Ментол и мята

Последние несколько суток дались Рису нелегко. После полномасштабной грозы вполне ожидаемо больницы заполонили не только пострадавшие и их родственники, но и ипохондрики, и психически нездоровые люди, вещавшие о мировом заговоре. Один старичок, к примеру, поймал врача в приемной и двадцать минут с жаром рассказывал о некоем тайном обществе, которое управляет погодой и творит страшные дела по всему Тэ’Ниэсу. Парень прослушал лекцию с еле скрываемым скепсисом. После таких смен хотелось лишь одного: вернуться домой, упасть на кровать и хорошенько выспаться, позабыв о теориях заговора хотя бы на пару часов. Но лишь парень пересек порог своей обители, как понял, что в ближайшее время от этого бреда ему не скрыться даже в собственной квартире. За пару дней его отсутствия дом мужчины превратился из уютного жилища в стратегический штаб борцов за добро и справедливость. Пометки Селкет валялись везде где ни попадя. На кухне громоздилась гора из грязной посуды. Кровать в спальне Риса оказалась смятой, а его шкаф распахнут и частично выпотрошен. Нет, мужчина всегда был готов помочь всем и каждому. Но у него начало складываться впечатление, будто его гостеприимством злоупотребляют. — Уж прибрать за собой можно было, — пробормотал мужчина, начиная собирать раскиданные по комнате вещи, формируя стопки и аккуратно укладывая те на полки. Он бы не смог заснуть в таком бардаке, пусть и устал настолько, что еле стоял на ногах. — Да забей, — послышался знакомый голос, заставивший мужчину подпрыгнуть на месте. И без того уставшая нервная система слишком быстро перегружалась от любого стресса, потому Рис мгновенно ощутил наплыв страшного раздражения. — Я разрешил жить здесь людям, а не свиньям, — бросил он, поворачиваясь к девушке, притулившейся в самом темном углу комнаты и гипнотизирующей экран ноутбука, яркость которого понизила до минимума. Шторы были плотно задернуты, не пропуская в комнату свет. Потому Рис и не увидел девушку сразу. — Сейчас есть вещи поважнее уборки, — беспечно пожала плечами девушка. — Да. Годы идут, а отговорки не меняются, — Рис не хотел этого говорить. Мужчина не хотел говорить вообще. Но нервная система работала вхолостую. Усталость затмевала разум. А обиды, копившиеся годами, внезапно полезли наружу, желая стать оглашенными. Рис закрыл глаза, пытаясь вернуться к равновесию, но Селкет ему в этом помешала: — Годы идут, а ты продолжаешь оставаться страдальцем, — протянула она, явно не осознавая, как бьет по самолюбию бывшего мужа. Селкет была хороша во всем: красива, умна, талантлива, но… Все это становилось не важно, когда она входила в режим суки. Ни тени благодарности в голосе. Ни единой попытки сделать что-то для того, чтобы удобно в той или иной ситуации было не только ей. Безграничная эгоистка, помешанная на работе и плевавшая на чувства окружающих. — Ты не могла бы переместиться в другую комнату, я хочу поспать, — привычно проглотив очередную обиду, попросил мужчина миролюбивым тоном. — Десять минут. — Прямо сейчас, — раздражение вновь попыталось заграбастать себе бразды правления. — Не занудствуй. — Знаешь… — Рис сел на кровать и уставился в одну точку. — Когда-нибудь твой характер выйдет тебе боком. — Хах! — рассмеялась девушка. — Рис, котик, ты же знаешь, что угрозы не твой конек. Ты слишком мягкий, — девушка и не думала жалеть бывшего мужа. Нет, раз за разом она била по самому больному, будто бы надеясь на то, что ее пошлют. — Так угрожаю тебе и не я, — улыбнулся врач, зная, что позже пожалеет об этом. Да, он навел справки, но лишь потому, что волновался за Селкет. Лишь потому, что… Потому что продолжал любить ее несмотря ни на что и желал ей счастья. Полученную информацию он раскрывать никому не собирался, добывая ее лишь для того, чтобы быть готовым к любому повороту событий. Но сейчас… В этот самый момент… Момент усталости, опустошенности и дикого раздражения он Селкет всей своей терпеливой душой ненавидел. И хотел сделать больно той информацией, с помощью которой собирался оберегать. — Да-да, весь мир против меня, — пробубнила журналистка, оставаясь равнодушной к предостережениям Риса. — Если Он стал для тебя уже целым миром, то да, — хмыкнул врач. — Вкус на мужчин у тебя остается специфическим. Девушка вздрогнула, наконец оторвала взгляд от экрана ноутбука и уставилась на бывшего мужа. — Ты опять это сделал? — прошипела она зло. — Ради твоего же блага. — Мое благо касается только меня! — воскликнула брюнетка, вскакивая на ноги. — Мне не пятнадцать лет! И мне не нужна нянька в лице бывшего муженька! — Видимо, нужна, если ты действительно собираешься продолжить связь с этим типом! — Что и с кем я собираюсь делать не твоего ума дело! — Что бы ты ни думала, я для тебя стараюсь! — Нарывая грязное белье на моих потенциальных любовников?! Если бы мне было это необходимо, я бы сделала это сама! — ОН БОЛЕН! — взбешенно выдохнул Рис. — Послушай, черт бы тебя побрал! Он на учете в психиатрической больнице, ясно?! — с этими словами мужчина трясущимися руками вытянул из портфеля раздобытые в больничной базе документы. — Вспышки гнева, повышенная агрессия, паранойя! В один прекрасный день он может взбеситься и выбить тебе все зубы или и того хуже! Он… Рис собирался прочитать целую лекцию об опасности построения отношений с психологически нестабильным человеком, но сделать ему этого не удалось. Не удалось из-за этого самого психологически нестабильного человека, ворвавшегося в комнату, дабы ярко продемонстрировать, насколько он опасен. — ТЫ!!! — взревел Томас, замахнувшись на Риса, и со всей вложенной злобой и обидой от прозвучавших за его спиной слов ударил мужчину в висок. Режиссер не целился, когда подлетал к нему. Невидимый калейдоскоп перед глазами разбил изображение на тысячи мелких деталей. На периферии остались только эмоции. Он не видел разлетевшихся по комнате листов нарытого на него «досье», не замечал скованное удивлением и в то же время страхом лицо журналистки, игнорировал секундное оцепенение Джеймса, чей взгляд чудесным образом красноречиво преобразился через мгновение: «Вот о чем я говорил» читалось в нем. Джеймс слетел с кровати, ударившись спиной. Град ударов, обрушившийся на него, также внезапно сменился на удушающие оковы — чужая ладонь сдавила шею. До хрипоты. До прилившей крови к лицу и вздувшихся вен. До слюны, брызнувшей из открытого рта. Рис попытался что-то сказать. Но не вышло. Возмущенный крик журналистки, приказывающий Каролли остановиться, едва пробился до слуха через плотный вакуум. Джеймс взглянул на бешеное лицо Томаса: очки едва держались на лице, брови, образовав множество складок, сдвинулись на переносице, плотно склеенные губы и расширенные зрачки, тенью заполонившие глаза. Собравшись с силами, одними губами мужчина произнес: «Ты не стабилен», словно такая прямая констатация факта в подобной ситуации хоть кого-то спасала. Но тиски стали давить меньше. — Какое! — выдавил из себя Томас. — Какое право ты имеешь лезть в мою жизнь? В голову режиссера прилетела пущенная Селкет подушка. — ЭЙ, ПРИДИ В СЕБЯ! — взывала девушка. Однако все внимание Каролли было сконцентрировано лишь на одном человеке в этой комнате. Да и с каких пор подушка попадала под значение «оборонительный снаряд»? — Все ваши беды, врачей, оттого что вы вовремя не можете засунуть в задницу свое любопытство и перестать анализировать на предмет изъянов всех попадающих на ваш чертов радар людей. Не стабилен? — агрессивный баритон будто исходил не из самого Томаса, а из демона, что сидел в каждом. — К такому выводу ты пришел исходя из сложившейся ситуации? Наверное, любой стабильный человек на моем месте, услышь о себе такое, открыл бы дверь и предложил вам пройти на кухню, а сам бы заварил чайку, чтобы вы смогли вдоволь разложить все его психическое состояние по полочкам, гляди еще чего нарыли бы, — Томас окончательно расслабил пальцы, не приходя в себя, но чувствуя, как жажда вырвать лежащему под ним мужчине кадык утихает. И это стало если не ошибкой, то недальновидностью с его стороны. Джеймс — ходящий чан с дерьмом, добротными порциями сливавшимся в него последние несколько дней, — решил поступиться своими принципами и врачебной этикой, трактующей последовательность действий в ситуациях, когда пациенты (пускай Томас далеко им не являлся, но потенциально попадал под это определение) начинали путать берега. Встречный удар пришелся Каролли в грудь, второй — в голову. И нервы обоих, подобно лодочному мотору, завелись по новой. Мужчины сцепились друг с другом и принялись кататься по полу, нанося друг другу удары. Вихрь, закружившийся в комнате, едва не снес журналистку с ног. Опешив, девушка лишь попыталась уследить за перемещением мужчин, но те подолгу в одной точке не задерживались. Под руку попадало все: ваза, пепельница, вешалка, острый крюк который едва не угодил Джеймсу в глаз, стул и даже шкаф, чудом оставшийся стоять на месте из-за своей массивности и захламленности. С первого взгляда драка казалась честной, но в действительности каждый удар Томаса был против правил — мужчина ходил по тонкой грани, грозясь своими действиями привести не просто к травматичным, но сложно поправимым последствиям. Если вовсе не… В какой-то момент, когда мужчины замедлились достаточно, а фитиль терпения Селкет догорел, девушка безрассудно запрыгнула Томасу на спину и начала что есть мочи колотить его по всем открытым и доступным частям тела, взывая к вниманию. Первая мысль, промелькнувшая в поглощённом яростью разуме Томаса, призывала скинуть с себя девчонку. А лучше впечатать ее в стену, чтобы Селкет, оказавшаяся между спиной Каролли и твердой поверхностью, тут же растеряла всю свою спесь. Но монстр, живший одними лишь негативными эмоциями, тихо заскулил, так и не претворив желаемое в реальность. Иное чувство, которое в нынешнем состоянии режиссёру охарактеризовать не получилось бы, подавило первобытный инстинкт самосохранения, не позволив перейти черту, которую Томас до того переступал и не раз. Мужчина перестал бить Риса, поднялся на ноги и уставился на захлёбывавшегося обильно сочащейся кровью из разбитого носа хозяина квартиры. Селкет по-прежнему висела на Томасе, продолжая лупить его по плечам. — Иди умойся, — выговорил Каролли несвойственным ему низким голосом в сторону Риса. Режиссёра все еще трясло. Пальцы по-прежнему сжимало в кулаки. Разбитые костяшки саднили. Хотелось продолжить. Ударить врача еще пару раз, чтобы неповадно было лезть туда, куда его не просят. Но слабые удары журналистки давали понять, что Томас переборщил. И мужчине отчего-то стало за это стыдно. Не перед Рисом, но перед Селкет. «Идиот», — подумал он, наблюдая, как его соперник поднимается и, пошатываясь, бредет в сторону ванной комнаты. — Тронешь ее, прибью, — бросил мужчина уже у выхода из комнаты. Томас в ответ на кинутую фразу промолчал. Ему бы хотелось заверить, что никогда и ни за что он такого не совершит. Но, черт побери, когда глаза режиссера застилала пелена ярости, он плохо соображал и не контролировал себя. Если подумать… Если подумать, он действительно был опасен и ему следовало держаться подальше от Селкет. Держаться подальше вообще от всех. — Перестань меня бить, все уже закончилось, — бросил Каролли, обращаясь к девушке, висевшей на его спине подобно рюкзаку. — Ты сдурел? — журналистка и не думала прекращать. — Какого хрена ты творишь?! — Твой бывший — долбоеб, — выдохнул Томас, осознавая, что все силы тратит на то, чтобы держать себя в руках. Посмотри кто на него со стороны, и показалось бы, будто он успокоился, но это было далеко не так. Тело все еще колотило. Кулаки сжимались с такой силой, что по рукам пробегали судороги. Желваки ходили ходуном. — Слезь с меня и выйди, — бросил режиссер, надеясь, что в полном одиночестве взять себя в руки у него выйдет куда быстрее. Селкет спрыгнула со спины режиссёра, но уходить не торопилась. — Ну? Чего ждешь? — рыкнул мужчина, кинув на нее гневный взгляд. — Я не уйду. Хочу лишить тебя возможности предаться столь сладкому акту самобичевания, — заявила она непреклонно. Томас стянул очки и потер глаза, всем своим видом демонстрируя, насколько ему не хочется вступать в спор. Не хочется, но придётся. — Рис урод, который полез не в свое дело, но кое в чем он прав. У меня действительно есть определенные проблемы. И… Я действительно опасен, — процедил Томас сквозь зубы, чувствуя, как новая волна злости накрывает его. И почему журналистка просто не может уйти? Зачем все усложнять?! — Опасен для меня? — Для тебя в том числе. Когда я в ярости, я плохо себя контролирую. Я могу… — слова застряли в горле. — Я могу сделать нечто, о чем затем буду сожалеть всю жизнь. — Ударить меня, например? — скептически хмыкнула девушка. — Именно. — Но разве пару минут назад ты не был в полном отрубе от реальности? — Был! И я бил Риса! Ты что, не заметила, мать твою? — А почему меня не ударил? Легкий ступор Томаса быстро растаял в жутком раздражении. — Тебе повезло, что я взял себя в руки. — А почему не взял себя перед тем, как бить Риса? — Я сорвался! Я же говорю, что не контролирую… — Если не контролируешь, то, мать твою, объясни, почему ты не ударил меня. В смысле, блин, мне повезло? Что в момент, когда я на тебя накинулась, планеты выстроились в нужную фигуру, после чего тебе прямиком из космоса пришло озарение, и ты взял себя в руки? Так это работает? — Нет! Первоначальным раздражителем был Рис! — А теперь твой первоначальный раздражитель я? — Именно. — Так ударь меня. — Ты сдурела?! — Давай, тряпка. Покажи, каким плохим мальчиком можешь быть? Или слабо? Видимо, мужик из тебя такой же, как и режиссёр, — Селкет продолжала и продолжала сыпать колкостями, пуская в голову Каролли одну пулю ярости за другой. Взгляд затуманился. Мужчина не понимал, что делает. Он замахнулся и… Кулак врезался в стену. Селкет, оказавшаяся в полуметре от удара, торжествующе цокнула языком. — Это у тебя так прицел сбит? Мое лицо правее, — улыбнулась она. — Чего ты добиваешься? — Пытаюсь объяснить… — Селкет сделала шаг в сторону Томаса. — … Что ты мне не опасен. — Как ты можешь быть в этом уверена, если в этом не уверен даже я сам?! — А у меня женская интуиция. — Женская интуиция обычно приводит к домашнему насилию! Уж тебе ли, как журналисту, не знать об этом? — О, к домашнему, то есть семейному? То есть ты мне делаешь предложение руки и сердца? Так сразу? — хихикнула брюнетка. — Ты… — нервная система Каролли продолжала оставаться в перевозбужденном состоянии. — Ты невыносима! — прошипел он зло, после чего метнулся к девушке, схватил ее за талию и поцеловал. В конце концов, перевозбуждение можно снять не только мордобоем. Губы режиссера проглотили судорожный вздох журналистки. И на какое-то мгновение все зависло. Будто их поцелуй стал частью отснятого на старую кинопленку видео, и теперь кто-то посторонний, поднеся раскадровку к свету, со скрупулезным и жадным вниманием просматривал кадр за кадром. Слипшиеся губы не двигались, не пропуская воздух. Напряжение во всем теле щемящей болью где-то под ребрами ушло в район шеи и осталось там, пульсируя. Томас чувствовал, как с каждым новым тягуче медленным, едва заметным движением фиолетовый пигмент помады на губах журналистки покрывал миллиметр за миллиметром его собственных, смешивался со слюной. Режиссер со стороны напоминал бойцовского пса, изголодавшегося по свежей крови и мясу, пса, в чей ошейник ухватились пальцы, удерживая опасный оскал у самого лица жертвы, и позволяя животному лишь облизывать, раз за разом проходиться языком, заставляя человека напротив гадать, а в какой же момент его сменят зубы? Селкет не была похожа на фарфоровую куклу — ни одна ее клеточка не требовала, чтобы с нее сдували пылинки, бережно оберегая от любого постороннего воздействия. Селкет не внушала обманчиво мужчинам, будто за ее показушным рвением казаться сильной и независимой для всех, на самом деле скрывалось отчаянное желание чувствовать себя в безопасности под чужим крылом. Никаких тузов в рукаве или тайных знаков — лишь голая правда, которую можно было увидеть после нескольких проведенных в близком кругу журналистки вечеров. Но мужчины отказывались принимать очевидное за истину. «Не бывает так просто», — каждый раз думал новый ухажер и кидался на поиски подтекста, тут же переиначивая любые слова Селкет, видя совершенно иной, а иногда и вовсе абсолютно противоположный смысл, нежели в них вкладывала брюнетка. «Не нужно со мной носиться», — просила она и получала двадцать СМС и звонков в день с банальными вопросами. «Не стоит со мной нежничать», — направляла она и единственное чего добилась — шлепок по заднице и наручники с розовым мехом. Раз за разом Селкет говорила, чего хочет на самом деле, но партнеры, как по заказу, открывали словарь «Что говорит и что подразумевает женщина» и гнули свою правду. Но режиссер. О, нет. С этим человеком все было иначе. Он не мог определиться с моделью поведения, со своим отношением к девушке. В одну и ту же минуту, смотря на журналистку полным обожания взглядом, он мог с упоением рассказывать о своей ненависти и о том, сколько седых волос по ее милости теперь красовалось на его голове. Каролли раз за разом заставлял девушку просчитывать и угадывать каждый последующий его шаг, но в какой-то момент одним своим спонтанным действием рушил все дальнейшие прогнозы, сворачивая с намеченного пути. И вот сейчас, когда, казалось бы, правильнее всего было высвободиться из обжигающе горячих рук, пальцы которых болезненно впивались в нежную кожу, и броситься утешать пострадавшего Риса, Селкет решила не упускать столь неожиданно и, быть может, совершенно не вовремя обрушившийся на нее шанс, и наконец получить от Томаса желаемое. У их поцелуя было свое название — «Доигралась». Оно каталось с языка на язык, проходило по губам и ничуть не осторожным касанием зубов проникало под кожу. Томасу было плевать, удобно ли Селкет, не врезаются ли в мягкую кожу углы мебели, не ноет ли от холода стены затылок, его не волновало, останутся ли на ее теле синяки от неосторожных и неконтролируемых касаний. Все, чего он хотел, — это урывками глотать ее дыхание, слушать невнятные постанывания и, бесцеремонно нырнув между ног в складки ткани домашних шорт и трусиков, обнаружить, насколько под ними мокро… «Оттолкни меня, — мысленно умолял Каролли. — Оттолкни, пока я окончательно не потерял контроль». Но Селкет лишь сильнее сжала пальцы, запущенные в его растрепанные волосы. То, что происходило, назвать можно было не иначе, как дикостью. Томас ненавидел эту девку годами. При каждой новой статье, вышедшей из-под ее «пера» и посвященной режиссёру, он рвал газеты на клочки и часами представлял, как заставляет ее ползать по его квартире, собирать куски газеты и жрать их. Так почему же сейчас его колотило совсем от другого желания? Холодные пальцы скользнули под нижнее белье и беспрепятственно проникли во влажное отверстие. Журналистка тихо замычала, потому Томас перекочевал от губ к ее шее на случай, если она захочет сказать пару слов «Против». Сам он был не любителем пустых разговоров в постели, обычно поглощённый партнером настолько, что ни единой лишней мысли в его голове не оставалось. Вопреки ожиданиям, Селкет ничего не сказала, лишь шумно выдохнула, невольно подаваясь навстречу тонким пальцам. Слишком правильное общество почти полностью оградило ее от такого понятия, как страсть. Мужчины предпочитали осторожничать. Спрашивали разрешение, прежде чем поцеловать. Спрашивали разрешение, прежде чем обнять. Спрашивали разрешение, прежде чем раздвинуть ее ноги. И всё это неимоверно девушку бесило. У нее был сильный характер, и она хотела рядом с собой иметь мужчину под стать себе, а не мямлю, неспособного принять ни единого решения самостоятельно. Был нужен тот, кто добивается своего так же, как своего всегда добивалась она. Как странно, что необходимую ей черту характера она обнаружила в мужчине, от которого меньше всего ожидала. Каролли впивался в шею девушки, беззастенчиво оставляя на светлой коже один засос за другим. Одна его рука нырнула под футболку, добираясь до груди. Пальцы другой продолжали ритмично двигаться внутри девушки. Ясно же, что этого мало. Почему он медлит? Селкет оставила волосы Томаса в покое, прекратив нажимать на его затылок так сильно, чтобы у мужчины не оставалось возможности отстраниться от нее. Наманикюренные коготки спустились ниже, расстегивая рубашку Каролли и слегка царапая кожу. Журналистка быстро добралась до ремня, но расстегнуть его оказалось не так просто, и брюнетка впервые подумала о том, что, наверное, подобные муки испытывают парни, когда пытаются расстегнуть бюстгальтер на своих девушках. Зубы Каролли внезапно сжались сильнее. Сквозь истому удовольствия пробилась молния боли, от шеи пробежавшая по всему телу. — Сдурел? — тихо зашипела журналистка, тем не менее не торопясь отвечать Томасу тем же. — Я тебе этого не разрешал, — послышался агрессивный шепот. Каролли явно говорил о ремне, который оставался застегнутым. — Я тоже много чего тебе не разрешала, — судорожно выдохнула журналистка. Пальцы режиссёра темпа не сбавляли. — Так ведь и не запрещала, — послышалась ухмылка. Вот говнюк! Селкет было взбрыкнула, но именно в этот момент, будто уловив ее настроение, Томас ввел пальцы резче, и девушка тихо вскрикнула. — Только погоди… Выйдет новое кино… Я его… Я его! В пух и прах разнесу! — пообещала она, запинаясь. — Даже не сомневаюсь, — продолжал ухмыляться Каролли, свободной рукой задирая футболку журналистки и стягивая ее с девушки. — Ломаться — моя прерогатива, — никак не могла успокоиться Селкет, сжимая пряжку режиссёра, но больше не пытаясь ее расстегнуть. — О тебе же забочусь, — последовал хриплый ответ. — М-м-м… А может у тебя просто не встал? Знаешь, в потемках трудно разглядеть, — провокация тухлая, стояк не разглядел бы только слепой, но в нынешнем положении Селкет совершенно не выходило сосредоточиться и придумать что-то изощрённее. — Не понимаю, как ты выжила при таком остром языке? — послышались нотки раздражения в голосе Каролли. Но вслед за тем до ушей Селкет донесся лязг расстёгивающейся пряжки. — В потемках, говоришь? — а затем Каролли выставил руку и не глядя схватился за плотное полотно ткани цвета кофейных зерен и потянул на себя. Деревянные кольца заскрипели, и одна часть еще недавно плотно задернутых штор с резким «вжиком» отъехала к самому краю карниза. Дневной свет пробился в комнату. И если журналистке сперва показалось, что все это мужчина проделал только для того, чтобы наглядно убедить ее в том, насколько ошибочно звучали ее слова о не вставшем детородном, то произошедшее далее быстро разубедило в своих выводах. Томас хотел видеть Селкет. Всю, целиком, с тем ворохом переполняющих ее чувств. А приглушенный свет нагло сжирал большую часть эмоций, за которыми режиссер хотел наблюдать. И не только эмоций… — Красивый, — два небольших кусочка ткани телесного цвета, соединенные между собой цепочкой с пятью звеньями, расписывал тонкий узор черного кружева, при первом взгляде, создавая обманчивую иллюзию, будто белье и вовсе было наполовину прозрачное — беж почти сливался с телом Селкет. Невероятно тонкие, кажущиеся такими хлипкими бретельки, отсутствие чашек и прочих поддерживающих подкладок внутри ткани превращали повседневный предмет гардероба в инструмент управления мужчинами. И не только… Отвести взгляд и перестать пытаться разглядеть очертания вставших сосков под ним было попросту невозможно. У Каролли же получилось не с первой попытки. И то только после того, как сексуальный подтекст его мысли «Вот бы она ходила в нем всегда» разбавила другая. Томас нахмурился: — И ты так спокойно разгуливаешь в нем под тонкой футболкой по дому? — Не вижу ничего в этом криминального, — тут же среагировала Селкет. — Меня окружают одни геи, — громогласно заявила она. — И бывший муж и… — Для которого вряд ли окажется в новинку данное зрелище… Нх… да что ты… творишь, мать твою, — шумно выдохнула журналистка, утыкаясь в чужое плечо. Пальцы в ней задвигались быстрее, с каждым движением напирая на чувствительные стенки, оглаживая. Каролли ласкал девушку в столь привычном ей темпе и входил под привычным ей углом, что не чувствуй она запах и тепло мужского тела, с куда большей охотой брюнетка поверила в то, что, поддавшись своим фантазиям и оставшись наедине с собой, именно она ублажала прямо сейчас себя. Ведь быть настолько проницательным в их первый же раз просто невозможно. Томас с тихим влажным звуком вытащил пальцы из Селкет и взглянул на девушку. — Да похуй мне на твоего ебыря. Хоть трижды бывшего. Какая же все-таки ты стерва. Тебя окружают только геи? Не стыдно говорить при мне такое? Ты действительно получаешь кайф каждый раз, когда удается меня задеть? Журналистка опустила взгляд. Съехавшие на переносицу очки подарили возможность насладиться видом на тщательно прокрашенные черной тушью длинные ресницы, легко дрожащие то ли от смущения, то ли от желания, что благодаря безграничному рвению Томаса потрепаться в такой момент приходилось в себе глушить. А, быть может, и от подкатывающего раздражения. — Томас, ты идиот? — устало выдохнула девушка. — Очевидные вещи так долго и тяжело до тебя доходят? Как ты думаешь, если я ношу такие вещи при посторонних людях, прекрасно зная, КАК ИМЕННО на меня НЕ БУДУТ смотреть, что в этой компании определенного подтекста можно избежать, для кого, по-твоему, я тогда так наряжаюсь? Да, я привыкла так одеваться, не спорю. И нет, не льсти себе, это все не ТОЛЬКО для тебя. Но каждый раз, когда я по утрам выбираю какое бы сегодня надеть белье из того скудного набора, что был со мной при бегстве, нет-нет, да проскальзывает мысль, а что если именно его увидишь ТЫ? Селкет ожидала услышать в ответ очередной укор, переворачивающий ее слова с ног на голову или хотя бы оправдание, но вместо этого брюнетка лишь почувствовала, как худых плеч коснулись пальцы, поддевая тонкие бретельки и заставляя повиснуть их у локтей. Каролли аккуратно убрал длинные прямые пряди волос, покоящиеся на плечах журналистки, за спину. А затем посмотрел Селкет прямо в глаза и тихо проговорил: — Мы выясняем с тобой отношения так, словно уже тысячу лет пробыли вместе. Но уж лучше ты будешь называть идиотом меня! — одним легким движением указательного пальца Томас поддел дужку очков на переносице и стащил их с лица девушки. Она так много говорила. А он так сильно нервничал. Она так его бесила. Он так ее… Вкус кожи на языке. На журналистке не было духов, быть может, капля геля после утреннего душа, но не более. Скользящими движениями от плеч к ключицам, и замок, соединяющий бюстгальтер на спине, раскрылся одним легким движением. Каролли поймал вставший, алеющий на лишенной загара коже сосок языком, сжимая в объятиях журналистку и чувствуя, как та едва заметно задрожала в его руках. «Женская грудь слишком нежная, чтобы с ней так обращаться», — раз за разом повторял себе режиссер, когда, накрыв второй рукой так подходящую по форме под его ладонь грудь Селкет, принялся ее сминать, играя пальцами с соском, то надавливая на чувствительную горошину и оттягивая, то охватывая пальцами всю целиком, чувственно сжимая. Страсти, возникшей так неожиданно между этими двумя, места было катастрофически мало, и потому, когда Селкет в очередной раз вцепилась пальцами одной руки Томасу в волосы, а другой впилась в плечо, он подхватил ее за поясницу и, оторвавшись от груди, оставляя новую влажную дорожку на ключице, в несколько коротких шагов преодолел расстояние до кровати и кинул брюнетку на матрас. «Хорошо бы, наверное, дверь прикрыть», — проскользнула тусклая мысль в голове Селкет. Но ощущение того, как с девушки резко стягивают шорты вместе с нижним бельем, отвлекли ее от дельной идеи. А у Томаса в голове она и вовсе не зародилась. Избавив журналистку от лишней одежды, мужчина разместился между ее ног, вцепившись пальцами в колени куда сильнее, чем требовалось, и разведя их в стороны. Уже к вечеру на них, как пить дать, проявятся пятерни Томаса во всей своей красе. Ни капли смущения. Ни секунды сомнения. Лишь убийственно будоражащий и пожирающий девушку взгляд, гулявший по телу уложенной на лопатки Селкет. Каролли расстегнул пряжку и ослабил ширинку, видимо чтобы снять часть дискомфорта, причиняемого одеждой. Но демонстрировать стояк во всей красе не торопился. — Будет неловко, если ты кончишь прежде, чем успеешь поработать членом, — фыркнула девушка, намекая на необходимость переходить на новый постельный уровень. — Не кончу, — послышалось грубое. — Я не врубаюсь, ты издеваешься? — уже раздражённее выдохнула Селкет. — Не тороплюсь. — Так поторопись! — Нет… — Томас подался ближе к девушке, смотря ей прямо в глаза. — Хочу, чтобы ты меня умоляла. От подобных слов журналистка не могла не взбеситься. Каролли прекрасно это знал. Вспышка гнева на мгновение накрыла девушку с головой, заставив ее лягнуть Томаса. Удар пришелся в плечо, но мужчина этого будто и не заметил. Лишь пальцы сжали колени сильнее прежнего. — Не дождешься! — рыкнула журналистка. — Вот и проверим. «Полегче на поворотах, парень, я не из стали», — подумала Селкет, но высказать эту мысль вслух не решилась. Не потому что боялась сбить настрой, просто… Просто все это ее до одури возбуждало. Сильные пальцы. Требовательный тон. Не терпящий возражений взгляд. В бытовых вопросах она бы не уступила, но в сексе… В сексе можно было позволить себе чуточку расслабиться и предоставить возможность партнеру решать самому, что делать дальше. Не исключено, что позже на ее месте оказался бы Каролли, и именно она держала бы всю ситуацию под контролем. Но это потом, позже, когда агрессивное поведение Томаса девушке наскучит. Если наскучит… Легкий поцелуй чуть выше колена оказался контрастом в сравнении с впивающимися в кожу пальцами. Следующий поцелуй — неожиданно нежный — пришелся на внутреннюю часть бедра. Третий — в складку между бедром и промежностью. Селкет зажмурилась, начиная дышать тяжелее. На такие ублажения в первый же секс она не рассчитывала. Сильные пальцы наконец оставили в покое ее разведенные колени и медленно, едва касаясь горячей кожи бедер и живота, перекочевали к обнаженной груди. «Надеюсь, здесь-то он догадается быть поаккуратнее?» Не догадался. Томас впился в ребра девушки с такой силой, что ей показалось, будто она попала в капкан. Лишь большие пальцы легли на грудь и ощутимо прошлись по затвердевшим соскам. — Тормозни, — зашипела Селкет сквозь зубы, но Томас ее то ли не услышал, то ли сделал вид. — Томас, мать твою, совсем не обязат… Кончиком языка мужчина мягко коснулся набухшего клитора. А следом пришлось забыть о неловкости и смущении, перестать держаться за сковывающие мысли вроде «это неправильно» и просто расслабиться. Потому что то, КАК ИМЕННО это делал Томас, раздвигало границы дозволенности на первых же минутах. Его осторожные движения не были похожи на те, когда мужчина прощупывал почву, пытаясь отыскать эрогенные зоны, не имея ни малейшего понятия, где они находились. Режиссер будто бы держал в голове карту устройства женского тела, со всеми мигающими лампочками наслаждения в нужных точках. Его язык не причинял дискомфорта, становясь мягким там, где было необходимо чувствовать не напирающие касания, вылизывал особенно чувствительную кожу, а следом погружался неглубоко, с уже более ощутимым напором проходя по внутренним стенкам влагалища. Томас прислушивался к каждому вздоху Селкет. Он знал: девушки, еще толком не разогревшись, в поисках нужной волны часто симулировали, выдавая неправдоподобные ноты своего наслаждения, но искренне надеялся, что у журналистки не хватило бы духу так обломать личное удовольствие собственной фальшью, и потому доверял каждому раздающемуся и резонирующему от стен комнаты ее постаныванию вполголоса. Природная смазка вперемешку со слюной вязкой ниточкой тянулась по бедрам, мокрым пятнышком оседая на покрывале. Рука Томаса непрерывно перекочевала от груди к бедру, а затем ухватилась за ягодицу. Селкет не успела уловить момента, когда под ее бедро вклинилось чужое плечо, пальцы на полушарии сжались сильнее, а Томас оказался ближе, глубже. Раскрывая весь потенциал своего языка, не боясь впоследствии перенапрячь столь сильную, но при этом достаточно болезненную при повреждении мышцу. Он вылизывал Селкет, будто та была стаканчиком любимого йогурта, не опустошив который до самой последней капли, нельзя было отложить в сторону и успокоиться. И журналистка не выдержала. Ее пальцы оказались в слипшихся от пота и растрепанных от предыдущих касаний волосах режиссера, ее тело выгнулось навстречу, подставляясь умелым распаляющим движениям, и стоило столь интимному поцелую приблизиться к своему пику, она, резко потянув за волосы, отстранила Томаса от себя, пересохшими губами и умоляющим тоном выдавая: — Достаточно! Каролли взглянул на девушку. Расфокусированный взгляд, растерянный вид, тяжелое дыхание, капли пота и слюны на плечах и груди, красные пятнышки от пальцев и чувственных поцелуев уже расцвели на коже, а длинные веером раскинутые волосы облепили взмокшее тело. Такую Селкет Томас видел впервые. Такой Селкет Томас готов был доставлять удовольствие вечность. Журналистка метнулась навстречу режиссеру, взобралась на его колени, обхватывая бедрами поясницу и влипая голой грудью в его торс. Ее губы, все еще сохранившие темно-фиолетовый пигмент помады, накрыли губы режиссера. Селкет до смерти хотелось продемонстрировать Каролли, как именно должен был выглядеть их первый поцелуй. И все последующие… Журналистка перетянула на себя инициативу настолько быстро, что Каролли ничего не оставалось, кроме как подчиниться. Вредная девка никак не желала уяснить, кто хозяин ситуации. Затылок пронзила резкая боль из-за тонких пальчиков, вцепившихся в волосы мужчины с такой силой, что он невольно откинул голову назад. Вот же сука. Глубокий жаркий поцелуй ярко продемонстрировал темперамент журналистки, ненавидевшей роль ведомой. Язык прошелся по зубам, проник глубже, лаская нёбо. Поцелуй удушающий. Болезненный из-за впивающихся в губы зубов. Страстный и будто обжигающий саму душу. Каролли попробовал ответить, за что был награжден еще одним укусом. Он правил балом, но сейчас пришла очередь Селкет. И она собиралась отыграться на Томасе по полной. Пока одна рука продолжала удерживать волосы мужчины, вторая опустилась к паху. Коготки ловко добрались до резинки трусов и потянули вниз, оголяя давно уже требовавший внимания стояк. Режиссёр что-то невнятно замычал, пытаясь прервать поцелуй, за что и поплатился. Селкет впилась в него с новой силой. Жестко. С остервенением. С уголка рта по подбородку побежала маленькая струйка крови. «Не только ты можешь быть жестоким, Томас. Пора бы тебе это уяснить». И будто в подтверждение оного, журналистка обхватила член мужчины, большим пальцем погладив головку, а затем острым ногтем царапнув отверстие уретры. Каролли вздрогнул. Вцепился руками в плечи девушки и, наконец, отодвинув ее от себя, хотя и всего на пару сантиметров. — Ты сдурела? — зашипел он. В глазах читалась чистая, не испорченная симпатией ярость. — Ну и кто кого теперь будет умолять? — прошептала Селкет в самые губы режиссёра и не думая снижать градус накала. Конечно, она играла с огнем. С огнем по имени Томас Каролли, который при желании мог взять ее в любой момент. Но не делал это, полагая, что издевка — лучший афродизиак во время секса. Что ж, журналистке хотелось поглядеть, что будет, если они поменяются местами. — Стерва, — прорычал Томас, не мигая смотря в глаза Селкет. — За это ты мне и нравишься. Журналистка усмехнулась, планируя кинуть еще одну едкую фразочку, обязательно бы взбесившую Каролли сильнее прежнего. Но сделать ей этого не удалось. Не успела. Мужчина сжал ее бедра, внезапно приподнял девушку, притянул к себе и насадил на член. Селкет почувствовала, как один мощный толчок заполнил ее тело. Девушка прикрыла веки, отдаваясь захлестнувшей ее волне удовольствия, ресницы ее дрожали, зубы не щадя терзали нижнюю губу. Отсутствие латекса, даже самого ультратонкого, привносило в их близость дополнительные крышесносные ощущения. Журналистка чувствовала каждую взбухшую венку на члене Томаса, как гладкая головка трется о стенки, и как он пульсирует при каждом новом толчке. Режиссер не удерживал монотонный темп, играя со скоростями как вздумается, он то замедлялся, нежно, до истомы топя брюнетку плавными качками, то резко срывался и начинал долбить в одну точку, электризуя все тело и заставляя отзываться на каждый заход. Вскоре Селкет наскучили сильные руки мужчины, диктующие ей правила игры и то приподнимающие, то опускающие ее бедра. Толкнув Каролли в грудь, она уложила мужчину на кровать, заставив локтями упереться в мягкий матрас, а затем, чуть привстав на колени, принялась сама раскачивать их лодку страсти. Девушка прекрасно знала, насколько сексуально выглядела со стороны. Фигура «бутылка Кока-Колы», узкая талия, переходящая в плавные изгибы медовых бедер, аккуратный пупок, упругая и подтянутая грудь, загнанные краской рисунки под кожу, буквально кричащие о том, каково отношение их хозяйки к боли. Томас перевел взгляд на тонкую щель, образовавшуюся в дверном проеме, — эту границу можно было так легко и невзначай нарушить. Мужчина чувствовал, как внутри боролись два противоречивых чувства: что-то самое темное, жадное и ненасытное внутри шептало на ухо «Мое» и желало оказаться пойманными, застуканными, помеченными, но в противовес нечто возвышенное и оберегающее кричало «Не позволю» и всем сердцем желало, чтобы залетевший в комнату сквозняк захлопнул эту связь с оставшейся частью квартиры. Кончик длинного ногтя коснулся щеки мужчины и надавил, заставляя повернуть голову и взглянуть на Селкет, в ее потемневших глазах читалось недовольное: «Отвлекаешься!» Каролли резко двинул бедрами навстречу. Однократно. А затем схватил Селкет за запястье, потянул на себя, заставляя улечься животом на него, а после, окончательно сминая под ними покрывало, перевернулся, предлагая журналистке самой протестировать поясницей каждую пружинку блядски дорогого матраса. Режиссер, навалившись на девушку всем весом, в буквальном смысле выбил воздух из ее легких. Благо мужчина быстро опомнился и, оставив в покое запястья Селкет, уперся руками в матрас, снизив давление. Журналистка недовольно заерзала, и Томас без слов понял, что не так. Взглядом пробежавшись по постели, он мгновенно нашел выход из положения. Мягкую подушку беспощадно смяли вдвое и получившийся валик затолкали Селкет под поясницу, заставив девушку выгнуться, а Томасу позволив войти в нее в таком положении по самые яйца. С губ журналистки сорвался долгий протяжный стон. Коготки впились в плечи Каролли. Единственное, что спасло его от царапин, — расстегнутая рубашка, все еще скрывавшая его спину и руки. И только Томас порадовался тому, что стратегически важные места в данном положении защищены, как Селкет рванула рубашку вниз, настойчиво стягивая ее с мужчины и оголяя напряженные, перекатывающиеся под кожей мышцы. Если Каролли оставлял на теле журналистки синяки, она собиралась отомстить мужчине глубокими царапинами. Томас двигался плавно, медленно, но с силой, которая пронизывала все тело девушки, заставляя ее дышать тяжелее и погружаться в ощущения без остатка. При этом режиссёр не отрывал взгляда от извивающейся под ним девушки. Смотрел на нее, почти не мигая, с жадностью ловя любую эмоцию, даже едва промелькнувшую на ее раскрасневшемся лице. От этого взгляда хотелось спрятаться. Слишком откровенным он казался. Слишком явно демонстрировал чувства Томаса. Селкет никогда не мнила себя монашкой, мужчин у нее было много, и она никогда не стеснялась этого признавать. Много, это верно. Но ни один не смотрел на нее с таким вожделением, с каким смотрел сейчас Томас Каролли. Движения стали резче. Дорогой матрас начал потихоньку постанывать под двумя разгоряченными телами. Чувствуя, что не может удержаться на месте от мощных толчков Томаса, девушка вцепилась в шею мужчины и оставила первые царапины на шее под затылком. Каролли, будто и не заметив этого, ухватил девушку за колени и прижал их к груди журналистки, заставляя ее демонстрировать чудеса гибкости. Темп резко возрос. Температура тел тоже. Селкет вроде бы и пыталась проявить живое участие в происходящем, но когда ты приперта к кровати собственными коленями и навалившимся поверх мужчиной, тут не то что шевелиться, дышать выходило через раз. Оставалось расслабиться и получать удовольствие, стараясь игнорировать быстро затекающие ноги. Благо Томас явно не входил в команду парней, любивших использовать одну позу во время всего процесса. Отпустив колени, режиссер вновь навис над девушкой таким образом, что при каждом движении его влажный от пота торс едва касался раскрасневшихся сосков Селкет. Журналистка приближалась к своему пределу. Она чувствовала, что балансирует на грани, но достигнуть оргазма не могла. Селкет прекрасно знала, что, если пребывать в таком состоянии слишком долго, в какой-то момент все удовольствие схлынет, и она окажется неудовлетворенной. Потому одна рука сама собой поползла ниже, дабы с помощью дополнительной стимуляции наконец завершить ее муки слепящего удовольствия. Увы, Томас заметил движение журналистки раньше, чем она успела претворить желаемое. Резко остановившись, он поймал руку девушки и отвел ее Селкет за голову, сжимая запястье с такой силой, что ей показалось, будто кости ее затрещали. — Спятила? — зло прошипел он ей в самые губы. — Я не из тех чувствительных фиалок, которые кончают от одной лишь вагинальной стимуляции, — раздраженно фыркнула Селкет. — Тц… — единственное, что смог ответить Томас. Возбуждающая атмосфера потускнела, и на мгновение Селкет даже показалось, что она все испортила и продолжение ей не светит. Но Каролли лишь медлил перед бурей. Выйдя из девушки, он резко перевернул ее, одним выверенным движением подхватил ее за живот, подтягивая к себе и ставя на колени, а затем входя в нее вновь. От силы толчка у Селкет разве что искры из глаз не посыпались. Подобная позиция не входила в топ ее любимых. Но сейчас она выгнула спину, смиренно принимая Томаса и с трепетом ожидая его последующих действий. Одной рукой упершись в постель, второй Томас прошелся по изгибу спины Селкет, надавил на шею, сильнее прижимая ее голову к постели, а затем медленно начал спускаться ниже. — Скрести ноги, — тихо приказал он на самое ухо. До Селкет не сразу дошел смысл данного действия, она с осторожностью принялась выполнять его просьбу, чувствуя, как влажная от пота кожа на внутренней части бедер буквально прилипает друг к другу. Рука Каролли продолжала давить на поясницу, и Селкет постепенно начала съезжать коленями по постели дальше и вскоре улеглась на живот. Томас убрал волосы журналистки набок, открывая взору подтянутую спину и шею, а затем уперся руками в матрас и плавно качнулся бедрами. Селкет из-за скрещенных ног стала невероятно узкой и влажной. Теперь каждый толчок ощущался иначе. Брюнетка сначала чувствовала, как горячая плоть скользит меж бедер, головка задевает клитор, раздвигает губы и врывается внутрь, вынуждая подставляться, задирать задницу выше, чтобы чувствовать в себе каждый миллиметр все еще каменного стояка, и так по кругу. Мокрые шлепки о упругие ягодицы с уже проявившимися следами пальцев, тихие стоны в подушку, вспышки перед глазами из-за плотно сжатых век — этот водоворот ощущений быстро утянул в себя, высасывая силы без остатка, но даря при этом такое давно забытое наслаждение… Селкет рухнула всем телом на кровать. Томас наблюдал, как при каждом его движении навстречу покачивались взад-перед ее плечи, играли на кровати в лучах дневного света волосы, как пальцы то давили на матрас, сжимая покрывало, то мягко касались его, расслабляясь. «Я с ней», — эта мысль носилась по кругу в голове мужчины. «Я с ней», — она прошибала все тело, и ее отзвук еще долго плясал внизу живота. «Я с ней», — он никак не мог насытиться моментом, как и поверить в то, что в данную минуту происходило. В какой-то момент Каролли настолько забылся и отдался возросшему темпу качки, что едва не пропустил момент, когда Селкет запрокинула голову, ее мышцы, сведенные судорогой, сжали до боли его член, затормаживая движение, а с губ девушки слетел сексуальный и неподдельный стон — невидимая красная лента финишной прямой была пересечена не одновременно, как того желал в своих самых романтизированных фантазиях режиссер. Но это не помешало Каролли через каких-то пару секунд кончить без какой-либо дополнительной стимуляции. Томас лишь успел выйти из девушки, и густая струя спермы разредила воздух, неровной дорожкой узоров расписывая худые плечи и спину, последними каплями падая на ягодицы и стекая в ложбинку между ними.