Земля любви и море чарований

      Яков Петрович не любил спешки. Он ко всему в своей жизни подходил обстоятельно и вдумчиво. Гуро смаковал каждый кусок, глоток и миг. И он отнюдь не считал гедонизм пороком. Какой смысл в жизни, если не получать от неё удовольствия? Он совсем не понимал людей, способных отказываться от благ жизни в угоду каким-то надуманным запретам. Тот же Гоголь довольствовался малым только из-за ложного ощущения собственной недостойности и наотрез отказывался от любых радостей, испытывая иррациональное чувство вины от малейшего позволенного себе удовольствия. Яков Петрович уже даже не знал, на какой кобыле к нему подъехать. Впрочем, чего-чего, а терпения ему было не занимать. К тому же, трудные вызовы всегда раззадоривали его ещё больше. Его любовь к ним, а также к тайнам, загадкам и их разгадыванию, была очевидна каждому, кто имел возможность наблюдать за ним на службе. Менее очевидным было то, что его выбор профессии был продиктован не столько любовью к загадкам, сколько страстью к охоте. Гуро любил каждый аспект данной деятельности: азарт будоражил кровь, предвкушение добычи обостряло чувства, а успешный результат доставлял ни с чем несравнимое удовольствие. В этом плане поиск ключей к сердцу Гоголя ничуть не уступал охоте.       Пока что никакие усилия Гуро не приблизили его к цели. Гоголь оставался холодным и неприступным. Отказывал приглашениям на обеды, ужины, театральные постановки, концерты, не принимал подарки и после памятного поцелуя больше не подавал руки. Единственным заметным и устойчивым результатом, что удалось получить Якову Петровичу, было стремительное побледнение и без этого бледного Николая Васильевича и его спешное бегство с места каждой «случайной» встречи. Будь Яков Петрович менее терпеливым, ему бы это быстро надоело, но он держался уже второй месяц и прекращать пока не планировал. К тому же, со временем Гоголь как будто стал понемногу оттаивать. По крайней мере, он перестал напоминать цветом лица труп и не испарялся мгновенно, как раньше. Один раз Гуро даже удалось поговорить с ним достаточное для рассматривания разговора как полноценной беседы время. Нет, Гоголь всё ещё был холоден с ним, но более не казался далёким, как горные вершины.       Решение проблемы Яков Петрович находит неожиданно. Николай Васильевич однажды во время очередной «случайной» встречи интересуется недавним громким делом об украденных драгоценностях, находящимся в ведении Гуро, на предмет интереса со стороны графа Бенкендорфа. И глаза его горят плохо скрываемым превосходством и торжеством человека, поймавшего лису за хвост. И тут до Якова Петровича доходит. Каким же глупцом он был! Конечно же, с юношей связался Пушкин и нагородил ему небылиц об обществе Бенкендорфа. Гоголь, обладая ярким воображением, наверняка уже представил оккультное общество с запретными ритуалами, человеческими жертвоприношениями и кровавыми оргиями. Какая пошлость! Яков Петрович ведь не варвар какой-то, а вполне себе современный человек. И их деятельность в уже не таком уж тайном обществе сводилась к научным и мистическим изысканиям, среди которых был всего один обряд с жертвоприношением, причём на заклание требовался чёрный козёл, а не человек!       В общем, Яков Петрович понял, что для растопки холодного обращения Гоголя ему всего-то и нужно рассказать ему об обществе и при возможности ввести его в курс событий. Насчёт включения Николая Васильевича в число участников Гуро ещё сомневался - всё же необычные способности Гоголя, которые он по мере своих сил скрыл в отчёте, могли быть интересны графу, а своим Гуро не хотел делиться даже с ним. С другой стороны, если Гоголь продолжит бегать с Пушкиным и демонизировать деятельность их общества, ничего хорошего тоже не выйдет. Впрочем, пока от Гуро требовалось лишь просветить Гоголь на предмет своей деятельности в обществе и заверить его, что всё это далеко от сатанинского культа. Яков Петрович улыбнулся, повернулся к Гоголю и предложил ему ассистировать, непрозрачно намекнув на то, что по ходу дела прольёт свет и на деятельность графа Бенкендорфа. Гоголь растерялся, но любопытство в нём перевесило опаску, и он кивнул.