все либо хорошо, и я заработавшийся, невесть что напридумывавший себе дебил, либо, что все плохо и пора бить тревогу. — И как мы должны это понять, потрудись объяснить? — недоумевал Геральд, уже начиная жалеть, что не послал треклятого режиссеришку в первую же секунду. — Ты пьян, обдолбался или чего хуже ВЛЮБИЛСЯ, что ли? Я вообще не улавливаю связи между твоей изначальной просьбой и тем, что тут сейчас происходит, — причитал мужчина, однако продолжал исследовать комнату за комнатой и постепенно продвигаться к лестнице, ведущей на второй этаж. Жуткие тени деревьев, отбрасываемые из-за полной луны, начинали его напрягать и нервировать. — Ты мне лучше скажи, полагаюсь на твой профессиональный взгляд, это место похоже на то, куда могли вломиться? — Как мы сейчас? — прыснул охранник. — С чего ты вообще так решил? — продолжая оставаться в абсолютном неведении, Геральд решил пойти по пути наименьшего сопротивления и прояснить для себя картину за счет дальнейшего диалога. — Она человек старой закалки, привыкла таскаться со своими грузными гаджетами и работать по старинке, раз отправила статью через почтовый ящик, наверняка перед этим правила ее и делала это с ноутбука и предполагаю из дома или автомобиля, иначе к чему такая спешка? — рассуждал вслух Каролли. — Что мешало ей сделать это из офиса, кофейни или любого другого места? Журналисты часто работают в разнообразной обстановке, да и вообще, вдруг у нее зарядка закончилась, а дабы убедиться в сохранности материала, она скинула его тебе, — охранник уверенно прошел по комнате, стараясь приглядеться к деталям в полумраке, а затем плюнул на все и включил фонарик на телефоне. — Комната как комната. Никаких признаков борь…бы… — яркий световой круг упал на дверь, что вела в другую комнату. На первый взгляд, ничего приметного, если бы не эти косые отметины на косяке и по краям двери. Геральд подошел ближе, провел пальцами по резьбе и посерьезневшим тоном выдал. — Похожи на следы от пуль. *** — Ты была плохой девочкой, Селкет! — писклявый голос выводит тебя из бессознательного состояния не хуже хлесткой пощечины. Ты вздрагиваешь, но не торопишься открывать глаза, понимая, что, во-первых, заметив, что ты очнулась, голосом твои неприятели могут не ограничиться, во-вторых, сначала следует справиться с лютой дезориентацией, ведь в первый миг пробуждения ты даже не осознаешь, что это ты — Селкет и именно к тебе обращаются. Медленно набираешь в легкие как можно больше воздуха и так же медленно выдыхаешь. Сердце колотится, как бешеное, гоняя кровь по венам со скоростью, кажется, сто миль в час, из-за чего в ушах стоит гул, виски пульсируют, все тело, будто чужое, ломает от переизбытка неестественной энергии. Во рту привкус железа, а в нос бьет стойкий запах крови. Твоей крови. «Меня накачали», — приходишь ты к выводу, тщательно проанализировав свое состояние. Ничего, это не первый твой опыт с наркотическими веществами. И далеко не в первый раз ты принимаешь их не по своей воле. Справишься. Ты продолжаешь медленно вдыхать и выдыхать воздух, возвращая концентрацию и ошметки воспоминаний: последнее, что ты запомнила прежде чем очнуться здесь, где бы это «здесь» ни находилось и как бы оно ни выглядело. Ты вспоминаешь свой кабинет. Силуэт мужчины. Голос отца, проигрывающийся со старой кассеты. От последнего резко бросает в пот, концентрация мгновенно рассеивается, по телу пробегает болезненная судорога. «Кто я? Мое имя Селкет. Мне тридцать два года. Я журналист». Концентрация вновь приходит в норму. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Голос отца. Ты не слышала его столько лет, но узнаешь мгновенно и безошибочно. Это совершенно точно он и никто иной. Не компьютерная имитация. Не некто, лишь изображающий его. Нет. Отец. У тебя о нем осталось не так уж и много воспоминаний: коллекция кружек с холодным кофе, испачканные протекшими чернилами документы, запах старых газет и табака, который никогда не выветривался из его кабинета, и джаз, игравший в маленькой комнатке без окон сутками напролет. Даже в те короткие летние визиты тебе заходить в кабинет запрещалось, но ты все равно то и дело тайком пробиралась в отцовскую обитель, пряталась под столом и часами наблюдала, как отец кружит по заставленной пыльными коробками с «сокровищами» комнатушке. Он никогда не расставался с сигаретой, дымя одну за другой без передыха, из-за чего у потолка образовывалась настоящая дымовая завеса, пропадавшая лишь тогда, когда домработница, ругаясь, снова распахивала дверь, а заодно и все окна в квартире, чтобы создать хотя бы подобие сквозняка. Отец не обращал на нее внимания, продолжая то и дело рефлекторно почесывать затылок или левый висок, а затем совершенно неожиданно срывался к печатной машинке и бесперебойно колотил по клавишам несколько минут, прежде чем вновь впасть в свои размышления на час или два. Возможно, для любого другого ребенка подобное времяпрепровождение показалось бы скучным, но не для тебя. Под столом было твое убежище, отец же играл роль головоломки, наблюдая за которой, ты пыталась понять ее, заразиться запалом мужчины, прочувствовать то возбуждение, которое испытывал он, когда в его голове зарождалась очередная идея. То, сколько повадок переняла дочь от своего отца, ты осознаешь уже много позже после его исчезновения. Во времена обучения на журфаке, ты ночами, пытаясь совладать с очередным абсолютно безумным заданием преподавателей, затариваешься сигаретами, к которым обычно равнодушна, включаешь на всю комнату джаз, который в иные моменты казался тебе абсолютно устаревшим, и кружишь по комнате, часами пялясь в чистый листок бумаги. В первый раз ты делаешь это ради шутки. Но быстро осознаешь, как это помогает. Возможно, ты не помнишь лица отца, но совершенно точно можешь воспроизвести эти его странные бормотания себе под нос. Возможно, не знаешь, когда у него день рождения, зато узнала бы его почерк из тысячи. Да, твоя информация о герое детства остается скудной в бытовом плане, но в глубинах памяти таились тысячи мелочей, которые отпечатались в мозгу на всю жизнь. К ним относится и голос отца, а также одна джазовая песня, которой он частенько подпевал. Нечто заунывно мелодичное про музыканта, продавшего душу Дьяволу для того, чтобы как этот самый Дьявол играть на саксофоне. Много позже ты не раз разыскивала эту песню среди старых записей отца, а также на барахолках, где все еще можно было отыскать рабочие пластинки, но твои поиски так и не увенчались успехом. «И почему я вспомнила об этой песне именно сейчас? — удивляешься ты, но тут же отвечаешь на свой же вопрос. — Потому что, мать ее, она играет в эту самую минуту!» Действительно, ты прислушиваешься сильнее и сквозь шум от блуждающих по твоему кровотоку химикатов улавливаешь знакомые нотки и обрывки слов. Где бы ты ни была, в этом месте играют любимую песню отца. Твою любимую песню. Ты бы с удовольствием насладилась столь приятным совпадением, но отчего-то ладони твои потеют, на лбу появляется испарина. Нет, песня здесь неспроста. Она играет, потому что КТО-ТО знает о тебе слишком много. Даже те твои предпочтения, о которых ты никогда и никому не рассказывала. Вдох. Выдох. Не теряй концентрации, Селкет. Не позволяй этому спектаклю выбить тебя из колеи, ведь именно на это он и нацелен. «Мое имя Селкет. Мне тридцать два года. Я… Я журналист» Еще какое-то время ты пытаешься достичь гармонии с собой, насколько это возможно сделать человеку, которого похитили и накачали наркотиками. — Плохая девочка. Притворщица! — звенит голос в ушах, походя на скрежет металла о стекло. Они знают, что ты очнулась. Что ж… Ты открываешь глаза и пытаешься осмотреться, но выходит у тебя это с большим трудом. Твоя голова зафиксирована, из-за чего ты не можешь ею пошевелить. В затылок упирается что-то холодное. Руки и ноги твои так же лишены возможности двигаться. Бросаешь взгляд на то место, где должны находиться твои запястья, но не видишь их. Ты не знаешь, мерещится ли это тебе из-за отравы, которую тебе вкололи, или это какое-то извращенное изобретение, но твои руки по локоть утопают в подлокотниках черного кресла, в котором ты сидишь. Кресло мягкое, но у тебя оно ассоциируется не иначе как с электрическим стулом. И будто в подтверждении этого, холодный предмет, приставленный к твоему затылку, пускает небольшой, но ощутимый разряд тока прямо в затылок. Все тело содрогается от боли, но ты не издаешь ни звука. Лишь стискиваешь зубы сильнее, упираясь взглядом в нечто, сидящее в паре метров напротив тебя. Комната, которая играет роль твоей темницы, походит на камеру в психбольнице. По крайней мере на те, которые показывают в фильмах. Разве что там все сплошь грязно-белое. Здесь же красное. Это из-за большой люстры, свисающей с неожиданно высокого потолка. Смесь черного стекла и эпатажного взгляда дизайнера превратили обычный осветительный прибор в массивного стеклянного монстра, усеянного сотнями красных глаз-лампочек. Из-за него в комнате все темно-красное. Наверное. Но ты не уверена. Что-то в картине перед твоими глазами кажется неестественным, и ты не можешь с полной уверенностью сказать, все ли дело в люстре, или же она лишь имитирует истинный источник света. Есть ли все, что ты видишь, на самом деле? Не плод ли это твоей больной фантазии? Странный черный силуэт продолжает сидеть напротив тебя. От него то и дело доносится детский смех, хотя силуэт не подходит ребенку. Он и на человеческий тянет едва ли. Внезапно прямо тебе в глаза бьет яркий белый свет. Ты жмуришься и морщишься, вызывая новый шквал смеха. Луч убирают и наставляют на силуэт, и только теперь ты видишь своего собеседника. На стуле с высокой спинкой сидит мужчина. В черной маске крокодила. В черном костюме из крокодиловой кожи. В черных туфлях с острыми носами. Тоже крокодиловые. Под пиджаком виднеется черная рубашка, ворот которой украшен металлическими уголками. Ты не видишь, что на них выгравировано, но уверена, что и там крокодилы. «Что за маскарад…» — проносится мимолетная мысль, прежде чем ты осознаешь, что мужчина не один. У него на коленях сидит некто маленький. Белокурая девочка в белом платье принцессы. На голове сверкает диадема. В маленьких ручках большой фонарь, который и ослепил тебя еще секунду назад, а теперь освещал этих двоих. Лишь лица ее не видно. Она, отвернувшись к мужчине, тихо что-то шепчет ему, то и дело хихикая. Крокодил в ответ медленно кивает, будто бы соглашаясь. Его правая рука утопает в платье девочке. И тебе лишь остается надеяться, что он просто придерживает ее. Пальцами же другой руки, в черной крокодиловой перчатке, он барабанит по свободному колену. — Наконец-то открыла глаза! — доносится до твоих ушей детский шепот. Крокодил кивает. — Интересно, она знает, наско-о-о-олько она плохая девочка? Крокодил пожимает плечами. — Нам надо ей рассказать? И снова кивок. — А я могу показать ей свое лицо, прежде чем начну говорить? Крокодил начинает барабанить по колену сильнее, будто бы размышляя, пока наконец не кивает. — Давай познакомимся? — этот вопрос обращен уже к тебе. — Ну давай. Думаю, я в представлении не нуждаюсь. Меня-то ты хорошо знаешь, как погляжу, — бормочешь ты, стараясь изображать саму невозмутимость. — О-о-о, — пищит девочка. — Я тоже не нуждаюсь в представлении. Ты очень хорошо меня знаешь! — Сомневаюсь. Не вожусь с детьми. Те еще занозы в заднице. — А как же материнский инстинкт? — В жопу материнский инстинкт. Еще вопросы? — Не любишь детей, значит? Даже тех, о ком строчишь свои блядские статейки! Слово «блядские» из уст ребенка, которому, судя по виду и голосу, не больше шести, режет по ушам. — Не беспокойся, у меня, знаешь ли, принцип. Пишу только о мертвецах. — Да? — девочка снова хихикает. — А кто тебе сказал, что я жива? — с этими словами говорившая поворачивается к тебе и у тебя в горле застывает комок. «Мое имя Селкет. Мне тридцать два го…» На тебя смотрит детский череп. «Мое имя Селкет…» Нет никакого ребенка. «Моем имя… Черт… Не помню… С… С… Селкет…» Есть только кукла, сделанная из настоящих детских костей. «Селти? Сема? Селкет». И чревовещатель. Крокодил. — А знаешь, почему я мертва? — пищит кукла, с помощью хозяина двигая челюстью. — Потому что я была плохой девочкой, Селкет. Прямо как ты!