POV Евгений Александрович
17:45 Никотин обволакивает тонкой пленкой мои легкие, насыщает своим ядом кровь, а затем я выдыхаю дым и чувствую облегчение. Приятное ментоловое послевкусие остается во рту, заставляя меня облизнуть губы. Сейчас, когда я стою в мужском туалете, выкуривая вот уже вторую сигарету подряд, я просто наслаждаюсь минутами единения. В конце концов, у меня есть время подумать над некоторым вещами. Например, об Алёне. В голове сразу всплыл её образ: собранные в тугой хвост волосы, карие глаза, смотрящие на меня со стеснением, но в то же время вызовом, худое тело и нежный, практически мелодичный голос. Практически. Что-то мне подсказывает, что она совсем не умеет петь. Хотя, если учесть её воспитание, то она вполне могла владеть хоть десятью музыкальными инструментами и иметь натренированный голос. По себе знаю. Мои родители так со мной и поступили. Не хочу показаться обиженным на жизнь и родителей мальчиком, но за свое детство я никогда не скажу «спасибо» своим родителям. Они постоянно думали лишь о деньгах, карьере, образовании и успехе. Отец, когда мне было семь лет, выгодно оформил сделку по недвижимости с, казалось бы, уже «тонущим» предприятием, завладел им и поднял «с колен». Уже через пару лет его лицо сияло на обложках глянцевых журналов, а компания процветала, открывая бизнес-центры по всей России, а затем и по миру. Вот так отец стал миллионером, а я старательным учеником одной из школ Лондона. В двадцать два года я устроился управляющим в компанию отца в Питере и проработал там год, после чего, внезапно для себя и друзей, захотел стать учителем. Я успешно поступил в Петербургский университет имени Герцена на филологический факультет. Родители были против такого моего выбора, особенно отец — он хотел, чтобы я продолжал работать в его компании управляющим, а затем стал владельцем. За тот год работы в компании я накопил немного и купил себе машину, взяв небольшой долг у папы, а квартиру получил ещё тогда, за счёт компании. Сейчас мне двадцать восемь лет и я зарабатываю сорок тысяч рублей в месяц, работая учителем, вместо престижного места у отца под крылом, как предпочли бы многие. — Почему я не удивлен? — до меня доносится знакомый мужской голос, и я нехотя закатываю глаза, — хотя, признаюсь, не думал, что ты можешь так рисковать своей работой. — Иван Царёв собственной персоной, — процеживаю сквозь зубы. Клянусь, если он сейчас не перестанет так ухмыляться, я не сдержусь и ударю его, — и почему мы уроки прогуливаем? — натяни фирменную улыбочку и позли этого юнца, Соколовский. — Почему уроки прогуливаем «мы», я не имею ни малейшего понятия, а почему Вы — догадываюсь, — быстро проговорил Ваня, прижимаясь плечом к кафельной стенке и доставая из упаковки сигарету, — Лёля не рассказывала о своем желании встречаться с учителем. — Меня не волнуют твои тупые домыслы, Царёв, — отвечаю сдержано и холодно, будто меня совсем не волнуют его слова. Просто иначе нельзя. Если сейчас показать хоть единую эмоцию, то будет крах всему: это будто порезаться в бассейне с акулами. Иван слишком глуп, чтобы держать язык за зубами. — Ты являешься учеником десятого класса, что автоматически делает тебя выпускником одиннадцатого. Через год тебе понадобиться аттестат, а для его получения тебе нужно сдать ЕГЭ, и ты должен понимать, что прогулы — чревато. Я понятно объясняю? — Вполне, — он уже не улыбается, а лишь скрипит зубами, — но вот ты должен знать, что от Алёны я не отступлюсь, она будет моей, а ты вылетишь из этой школы по одному моему звонку. Я понятно объясняю? Волна гнева обрушилась на меня, снося все грани моей рациональности. Теперь я уже видел в Иване не просто избалованного мальчика, но и тупого, напуганного мальчика. Он настолько неуверен в себе, что пытается дополнить себя Алёной, что вполне разумно: она во много раз лучше его. — Увидимся завтра, учитель, — Иван бросает слова мне прямо в лицо, затем разворачивается и уходит. Я мотнул головой, чтобы прогнать внезапное помутнение рассудка, после чего подошел к раковине, включил холодную воду и ополоснул лицо. В зеркале, висящем над умывальником, я видел взрослого мужчину с двухдневной щетиной, сухими губами и уставшими глазами. Эта ситуация меня изводила, если честно. Зачем я вообще перевелся в эту школу? Жизнь разве не научила, что женщина приносит неприятности? Но Алёна — другая.«Я никак не ожидал того, что произошло. Скинув учебники со стола и, усадив на него Алёну, я все ещё продолжал целовать её пухлые губы. Они были такими сладкими и вкусными, что я просто не мог от них оторваться. Здравый смысл с каждой секундой покидал мой разум, и я просто не хотел останавливаться. Это было сверх моей воли и терпения. — Мгм..., — с её уст слетело нечленораздельное мычание, вызвавшее у меня мурашки. Я забрался руками под её футболку и нежно массировал пальцами позвоночник, опускаясь все ниже и ниже, растягивая удовольствие. Алёна обхватила своими ногами мою талию, а руками обвила мою шею. Её руки были тёплыми, а кожа нежная, словно бархат. Мое дыхание потеряло ритм, я просто целовал её и не хотел останавливаться. Кровь в венах бурлила, и это чувство было похоже на магматическую лаву, сносящую все на своём пути. — Постой, — её маленькая ладошка легла на мою грудь, — я не... Резкий телефонный звонок оборвал её на полуслове. Я внимательно посмотрел в карие глаза девушки, выжидая ответа. Она собирается взять трубку? Что она подразумевала под «постой»? Почувствовал, как волна напряжения прошлась по всему моему позвоночнику, а затем в глазах быстро потемнело. — Я должна ответить, — быстро говорит она, отстраняясь все больше. Отойдя на шаг назад, я совсем теряю ощущение её тепла на своей коже. На языке все ещё сладкий вкус. Карамель? Пока я поправляю рубашку, Алёна успевает соскочить со стола и отойти к самому дальнему от меня окну. — Да, мам? — слышу её взволнованный голос. Минуту девушка молча кивает головой, видимо, выслушивая нотации матери, а затем говорит что-то вроде «я скоро буду» и засовывает телефон в карман джинс. Пока она говорила, я смог успокоиться и даже поднять учебники с пола. Жар, подаренный прикосновениями Гриневской, чуть поутих, и теперь я мог здраво мыслить. Посмотрев в глаза девушки, я увидел в них смущение, растерянность и гнев. Но этот гнев был не на меня, это точно. Она злилась на себя. Алёна стыдиться своих чувств и желаний. Глупая. — Перестань, — подхожу к ней и касаюсь большим пальцем её щеки, — хватит винить себя в...во всем. — Мне нужно идти, — отмахивается Алёна, избегая моего взгляда. — Посмотри на меня, — шепчу, ласково поднимая пальцами её подбородок чуть вверх, заставляя тем самым посмотреть мне прямо в глаза, — хватит скрываться от меня, глупышка. — Я... — Да, тебе пора идти, — перебиваю её, отстраняюсь и отхожу к столу: куртка висела на кресле, — до завтра, Гриневская».
— Женя? — девушка, сидящая напротив меня, смотрит с возмущением: тонкие губы сжаты в полоску, а изогнутые брови так и норовят казаться вершинами треугольников. — Что? — грубо отзываюсь я. Хватитменяраздражать. — Чёрт, что происходит? Сначала ты опаздываешь на встречу, потом весь вечер молчишь, а теперь грубишь! — её тонкий голосок неприятно режет уши. Честное слово, сейчас барабанные перепонки лопнут. — Ань, хватит истерить, — делаю глоток красного вина, смотря прямо на девушку: тёмные волосы уложены большими кудрями, ярко-подведенные зелёные глаза смотрят с удивлением, а кожа лица под слоем тонального крема слегка блестит в свете ламп. — Это я истерю? Да я думала, что я тебе нравлюсь! — она бросает салфетку около тарелки и поднимается из-за стола, — урод. — разворачивается и уходит. Минуту я сижу просто глядя на блестящую узорную посуду, золотые столовые приборы и белые скатерти — настоящее искусство — а затем прошу подать счёт. Расплатившись за ужин, я выхожу из прекрасного ресторана с подавленным настроением, и это вовсе не из-за Анны Петровны. Ветер рвано касается моего лица и мне вмиг становится больно. Тепло сигарет согревает, конечно. Мой взгляд натыкается на выходящую из дорогой машины пару: мужчина лет сорока держит под руку молодую особу, явно любовницу. Кто бы сомневался — очередной олигарх, который позволяет себе брачную вольность в виде юных мадмуазелей. Мне становится тошно смотреть на это, и я быстрым шагом направляюсь к машине. Я должен увидеть Алёну.***
«Выйди на улицу» — отправляю сообщение, кидаю телефон на сидение и выхожу из машины. Ледяной ветер тут же жжёт кожу на лице, а губы становятся сухими и жёсткими. — Ты сдурел? — слышу знакомый недовольный голос и поднимаю голову: Алёна обнимает себя руками и идёт прямо ко мне. — Родители ругать будут? — фыркаю я, так привычно натягивая на лицо усмешку, хотя мне не смешно, а до чёртиков страшно. Чего я боюсь? Без понятия. Там, у ресторана, меня пронзило резкое желание увидеть эту девушку. Мне нужно было понять, почему обычная школьница так заинтересовала меня. Её светлые волосы собраны в импровизированный пучок, карие глаза во тьме кажутся практически чёрными, пухлые губы искусаны, нос и щеки красные то ли от смущения, то ли от холода. Я почувствовал укол вины, что вытащил эту милую девочку из тёплой кровати в одиннадцатом часу ночи ради того, чтобы просто понять причину моего интереса. — Плевать на родителей,— она улыбается губами, а затем тянет руки к моей куртке и ловким движением руки застегивает молнию практически полностью, когда я перехватываю её руки, — хочешь заболеть? — С чего такая забота, Гриневская? — искусно вздергиваю бровь, а затем притягиваю девушку за талию к себе, — буквально пару часов назад ты боялась меня. Ещё крепче, ещё теплее, пожалуйста. — Я не боялась тебя, — прошептала она, опуская взгляд на свои ботинки. Смотрела на них так, будто могла разглядеть там великую тайну мира, честное слово! — Неужели ты смущена? — я действительно не понимаю её стеснительности. Но эта черта делает её безумно милой. Почему каждый раз, когда она краснеет из-за моих слов, я готов поцеловать ее тут же? Когда это ты, Соколовский, стал таким сентиментальным? Зачем тебе эти проблемы в лице этой девушки? — И приехал ты, чтобы спрашивать меня об этом? — чувствую, как напряжённо она это говорит. Её лицо так близко к моему, что я чувствую горячее дыхание на своей коже. Табун мурашек проносится по всему моему телу, когда губы Алёны нежно касаются моей щеки. — Я просто хотел тебя увидеть, Гриневская, — шепчу ей в ухо, а затем быстро накрываю её губы своими. Опять это незабываемое чувство. Хочется просто не отпускать её от себя, чувствовать этот сладкий вкус губ во рту, ощущать эту близость. Моему телу становится тесно в этой одежде, а низ живота приятно тянет. Так привычно. Организм требует, чтобы его потребность утолили. Я еле сдерживаюсь, чтобы не схватить эту девочку в охапку и не отнести её в машину, а затем и вовсе увезти к себе домой. Это неправильно. Я не хочу глупого траха, как это было всегда. Сейчас, когда я чувствую на губах её вкус, мне лишь хочется быть рядом, обнимать её хрупкое, хрупкое тело своими руками, гладить шелковистые волосы и просто говорить. Алёна отстраняется и смотрит прямо на меня: — Я тоже хотела тебя увидеть. — Действительно? — Мне правда было интересно. Неужели передо мной стоит вечно серьезная и строгая Гриневская? — Конечно. В первую очередь для того, чтобы поцеловать, а во вторую, чтобы сделать кое-что другое, — она резко выскальзывает из моих объятий и делает шаг в сторону, — у меня есть план, — Алёна хитро улыбается и бежит к машине. — Что ты удумала? — щурюсь. — Узнаешь, залезай! — смеётся она и заползает на переднее сидение моей машины. Я закатываю глаза, смотря на потирающую ладошки девушку, а затем все же иду к ней.