07.1920
Биарриц, Франция
Едва переступив порог ресторана, Дмитрий уже начал жалеть, что поддался на уговоры мадам Давелли и согласился прийти на ужин.
— Ваше Императорское Высочество, — завидев его, дамы присели в реверансе, и Дмитрий был вынужден ответить им кивком головы. Словно он снова был на балу в одном из петроградских особняков. Он уже почти позабыл, каково это, и не хотел вспоминать. Примерно так же, как не хотел открывать шкаф, где лежала его шинель. В первый же вечер в Лондоне Дмитрий срезал с нее погоны. Русская армия перестала существовать, и они теперь смотрелись нелепо.
Но надеть шинель после этого Дмитрий так и не смог. Да что там, ему больно было теперь на эту шинель даже смотреть, и он затолкал ее на дно шкафа, где она лежала серым неряшливым комком, будто немым упрёком.
— Дмитрий Павлович, Ваше Императорское Высочество, — на русском, но с заметным акцентом приветствовал его какой-то граф, давно живущий в Париже, имени которого Дмитрий никак не мог вспомнить.
Он кивнул и повернулся к своей спутнице:
— Мадам Давелли, прошу вас, сядем за стол.
Они сели, и мадам повернулась к сидевшей рядом знакомой. Между ними завязалась оживленная беседа. Дмитрий пригубил шампанское.
— Ваше Высочество, я представляю газету «N», что вы можете сказать об убийстве Распутина? — через стол перегнулся журналист с блокнотом в руках.
— Ничего! — с досады Дмитрий ответил чуть громче, чем следовало, невольно привлекая к себе ещё больше внимания. — Мне нечего сказать об этом.
Журналист, разочарованно пожав плечами, ушел, мадам, сочувственно похлопав Дмитрия по руке, вновь повернулась к своей знакомой, а Дмитрий мрачно уставился в бокал. Как бы он сейчас хотел исчезнуть, чтобы его никто не видел. Казалось, что даже в Петрограде, будучи кузеном императора, ему проще было оставаться незамеченным, чем теперь, во Франции, где он был нищим эмигрантом, таким же нищим, как и все остальные. И еще это чёртово убийство, про которое его все спрашивают.
Дмитрию до сих пор трудно было в это поверить, но, похоже, что большую часть слухов распространял сам Юсупов. Да, его обожаемый Феликс, которому он охапками дарил цветы от Эйлерса и был уверен, что этот хрупкий мальчик нуждается в его защите. Как же Дмитрий ошибался…
Феликс, казалось, не испытывал ни малейших мук совести и, не взирая на данное всеми заговорщиками обещание хранить молчание, с удовольствием эпатировал окружающих своими рассказами. Да что там, если верить их общим знакомым, Юсупов смеялся, говоря об убийстве. И, что больше всего пугало Дмитрия, Феликс видел в этом убийстве какое-то особое благородство. Дмитрий же мечтал навеки забыть события той страшной ночи, о которых и вспомнить-то было стыдно. Он никогда не думал, что они с Феликсом настолько по-разному смотрят на вещи.
Феликс писал, что любит Дмитрия. Дмитрию же теперь казалось, что он любил кого-то другого. Кого-то, кто, убив человека в доме собственных родителей, стыдился бы этого, а не считал себя героем. Теперь же их с Феликсом разделяла пропасть, образовавшаяся в ту страшную ночь, и края ее расходились все дальше.
Иногда, в полудрёме, Дмитрию казалось, что он все ещё слышит предсмертные стоны Распутина. Или же так стонал Феликс, отдаваясь Дмитрию, испепеляя его бесстыдным взглядом, полным желания. Какой же у него был взгляд в эти минуты, манящий, пленительный, подобный тёплому сиянию глаз его матери, но иной, дьявольский, колдовской…
Дмитрий бережно собрал все письма Феликса, убрал их в папку и положил на дно шкафа, под шинель. Когда ее тяжелая серая ткань опустилась, Дмитрию показалось, что он похоронил под ней кусок собственного сердца.
Рассеяно обведя взглядом танцующие пары, Дмитрий заметил, что незнакомая ему темноволосая женщина пристально смотрит на него. Она стояла в противоположной стороне зала и казалась немного отстраненной от происходящего. Дмитрий чуть улыбнулся ей, она же не улыбнулась в ответ, но продолжала внимательно разглядывать его.
Мадам Давелли увлеченно беседовала с другими дамами, и Дмитрий пробрался мимо танцующих к той темноволосой женщине:
— Прошу прощения, мадам, мы знакомы?
— Мадемуазель, я не была замужем, — она усмехнулась. — Мадемуазель Шанель. Можете называть меня Коко.
— Позвольте представиться, мадемуазель Шанель, месье Ильинский, Дмитрий…
— Ох, Дмитрий, — неожиданно возникшая откуда-то мадам Давелли взяла его под локоть, — вот вы где. Я как раз собиралась вас познакомить. Мадемуазель Шанель, моя давняя подруга. Его Императорское Высочество Дмитрий Павлович Романов.
— Прошу вас, не нужно. Право же, это смешно теперь, — Дмитрий поморщился и покачал головой. — Мадемуазель Шанель, наслышан о вас. Моя невеста носила вашу шляпку, это подлинное произведение искусства.
— О, — Шанель сверлила его глазами, — это честь для меня, Ваше Императорское Высочество. А где же сейчас ваша невеста? Я бы на ее месте никуда не отпустила вас с мадам Давелли.
— Нет, ее… — Дмитрий запнулся. — Ее здесь нет. Пожалуйста, просто Дмитрий, без церемоний.
— Дмитрий, — мадам Давелли отвела его в сторону. — Извини нас, я хотела бы сказать Коко пару слов.
— Конечно, — он отвернулся, взял у официанта бокал шампанского и сделал несколько глотков, задумчиво рассматривая танцующие пары.
Кто-то коснулся его плеча.
Дмитрий обернулся. К его удивлению, это была мадемуазель Шанель.
— Как вы смотрите на то, чтобы поехать в Монте-Карло? — она улыбнулась. — Только вы и я.
— Как-нибудь в другой раз. К сожалению, я сейчас не могу себе это позволить.
— Дмитрий, вы не поняли, — Шанель усмехнулась и повела плечом, — сегодня я угощаю.
Ее глаза горели.
И Дмитрий все понял. Слишком хорошо он знал правила этой игры. И слишком часто, платя за ужин и брошь Фаберже, он уводил хорошеньких певичек в номера. Но не мог даже представить, что ему самому придется оказаться в иной роли в этой старой как мир игре.
Дмитрий украдкой бросил взгляд в зеркало, висевшее на стене. Он уже не тот молодой красавец, который когда-то очаровывал женщин. Война, революция, болезни — они отпечатались на его лице сетью нестираемых морщин и залегли под глазами темными кругами, чтобы больше никогда не исчезнуть.
Шанель испытывающе смотрела на него, не отводя глаз ни на секунду. Дмитрий глубоко вздохнул, заговорил, и собственный голос зазвучал в его ушах будто чужой:
— С превеликим удовольствием, Коко, — Дмитрий поднес ее руку к губам. Работать таксистом ему совсем не хотелось.
***
К удивлению Дмитрия, Шанель подвела его к синему Роллс-Ройсу и сама села за руль. В России Дмитрий, конечно же, слышал о дамах-автомобилистках и даже летчицах, но лично не был знаком ни с одной. Когда он предложил Шанель свою помощь в управлении автомобилем, она лишь посмеялась и ответила, что он со своими устаревшими взглядами остался в прошлом веке.
В два часа ночи они подъехали к какому-то городку, Шанель свернула на обочину и заглушила мотор. С минуту они сидели в тишине.
— Ну что же, — она взяла его за руку, — решайте, где вы хотите провести эту ночь: в отеле или здесь, — она обвела взглядом терявшееся в темноте поле, — на свежем воздухе?
Дмитрий не мог понять, шутит она или нет.
— А что, у вас же были в армии летние лагеря? — Шанель пожала плечами.
— Да, были.
— Расскажите мне как-нибудь о России. Мне все интересно.
— Я должен вам кое-что сказать прямо сейчас, Коко. Не хочу, чтобы между нами была какая-то ложь. Моя невеста… — Дмитрий сжал ее руку. — Ее больше нет.
— О, мне так жаль, — Шанель взяла его ладонь обеими руками. — Простите меня, это было совершенно бестактно с моей стороны.
— Вовсе нет, вы не могли знать.
— Это все так грустно, — Шанель обняла его за плечи. — Мне очень жаль, Дмитрий, — она придвинулась к нему ближе и коснулась носом его щеки. — Как вас мама называла в детстве?
— У меня не было мамы, — он покачал головой. — Но если вам угодно — Митя.
— Ох… Ми-тя, — она ещё сильнее прижалась к нему. — Митя, мой бедный мальчик.
***
Они вбежали в номер, держась за руки и смеясь, как дети. Едва за ними закрылась дверь, Шанель начала снимать с Дмитрия брюки.
— У вас красивые ноги, — она схватила Дмитрия за ягодицы. — Ммм, как же вы хороши, — Шанель сжала горячими пальцами его член, второй рукой нетерпеливо расстегивая на нем пиджак.
Немного смущенный ее пылкостью, Дмитрий стянул открытое платье с ее плеч, обнаружив под ним лишь сорочку.
— А где же ваш корсет?
— Это прошлое, — Шанель толкнула его к стене. — А в России все носят корсет?
Он усмехнулся, опуская руки и позволяя ей снять с него пиджак:
— Горничные не все.
— Думаю, скоро это изменится, — Шанель провела пальцем по его губам. — Если уже не изменилось, — она принялась целовать Дмитрия, не дав ему вымолвить больше ни слова.
Ее страсть льстила Дмитрию. Он всегда сомневался, что именно привлекает в нем женщин — он сам или его деньги и положение. Теперь же сомнений не оставалось.
Шанель восхищало в нем все — длинные ноги, русский акцент, меланхоличный взгляд зеленых глаз. Но не меньше удовольствия доставляли ей их совместные выходы в свет. Когда кто-то кланялся и обращался к Дмитрию «Ваше Императорское Высочество», Шанель, державшая его под руку, сияла.
Однажды фрейлина императрицы, молодая хорошенькая особа, увидев Дмитрия, не смогла сдержать слез и поцеловала ему руку. Шанель вцепилась в плечо Дмитрия так, что он думал, сейчас порвется пиджак.
Иногда, когда он отворачивался, дамы, окружавшие Шанель, начинали шептаться, и пару раз он слышал фамилию «Распутин» за своей спиной. Но он был благодарен уже за то, что Коко, поняв однажды, что тема ему неприятна, больше об этом не спрашивала.
Сначала Дмитрию было стыдно жить за чужой счет, но потом он привык. Шанель, бывшая сама заядлой наездницей, только подняла брови, узнав цену лошади, которую он для себя присмотрел. Но лошадь, конечно же, была приобретена. Шанель ни в чем ему не отказывала.
Вскоре они переехали в предместье Ниццы, где Коко снимала виллу на берегу. Дмитрий просыпался под крики чаек, и в первые мгновения после пробуждения ему казалось, будто бы он снова в Петрограде. Но через открытое окно проникал теплый южный воздух, и, путаясь в белых простынях, его обнимала мадемуазель Шанель. Проснувшись, она целовала его и шептала: «Митя». Она говорила это с лёгким акцентом, немного смешно, но самое страшное, что то, как его имя перекатывались на ее языке, было очень похоже то, как произносил его Феликс.
Как-то утром, когда они лежали в кровати, Шанель спросила его:
— Дмитрий, вы любите меня?
— Я очарован вами, Коко, но я не хотел бы лгать. Нет, я вас не люблю.
— Я вас тоже, — она серьезно посмотрела на него. — Вот и хорошо.
