Сделка

      Я недолго оставалась прекрасной розой Сарона и палестинским цветком. Это, разумеется, было вполне естественно, но от того ничуть не менее обидно. По мере того, как новизна, придававшая мне сияющий ореол неземной красоты и волшебной притягательности, сменялась привычкой, а затем и скукой, я превращалась сперва в «мою дорогую чародейку», затем в «мое маленькое сокровище», потом в «милую Ребекку», чтобы, наконец, стать удобным, но поднадоевшим предметом обстановки, который он именовал весьма неблагозвучным прозвищем «Бекка». Быстро, пренебрежительно, проглатывая согласные, с ударением на обе гласных буквы — в его речи, когда он не следил за произношением, явственно слышался южный акцент. Я, повторюсь, нисколько не удивилась переменам в наших отношениях и даже не расстроилась бы, если б к тому времени в моей душе уже не поселилась несчастная страсть, помешавшая мне стоически и хладнокровно перенести все это. А ведь я не раз предупреждала его, что его чувства не всегда будут такими пылкими, и просила пожалеть меня и не обрекать на участь бывшей наложницы, но разве он когда-нибудь меня слушал?       Впрочем, я слукавлю, если скажу, что окончательно утратила всякое место в его жизни. Нет. Когда сошла на нет моя привлекательность как дамы сердца, он, наконец, сумел оценить мой ум. Вряд ли по достоинству, но все же — благодаря этому мы сумели не только сохранить Ланжэ, но еще и преумножить удел, который должен был обеспечить безбедное существование нашим детям. Я не ставлю себе в заслугу то, что он вовремя перешел на сторону Ричарда и сумел оказать тому несколько весьма важных услуг, но могу без всякого преувеличения сказать, что возвращение во Францию и переход под руку короля были в большей степени моей идеей. Поэтому Церковь не тронула нас, и наши сыновья росли в относительной безопасности за стенами одного из самых укрепленных и богатых замков Юга. Что касается той истории с Жюстином де Линьи и пьерфонским наследством, я и сейчас вспоминаю ее с улыбкой, хотя она могла дорого нам обойтись. Надо же было из-за пустяка поссориться с двоюродным братом так, что дело едва не дошло до военной распри!       Король самолично написал ему, требуя прекратить грызню с де Линьи, и его непомерная гордыня и ярость вспыхнули, как огонь, в который по недосмотру плеснули масла. Как? Он, словно дворцовый служка, станет плясать под дудку этого недомерка? Плевать он хотел на то, что недомерок — Божий помазанник и его, Бриана де Буагильбера, сюзерен. Пошлют войска? Не пошлют. Ведь если король станет вмешиваться в ссоры рыцарей, кто пойдет в очередной крестовый поход? Простить де Линьи и примириться, хотя бы даже из соображений того, что соседи, прослышав о ссоре, намерены воспользоваться ситуацией? Ну уж нет, дадим отпор всем, кто посмеет сунуться на наши земли без приглашения… К счастью для всех нас, здравомыслие все же взяло верх над безумным желанием во что бы то ни стало доказать свою правоту, и он решил написать де Линьи письмо с предложением решить дело миром. Я вовремя зашла к нему, чтобы задать какой-то малозначительный вопрос, и успела прочесть несколько строк из его послания. — Позвольте узнать, сэр рыцарь, к кому обращено это сочинение? Он поморщился. — А то ты не знаешь, что к этой свинье Линьи. Не ты ли уговаривала меня послушать короля и прекратить распри? — Действительно, именно это я и уговаривала вас сделать. Но написанное вами приведет к началу войны сразу, как адресат прочтет первые несколько строк. Он стукнул кулаком по столу, так что я подпрыгнула от испуга. — Чего ты от меня хочешь, Бекка? Не нравится, сядь и напиши сама! — Если вы позволите… — решилась я, и он удивленно на меня воззрился. — Ты ума лишилась? Не бывать этому! Я поклонилась и вышла, поняв, что он не расположен к беседе. Вернувшись к себе, я погрузилась в тревожные размышления о том, что случится, когда де Линьи, не менее вспыльчивый, чем сам Буагильбер, получит это письмо. Однако через полчаса он вошел в мою комнату и сел за стол, сердито оттолкнув оставленные мной без присмотра книги. — Ну? — Что «ну», сэр рыцарь? — не веря своим глазам, поинтересовалась я. Он демонстративно возвел глаза к потолку и скорчил нетерпеливую гримасу. — Что, что? Чем тебя не устроило мое письмо? — Простите мне мое вмешательство, возможно, совершенно излишнее… — Ближе к делу. — Как прикажете. Я бы на вашем месте не стала называть «шелудивым псом» и «тупой окситанской свиньей» того, с кем желаю примириться. С минуту он смотрел на меня с абсолютно непроницаемым выражением лица, а потом вдруг искренне и весело рассмеялся, так, что я и сама не смогла сдержать улыбки. Таким он был — яростным и необыкновенно щедрым, жестоким и милосердным, холодным, как зимнее небо, и обжигающе горячим. Таким, как сама жизнь. Жизнь, которая ушла из меня вместе с его уходом.       Он стал заводить наложниц почти сразу после того, как мы поселились с маленьким Робером в Ланжэ. Нам пришлось объехать множество городов после побега из Темплстоу, сперва в Англии, потом в Германской империи, потом в Испании. Наконец, когда опасность несколько миновала, мы отправились во Францию ко двору короля, который пожелал лично увидеть прославленного Буагильбера и предложить ему возглавить переговоры с мамлюками. Я, уже тогда хорошо усвоившая, что наши с сыном безопасность и благополучие зависят от того, будет ли рядом Буагильбер, умоляла его отказаться. Сама не понимаю, что мной тогда двигало — ведь с самого начала было ясно, что у него нет выбора, особенно учитывая то, что он мечтал отправиться на Восток как можно скорее. Мы остались под охраной нескольких доверенных рыцарей из королевской свиты. Каждый день и каждую ночь я вздрагивала от любого шороха, ожидая, что в наши покои ворвутся вооруженные люди, и я не смогу ничего сделать. Не смогу защитить сына. Так я не смогла защитить его на пути в Ланжэ, куда нам приказали отбыть через полгода после того, как мы остались одни.       Мы неимоверно долго тащились по раскисшей от дождей дороге. Я совсем измучилась — Робер ни в какую не желал спать, видимо, из-за тряски, и постоянно кричал, хотя я не спускала его с рук. Йоланд страшно бранил меня, пугая, что отряд и так производит много шума, а на крик ребенка сбегутся все разбойники в округе и перережут нам глотки. Невдалеке от Ланжэ вышло по его словам: перед рассветом я, почти оглохшая и ослепшая от усталости, расслышала сквозь плач сына отрывистую брань и шум, а потом лязг оружия. Это было ужасно — я даже в Торкилстоне и Темплстоу не испытывала такого страха и не чувствовала себя настолько беспомощной. Испуг сковал мои руки и ноги, и все, что я смогла сделать, это крепче прижать к себе кричащего Робера и сжаться в комок, бормоча молитвы. Я не знаю, какое чудо спасло нас в ту ночь, но, когда силы охранников уже были на исходе, он сам явился к нам на помощь. Собственной персоной — в сопровождении небольшого отряда рыцарей, вернувшихся с ним из Иерусалима… Мы сотни раз спорили потом, когда я преодолела свой страх и обрела способность говорить об этом. Он отмахивался от меня, когда я заводила речь о Божьем промысле и чудесах, и говорил, что нам просто повезло, что он спешил добраться до Ланжэ короткой дорогой и надеялся перехватить нас еще накануне, что услышал шум драки и нашел нас в темноте лишь благодаря этому. Но, что бы он там не думал, я уверена в том, что сам Господь помог нам в ту ночь. Когда полог откинулся, и я увидела его бледное, похудевшее, перепачканное кровью лицо, то решила, что у меня от страха начались видения, и не сразу расслышала, о чем он спрашивает. — Как ты? Цела? — Робер в порядке, — промямлила я, указывая на малыша, который продолжал горько рыдать, вцепившись в мои волосы. — Вижу, что в порядке, — поморщился он. — Я спрашиваю, ты цела? Оглохла что ли, сидя тут? Я не знаю, почему не ответила — просто не смогла, и он, сердито махнув рукой, снова опустил полог. Утром мы добрались-таки до Ланжэ, который живо напомнил мне Торкилстон. Однако времени задуматься об этом роковом сходстве у меня не было — к обеду он уже метался в жару, никого не узнавая.       Тогда я и увидела Нанетту — белокурую тень в восточном наряде, выскочившую из комнаты, куда его перенесли. Я застыла на месте, шокированная и оскорбленная до глубины души, но сдавленные смешки оруженосцев заставили меня вспомнить о чувстве собственного достоинства и пойти дальше, к кровати под темным балдахином. Помню, я долго удивлялась тому, что он не только остался жив, но еще и смог преодолеть такое расстояние, сидя в седле, и отбить нас у разбойников. Видимо, неукротимый нрав и ослиное упрямство вели его и под жарким солнцем пустыни, и под дождливым небом родной Франции. Как бы там ни было, заболел он весьма серьезно, и я не отходила от его изголовья несколько недель. В первые дни все было настолько плохо, что я боялась, что он с минуты на минуту покинет этот мир. Я меняла повязки, готовила снадобья, не обращая внимания на происходящее вокруг и даже позабыв о малыше, поэтому до последнего не замечала того, что творилось за дверями комнаты. Они пришли в полдень, все семеро. Его самые доверенные рыцари, ближайшие соратники и лучшие друзья, во главе с Йоландом. Я с сожалением оторвалась от ступки, в которой растирала очередную порцию трав, и непонимающе уставилась на представших передо мной воинов. На мрачных загорелых лицах было самое недружелюбное выражение, что меня, конечно, крайне встревожило. — Оставь нашего господина, нечестивая ведьма. Я шумно выдохнула ставший горячим воздух и выпрямилась. — Чем обязана вашему визиту, господа рыцари? — Мы долго терпели твои выходки, еврейка, — заговорил Йоланд, сжимая рукоять короткого меча. — Мы прощали тебе твое проклятое колдовство, твое бесовское упрямство и гордыню, твои дерзости — но теперь с нас довольно. Оставь нашего господина, чтобы он мог выздороветь и снова повести нас в бой во славу Божью, а не то немедля отправим тебя на костер вместе с твоим отродьем. Я не испугалась. О нет. У меня перед глазами сгустилась кровавая пелена. Он говорил, что у него так бывает при крайней ярости в сражениях, но я не думала, что сама увижу подобное когда-нибудь. — Если я оставлю вашего господина, то единственное место, куда вы сможете за ним последовать — это тот свет. — Да как ты смеешь? — взвился один из них. — Наш господин вел нас среди полчищ врагов, по раскаленной пустыне, не имея провожатых, по проклятым ежеминутно меняющим очертания барханам, без воды и питья, и ни на минуту не проявил слабости! — Хорошо же вы ему отплатили — мешаете мне его лечить, чтобы он поскорее предстал перед своим Создателем, — скрестив руки на груди, перебила я. — Ты не лечишь его, ведьма, а травишь этими дьявольскими зельями. Если бы тебя и вправду заботила его судьба, ты бы сейчас молилась и плакала в часовне, как подобает истинно любящей христианке, а не толкла бы отраву в своих ступках! — выкрикнул Йоланд, и больной беспокойно заворочался. Я сжала кулаки и проговорила: — Вот пусть истинно любящая христианка и проводит время в молитвах, обливаясь слезами, а я не покину его ни на минуту и не успокоюсь до тех пор, пока он не встанет со своего ложа здоровым, как был до того, как вас понесло в эту проклятую пустыню. Можешь приказать выволочь меня отсюда за косы, можешь сжечь меня на костре хоть одну, хоть вместе с сыном твоего господина, но по своей воле я отсюда не выйду. А теперь пошли вон и не смейте здесь показываться, коли сама не позову!       Повисла звенящая тишина, такая, что я слышала, как у меня колотится сердце. А потом они вдруг преклонили головы — все семеро, один за другим, и, бесшумно повернувшись, вышли и затворили за собой дверь. Он пришел в себя через три дня, а еще через месяц уже безжалостно гонял рыцарей и оруженосцев по двору, сетуя на то, что соскучился по настоящим битвам. Я долго сокрушалась по поводу оскорбления, нанесенного мне рыцарями. Впрочем, у случившегося было благоприятное следствие: ни один из них более ни словом, ни жестом не проявил неуважения, а Йоланд со временем сделался мне добрым другом.       Нанетта сменилась Лореттой, Лоретта — Фьяметтой, Фьяметта — Нинеттой, а Нинетта — Агнессой. В первые годы я была возмущена его поведением до глубины души и жестоко страдала от ревности, которую мне приходилось тщательно скрывать, пряча свои истинные чувства под маской насмешливой язвительности. Всякий раз при появлении новой дамы его сердца я интересовалась, сколько подвигов во имя веры ему придется совершить, чтобы прикрыть очередной грех, а он отмахивался и исчезал за очередным поворотом замковых галерей, оставляя меня наедине с терзающими меня демонами. Недолго продлилась ваша вечная любовь, сэр рыцарь… *** Робер оторвал усталый взгляд от исписанной страницы. — И почему у нее был такой мелкий почерк? У меня уже в глазах двоится от ее закорючек. — Просто твоим глазам непривычно занятие, за которое ты их вынудил взяться, — усмехнулся Савиньен. — Не зря даже отец звал тебя невеждой и ослом. Робер вспыхнул и бросил на брата разгневанный взгляд. — Да уж, куда мне до тебя и этого маленького книжника. — Книжник изрядно подрос за те годы, что ты проторчал в своей болотной дыре, Робер. Я удивляюсь тому, что ты еще говоришь по-человечьи, а не квакаешь, как тамошние жабы. — Я тоже скучал, брат, — неожиданно мягко усмехнулся Робер. Савиньен вздохнул и устало потер лоб. — Я рад, что ты наконец-то соизволил навестить родной замок. Хотя мне горько, что лишь столь печальное событие заставило тебя позабыть старые обиды. — Позабыть? О нет. Я приехал, чтобы потребовать с нее полного отчета обо всем, да вот не сложилось. Теперь все, что мне осталось, — это разбирать ее каракули, сидя здесь, в этой разгромленной комнате, и думать, врала ли она, перевирала ли его слова, искажала ли в угоду себе события, о которых пишет. — Читай дальше. Рассвет близится, а у меня будет долгий и трудный день. — Скажи только, куда вы законопатили Агнессу? Она всегда была добра ко мне, в отличие от матушки, и я очень надеюсь, что… — Агнесса покинула Ланжэ после похорон и перебралась на север. Мы выделили ей достаточно средств, чтобы она могла безбедно жить до конца своих дней. Жеан говорил, что видел ее в одну из своих поездок по тамошним прецепториям — они с наставником слушали проповедь в каком-то соборе, и Агнесса была в числе прихожан. — Что ж, рад, что матушка не приказала перерезать ей глотку сразу, как только отец отправился на тот свет. — Тебе бы все зубоскалить! Читай давай. Я бы пошел спать, да ведь ты примчишься за мной сразу, как только я закрою глаза, — сердито ответил Савиньен, утомленный затянувшейся беседой.