В тихом омуте...ну вы сами знаете

В клубе царила атмосфера безудержного веселья. Завеса из никотинового дыма ударяет мне в лицо, и я морщусь. Оглядываюсь: танцпол забит под завязку, практически нет свободного места. Всматриваюсь в лица людей и заворожено замечаю на лице каждого широкую улыбку. Хочу жить так же беззаботно, как они. Этих людей ничто в жизни не ограничивает и они, наверное, придя домой, даже не будут оправдываться перед родителями. Синие волосы одной из танцовщиц привлекают моё внимание, и на секунду я теряю рассудок: тоже хочу такие волосы. Спускаю взгляд на поясницу этой же девушки и вижу татуировку: может, я и её хочу? — Долго ещё будешь там стоять? — Его голос вырывает меня из раздумий, словно из долгого крепкого сна, — мечтательная ты моя, — мягкое прикосновение его губ на моем носу заставляет меня смущенно улыбнуться. — Ты не представляешь, как я благодарна тебе, — говорю, обвивая руками его шею, — не могла и подумать, что смогу побывать в этом месте. — Хорошо, что наши родители дружат, да? — Его бровь ползет вверх. — Но мне приятно считать, что я твой принц. Я заливаюсь смехом, и кажется, я так никогда не смеялась. По моему телу проносятся мурашки, когда его рука крепче сжимает мою талию. Смотрю в его глаза и вижу столько любви, нежности и заботы, что не могу сдерживать улыбку. Она настойчиво просыпается на моих губах, и я поддаюсь этому чувству, тянущему меня к небу. Я чувствую необыкновенную легкость, словно парю в небесах и да, возможно, это банально. Пусть будет так, но я его люблю. — Хочешь потанцевать?— Его баритон проноситься по залу эхом и я думаю, что все вокруг слышат. Ну и ладно. Каждый должен слышать, как бухает мое сердце. Тоже эхом, наверное, как иначе? — Я не умею танцевать, ты же знаешь, — я недовольно бурчу, поджимая губы. — Лёль, — он ласково касается моего подбородка, чуть приподнимает и заглядывает прямо в глаза, — я тебя научу. И я поддаюсь. Тепло его ладони согревает, и я чувствую непонятно откуда взявшуюся силу. Мои ноги будто стали крепче, и я начинаю танцевать. Не знаю как, но у меня получается. Может, это выглядит, как грубые и никак несвязные движения, но мы же в клубе! Здесь только один принцип: будь свободным, будь собой. Энергичная музыка заканчивается, унося с собой мой ритм. Заиграла медленная и спокойная мелодия. Я стою на месте и недоумеваю. — Позвольте пригласить Вас на танец, миледи, — ухмыляется. — С удовольствием, — подыгрываю ему. Грудь взрывается сотнями петард, когда я смеюсь. Этот прекрасный вечер я запомню надолго. Я танцую в самом настоящем клубе, оставив все проблемы и родителей дома, а рядом со мной любимый человек. — Пообещай, что ты никогда не бросишь, — он шепчет мне в губы. — Да ты что, — легонько ударяю его рукой в грудь, а затем прижимаюсь к нему всем телом, — никогда. А теперь ты поцелуешь даму? — смотрю на него снизу вверх. Его губы касаются моих, и я трепещу всем телом. Слышу биение собственного сердца в висках. Оно моё? Это оно сейчас так быстро бьется? Да, это оно. Я здесь, рядом он. Наши сердца бьются в такт друг другу. Просыпаюсь в слезах. Образ Царёва по прежнему в голове. Но теперь я совсем одна. В гостиной Евгения Александровича. Поднимаюсь на локтях и оглядываюсь: мне становиться не по себе, когда я прокручиваю в голове воспоминания прошлого вечера. Слышу собственное тяжелое дыхание, когда осознаю, что натворила. Господи, позор какой! А перед Евгением Александровичем неудобно как… Меня отвлек от мыслей мужской смешок. Когда мои ступни коснулись холодного паркета, я вздрогнула. Стоя в дверном проеме одной из комнат, я наблюдала за очень интересной картиной: Евгений Александрович сидел в кожаном кресле, держа в руках книгу. Его взгляд скользил по строчкам сборника Бродского. Ох, именно его я читала, когда мы впервые встретились. И как же мне знакомы его желания прикусить нижнюю губу, тихий неудовлетворенный стон, когда автор закачивает строфу. Я смахиваю ещё не высохшие слезы и улыбаюсь. Его губ также касается улыбка, и тогда я просто не выдерживаю: — Лучше поклоняться данности с короткими её дорогами, которые потом до странности покажутся тебе широкими, покажутся большими, пыльными, усеянными компромиссами, покажутся большими крыльями, покажутся большими птицами. Его заинтересованный взгляд медленно скользнул по моему лицу: — Да. Лучше поклонятся данности с убогими её мерилами, которые потом до крайности, послужат для тебя перилами, удерживающими в равновесии твои хромающие истины на этой выщербленной лестнице. Я довольно хмыкнула: — Моё любимое стихотворение. Вы читаете Бродского? — Как видишь, — он спустил очки на переносицу и посмотрел на меня из-под длинных ресниц. — Расскажешь в чём дело? — Моя жизнь — это череда сплошных разочарований, — сухо констатировала я, разворачиваясь на пятках и уходя через длинный коридор в гостиную. Я забралась под теплое одеяло, которым, видимо, вечером меня укутал Евгений Александрович, и с нетерпением ждала, когда он появится в комнате. К своему удивлению, я решила забить на то, что родители не знают о моем местонахождении до сих пор. Я накручивала волосы на палец, когда рядом присел мужчина, держа в руках поднос с чашками горячего чая. — С мятой. Надеюсь, ты не против, — сказал он. — Спасибо, — прошептала я и вздрогнула, когда наши пальцы соприкоснулись. С каких это пор я такая растерянная и неуверенная в себе в мужской компании? Может, Алёна, с тех пор, когда ты начала обжиматься с учителями? — извините за то, что сделала. Мне реально было плохо, и я не понимала, что делаю. — Жаль. — Словно насмешливо фыркнул он. — Сказал учитель, — усмехнулась я, отставила чашку и посмотрела на него, — думаете, что если пришла к Вам, то это что-то значит? — Сказала ученица, — вторил он, отхлебывая горячий чай, — да брось, Гриневская, я же знаю, что ты другая. Он смотрит на меня так, словно видит то, что скрыто от других. Чувствую, как щеки начинают гореть, и смущенно опускаю взгляд. Вижу свои тонкие пальцы: на одном из них блестит золотое кольцо. Поднимаю взгляд на учителя и вижу его голубые глаза. Совсем не такие, как у Вани. Но они же так похожи: оба строят из себя плохишей, не умеющих ничего чувствовать или относящихся ко всему с пренебрежением, но на самом деле втайне чувствующих. — С чего вы взяли, что я другая? — Может, потому что ты мне нравишься? — вот так сразу, Соколовский? Прямо в лоб признаетесь ученице в том, что она Вам нравится? Да, от Вас можно было и это ожидать. Что ж. Принимаю правила игры. — А может, я не такая потому что меня не пробивает Ваша природная харизма? — мысленно морщусь от самой себя. Сколько пафоса в одной только фразе. — Может и это, Гриневская, — он кивает, приближаясь, — а может и из-за того, что ты любишь Бродского, — отстраняется. Но он по-прежнему близко. Даже слишком. Я бы могла взъерошить его волосы. Наверное, они мягкие. — Я бы не сказала, что я его люблю. — Прикусываю губу. — Просто я во многом его понимаю. — Неужели?— Из его уст этот вопрос прозвучало чрезвычайно грубо. — Тебе ещё только семнадцать лет, вряд ли сможешь понять его. — А сами! — Прыснула я. — Вам всего двадцать восемь, а думаете, что всё и всех вокруг знаете? — От привычной уверенности не осталось и следа. Я снова возмущена. Ну, вот он что, специально бесит меня? Это ему в кайф? — Да уж побольше тебя, — послышалось от него. — Ах так! — хватаю первый предмет, попавший под руку, то есть подушку, и ударяю ею учителя. Слышу его смех и начинаю смеяться сама, — давайте прогуляемся? Гриневская, ты что творишь? Кажется, не я одна удивлена. Вроде, Евгений Александрович был ошарашен этому моему внезапному порыву. — Кажется, алкоголь ещё не до конца выветрился из твоего организма, — он щурится. А мне снова хочется разгладить эти забавные морщинки. Алёна, умоляю, держи руки при себе. — Откуда вы вообще знаете, что я пила? — усмехаюсь. — Брось, Алёна, это видно невооруженным глазом, — отмахивается он, словно от мухи, нещадно жужжавшей над его ухом. Довольно хмыкаю и вскакиваю на ноги. Одеяло падает вниз, и учитель недовольно закатывает глаза. Я прикусываю губу, когда он наклоняется к полу, скользя взглядом по моим голым ногам. Чёрт, а платьице слишком коротко. — Замерзнешь, — качает головой он и я задаюсь вопросом, не читает ли он мои мысли. — Дайте мне свою куртку, и все будет в шоколаде, — беззаботно пожимаю плечами. Он пару секунд не сводит с меня обескураженного взгляда, после чего выходит из комнаты. Я следую за ним, пытаясь незаметно разглядеть его квартиру. Вот та комната, на диване в которой и сидел учитель, читая Бродского. Вот, по-видимому, его спальня. Я останавливаюсь, разглядывая маленький диванчик у окна, о котором всегда так мечтала. — Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, слышала? — слышу его насмешливый голос над ухом и морщусь. Он протягивает руку и закрывает дверь. — Просто посмотрела, — попыталась оправдаться я. Знаю же, что не вышло. Мой взгляд то и дело натыкается на интересные предметы декора. Например, висящую на стене картину в стиле постмодернизма или интересную статуэтку кролика, стоящую на тумбочке в коридоре. — Интересная у Вас обстановочка, — говорю я, продолжая оглядываться. Мы проходим в просторную прихожую, выкрашенную в светло-бежевый цвет. — Забыл телефон, — он нетерпеливо выдыхает, — сейчас вернусь, жди здесь. — Он скрывается в коридоре, и я слышу хлопок двери. Видимо, он зашел в спальню? Я смотрю ему в след, после чего пожимаю плечами. Мой взгляд натыкается на приоткрытую дверь и я, пользуясь моментом отсутствия Евгения Александровича, прошмыгиваю в комнату. Да это же кухня! А какая свободная и светлая! Не то что у меня дома. Там вообще страх идти на кухню: всё темно-коричневое и такое скучное. Здесь же на крючочках висят полотенца с изображениями ромашек, а на окне раскинулись красивые и яркие зеленые шторы. — Не кухня, а мечта, — я восхищенно восклицаю. — Рад, что тебе нравится, — Евгений Александрович стоит в дверях и будто с наслаждением смотрит в мои горящие от восторга глаза, — любишь готовить? — Ну так, — я отвечаю совсем не задумываясь о том, что разглашаю практически незнакомому человеку самые сокровенные тайны своей жизни, — у меня в доме есть повар и там вообще не принято, чтобы хозяева готовили. Но когда я оставалась дома у своей подруги — Маши — я готовила яичницу. — Ты сейчас серьезно? — он кажется напряжённым. Не знаю почему, но его слова меня обидели, и я склонила голову вниз. Я и не заметила, как он подошел ко мне вплотную и, медленно подняв мой подбородок пальцами, заглянул мне в глаза: — Погуляем в следующий раз, а сейчас будем готовить блины. Он отстраняется и проходит к холодильнику. Через минуту на столе оказывается бутылка молока, пачка муки, сахара и соли, а также упаковка яиц. — Хотите сказать, что умеете готовить блины? — я скептически прищуриваюсь. — Именно это я и подразумевал, говоря «будем готовить блины», — смеется. Я по-прежнему смотрю на него с прищуром. — Ладно, поймала. Не умею я блины готовить! — Евгений Александрович разводит руками, — но в двадцать первом веке у нас есть возможности, чтобы научится. Например, интернет. — Он показал свой телефон, после чего начал что-то печатать, — так. Всё понятно. Никогда не поздно начинать учиться, не так ли, Гриневская? — Так точно, Евгений Александрович, — улыбаюсь, проходя к столу и оглядывая продукты с предвкушением, — и совсем не важно, что это странно, — шепчу и знаю, что он слышал. Спустя пару часов ссор, обсыпанием друг друга мукой и выяснения кто был виноват в трех яйцах, оказавшихся на полу, блины были готовы. Я сглотнула слюнки и поднесла кусочек блина ко рту. Почувствовав скорлупу яиц, я поморщилась. — Кажется, блины вышли… — Отвратительными, — он заканчивает за меня и смеется. — Предположу, что этот вечер был запоминающимся, — отпиваю уже остывший кофе, который приготовила лично час назад. Мысленно вновь усмехаюсь восхищенному взгляду учителя, когда тот узнал о том, что я подрабатываю в кофейне у тёти и могу свободно приготовить любой кофе. — Потому что ты никогда не готовила блины? — его бровь ползет вверх. — И потому, что никогда раньше не готовила блины с учителем, — грудь согревает смех, — Вам действительно хочется узнать причину моего расстройства? — Конечно. — Вы же помните Ивана Царёва и в курсе, что мы встречались? — я задаю вопрос, на который Соколовский отвечает коротким кивком, — так вот. Он — сын товарища моего отца по бизнесу. Они дружили и хотели того, чтобы мы встречались. Так и было. Я думаю, что действительно его любила. Всё было на уровне поцелуев, пока он не захотел большего. Я попросила его подождать до выпускного. Ваня все испортил, когда нарушил обещание, изменив мне с девчонкой из параллели. — Если бы любил — подождал бы, — хмыкает учитель, — он не заслуживает твоего переживания. Перестань думать, что он козел. Да, это так, но он и волоска твоего не стоит. Пару секунд я не отвожу взгляда с его губ, а затем отпиваю кофе. Я не была дома ночью, а спала у учителя в квартире. Не пришла домой и днём, потому что готовила еду с учителем. Что-то Евгения Александровича в моей жизни стало слишком много. — Мне нравится, когда ты смеешься, — он говорит честно, я знаю. — Ты становишься очень красивой в такие моменты. В школе ты совершенно другой человек, Гриневская. — Как и Вы, Евгений Александрович, — отвечаю также честно, совсем не стесняясь своих слов. Пожалуй, я была права, когда вчера вечером помчалась именно к нему. Он — единственный, который уже видел меня настоящую и единственный, кто понимает. Не замечаю, как он приближается ко мне ещё ближе. И я уже чувствую его горячее дыхание на своей коже и волосах. Вздрагиваю всем телом, когда его губы уже в миллиметре от моих. — Нет, — шепчу ему в губы, отталкивая его своей рукой. Под моей ладонью бешено стучит его сердце, а моё, наверное, бьется в стократ быстрей. И я понимаю, что готова поддаться этому непонятному желанию. Понимаю, что вот-вот совершаю ошибку. Но противостоять этому не могу. Руки обвивают его шею, а сладкий вкус его губ уже чувствуется во рту. И, Боже. Он безумно вкусный. Внутри все сжимается крепким узлом, и я чувствую, как меня уносит в уже знакомое место. Меня вновь поднимает в воздух, окрыляет. Но я не хочу оказаться в этой стране боли, страданий и предательств снова. — Так нельзя, — отталкиваю его и вскакиваю с дивана, — так нельзя, слышите? Вы — мой учитель! Боже, какой абсурд! — хватаюсь руками за голову, — и как Вам не стыдно! Я не успела запомнить тот момент, когда выскочила из его квартиры. В моей памяти всплывают два человека — сероглазый и голубоглазый. Они очень похожи, и совершенно различны одновременно. Но как такое может быть? Выбегаю из его подъезда и мчусь по незнакомым закоулкам. Уже стемнело и я с ужасом понимаю, что заблудилась. Ветер недовольно завывает, касается меня своими холодными порывами, и мою кожу жжёт. Мои светлые волосы покрываются ледяной корочкой, когда я выхожу на знакомую улицу. На мне короткое чёрное платье и, слава Богу, я успела ухватить пальто. Не своё, конечно, а учителя. Моё я оставила в ресторане прошлым вечером. Представляю, как выглядит со стороны девушка, одетая в чёрное мужское пальто, с оголенными ногами и на каблуках. Ну и пофиг. Самое главное, что мне не так холодно, как в прошлый раз. Я бы даже сказала, что мне нравится быть окутанной морозом. Иду по тротуару и, когда мне до дома остается десять минут, сзади сигналит машина. Я оборачиваюсь и узнаю BMW. Продолжаю шаг, и через секунду понимаю, что меня кто-то подхватил на руки. — Отпустите меня сейчас же! — кричу и пытаюсь вырваться, — Евгений Александрович! — Прекращай орать, — шикает он, кое как открывая дверь машины. Тепло салона приятно согревает, и я вздрагиваю. Волосы мгновенно оттаивают, и с них начинает капать холодная вода. Я, прикусывая губу, не смею смотреть на учителя. — Будем молчать? — слышу его возмущённый выдох. — А Вы извинитесь? — я говорю прямо, потому что знаю: иначе он не понимает. Мои руки трясутся, и я прячу их в карманы пальто. Не хочу, чтобы он заметил. — За то, что ты меня поцеловала? — фыркает. — Да как Вы смеете! — я взрываюсь от гнева и чувствую, что мне становится все труднее и трудней дышать, — да я...да Вы! Так нечестно! Вы пытались меня поцеловать аж три раза! — автомобиль останавливается на светофоре, и я успеваю заглянуть ему прямо в глаза, — я не хотела Вас целовать. — Нет, хотела, — он качает головой, тщательно следя за дорогой. — Да, может и хотела! — я громко восклицаю, — но Вы же взрослей. Где Ваше здравомыслие? — Тебе ли о нём говорить, Гриневская! Неужели непонятно, что мне плевать? Как же эта ситуация напоминает мне тот случай ссоры с Евгением Александровичем, когда моё пальто кто-то испортил. Хотя я знаю кто — Прокофьева. При воспоминании об этой девушке захотелось блевать. Или это из-за ужасного мерзкого знакомого запаха в салоне автомобиля. — Вам стоит сменить освежитель воздуха, — посоветовала я, словно пару минут назад мы даже не разговаривали о поцелуе. Ну а что? — Я подумаю над этим, — он сухо отвечает, — мы приехали. Автомобиль останавливается, и мы пару минут просто сидим в тишине, даже не смея вздохнуть. Я не слышу ни своего дыхания, ни его. Обращаю внимание на его тонкие пальцы, со всей силой сжимающие руль: костяшки даже побелели. — Знаете, это очень плохо, — вдруг выдаю я, — нельзя быть таким. Вы взрослый человек, который должен думать о своих поступках. На уроках Вы ведете себя так, будто сам школьник, — сделала паузу, набирая больше воздуха в легкие, — целовать меня я Вам больше не позволю. Это была ошибка и… — Я себя не понимаю. — Перебивает меня и замолкает. — Ой-ой, — я испуганно вжалась в сидение. Прямо перед машиной стояла моя мать. Она была вне себя от злости, я видела это по её горящему взгляду, напряженным плечам и сжатым в тонкую полоску губам, — моя мать меня закопает. Снова. А потом Вас. Потом снова меня. Евгений Александрович что-то недовольно пробурчал и вышел из машины.Я сделала то же самое. Оказавшись прямо перед матерью, я съежилась. Учитель встал передо мной, тем самым загораживая. Он специально это сделал? Если так, то я благодарна ему. Так чувствую себя гораздо уверенней. — Ну и где это ты пропадала, милая? — воскликнула мать, — кто Вы такой? — она с презрением посмотрела на мужчину. Только сейчас я заметила, что на учителе лишь тонкая футболка. Неужели я стащила его единственное пальто? Мне стало ещё неудобнее, чем прежде. Я пыталась держать уверенно перед матерью и, вроде, получилось. — Это... — Соколовский Евгений Александрович, — он был серьезным, как никогда, — учитель Алёны по литературе. Я смотрела ему в спину, пытаясь разглядеть чувства, но видела лишь очертания его тела. А эмоций никаких. Будто прямо сейчас он вообще ничего не чувствовал. — И с чего вы взяли, уважаемый, что можете позволить себе отношения с моей дочерью? — вопросила она. — Мам, какие отношения? Что ты надумала? — я смахиваю челку с глаз, пытаясь отвлечь взгляд матери от своих горящих щек. — О чем Вы вообще говорите? — учитель беззаботно тряхнул волосами, — потому что я просто её отогрел и накормил, чего вы сделать без скандала, видимо, не можете. — Как Вы смеете так выражаться? — рассмеялась мама, — Алёна, иди ко мне сейчас же. Я впала в ступор и не могла пошевелиться. Затаила дыхание, и сделала шаг вперед. Прямо навстречу матери: — Дорогуша, зря ты затеяла войну с Царёвыми. Я остановилась прямо около Евгения Александровича. Чувствую тепло его рук около своей и убираю все ещё дрожащие руки в карман. — Ты так и не поняла, — бросила я, смаргивая горячие слезы, — я не собираюсь встречаться с Ваней только потому, что отец снова сдружился с Борисом Николаевичем. Это неправильно и нечестно, понимаешь? Он столько мне сделал… — В том-то и дело — Иван сделал для тебя слишком много, вот ты и распустилась, — её слова, как пощечина. Мои ноги подкашиваются, а дыхание уже неуправляемо: я замечаю горячий пар, — послушай, Лёна, ты бы могла получить всё от него… — Ты слышишь, что говоришь? — теряю контроль над собой, — почему ты не хочешь понять меня?! — Я бы благодарила Царёвых, а не оскорбляла. — Это же непостижимо, — слышу смешок учителя, — я бы, например, ударил этого подонка за то, что он сделал с Алёной. Он вообще не заслуживает Вашей дочери. Я удивлен, что она с ним встречалась. Я вот не понимаю тех мамочек, которые строят из себя невесть что, а на самом деле они никто. Разочарован в Вас. — Ох, рыцарь разочарован, — смеется в ответ мать, — Алёна Матвеевна, я запрещаю общаться тебе с этим человеком, поднимайся домой. Гордо вскинув подбородок, мама разворачивается на пятках и скрывается в подъезде. Я облегченно выдыхаю и разворачиваюсь лицом к мужчине: — Спасибо. — Не за что, Гриневская, — он поджимает губы и смотрит прямо в мои глаза. Я, сама того не замечая, с минуту разглядывала его лицо: черты лица обострились, глаза казались темными, будто белков вообще не было, а плечи напряжены, как никогда. Поежилась, когда заметила тень в своем окне. Мать, наверное, подглядывает. — Моя мать подглядывает за нами, — качаю головой, уже снимая пальто, — Ваше пальто. И извините за произошедшее — схватила первое, что под руку попалось, — я пытаюсь беззаботно улыбнуться, но получается неважно. —Хорошо, — он отвечает спокойно и принимает вещь, — иди домой, Алёна. Заболеешь ещё и завтрашнюю контрольную пропустишь. —Ха, — я фальшиво смеюсь, после чего прикусываю губу, — спасибо за предупреждение. Спокойной ночи, Евгений Александрович. — Да, — учитель кивает и разворачивается, быстро садясь в машину. Я поежилась от холода и, заправив прядь волос за ухо, коснулась пальцами своих губ. Непонятно почему, но я все ещё чувствую сладкий вкус его губ на своих губах. Спустя пару секунд я уже в своем подъезде, согреваюсь перед тем, как вновь оказаться в ледяной тюрьме.