«Un jour je peux dire: mon âme y a trouvé tant de choses pour elle. et c'était assez pour moi*».
30 января, 08:20. — Мы опоздали на уборку, — констатирую я. Его губ касается легкая улыбка, от уголков глаз расходятся маленькие морщинки, а затем он открывает один глаз и говорит: — Уже представляю, как переполошится весь класс, когда мы не явимся. Я улыбаюсь, удобнее устраивая свою голову на его крепкой груди, и слышу спокойное биение его сердца. Тёплые солнечные лучи назойливо бегают по кровати, натыкаясь то на его лицо, то на моё, а холодный ветерок с приятным шелестом треплет белый тюль. — Прости за вчера, — я поднимаюсь на локтях и смотрю прямо на него. На этот раз Женя полностью открывает глаза, и их необычайная испытывающая синева заставляет меня стыдливо отвести взгляд. — За то, что психанула, за танец на столе, или за то, что приставала ко мне? — ухмыляется. Чтобы скрыть наверняка покрасневшие щеки, я переворачиваюсь на другой бок и укутываюсь с головой в одеяло. Сзади слышится приглушенный смех, а затем на мою талию ложится тяжелая мужская рука. Я вздрагиваю, но отстраняться не хочу. Между нами ноль слоев одежды. Тепло его тела согревает, и я улыбаюсь, как кошка на солнышке. — Гриневская, — его холодные пальцы касаются моего пупка, — только не напивайся так больше, окей? Сладкие потуги нижней части живота так непривычны мне, что я сжимаю в ладони накрахмаленную простынь и тяжело выдыхаю: — Прекрати это делать. — Что? — он шепчет мне на ухо, — это? — его рука уже скользит по моему позвоночнику, а затем спускается к бедру. Я чувствую, как губы вмиг пересыхают, а дышать становиться неимоверно тяжело, будто оба легких просто отказались работать. Сердце сначала сжимается в клубочек, а потом Женя попросту берет ниточку и начинает разматывать его, приводя мое тело и сознание в неописуемый восторг. Я переворачиваюсь на другой бок и смотрю прямо в его голубые глаза. Соленый вкус моря сразу появляется у меня во рту, и я невольно вспоминаю, когда в последний раз мы всей семьей были на отдыхе: это было пару лет назад в Барселоне. Прекрасный отдых, ничего не скажешь — палящее солнце, тёплое море и много-много Кока-Колы. «Думаешь, сможешь?» — внутренний голос вырывает меня из воспоминаний, а взгляд опускается к его губам. Евгений Александрович с удовольствием следит за моими движениями, я чувствую это. Он хочет, чтобы я поцеловала его сама. Опять клубочек моего сердца в его руках и снова он дергает за тонкие и такие непрочные ниточки. Я упираюсь ладонью в его грудь и целую его губы: долго, спокойно и нежно. Чувства практически взрываются буйным фейерверком в моей груди, и лишь маленькая ладошка удерживает меня от необдуманных действий. От тех, что я чуть не совершила сегодня ночью.«Недоразумением, в первую очередь, была я, а в последнюю — сегодняшняя ночь. Чувство эйфории уносило меня, а телу стало так легко, что я просто включила музыку на аудиосистеме и начала танцевать, предварительно сняв узкие джинсы — они чертовски стесняли движения. И это забавно. Я ведь всю жизнь была очень стеснительной девочкой и потому я никогда и помыслить не могла, чтобы заниматься актерским мастерством, пением или танцами. В общем, тем, что требовало присутствия на сцене. И уж тем более танцами на столе! Из головы испарились мысли, будто их никогда и не было, так что разум ничего не тяготило: я взобралась на стол в гостиной Жени и начала танцевать под музыку. Через пару секунд в комнату вбежал мужчина. Он показался мне обеспокоенным и даже взволнованным: — Ты что удумала? Я пьяно рассмеялась и опустила взгляд на оголённый крепкий пресс Евгения Александровича. Во рту почувствовался неприятный металлический привкус, а все потому, что я прикусила язык. Он что, специально разделся, оставив лишь серые спортивные штаны? Надеется, что пьяная девушка купится на это «сокровище»? Да, он был прав: низ живота тянуло. — Я танцую, — улыбаюсь и продолжаю двигаться в такт музыке, — залезай ко мне, — я тяну к нему руку, а в ответ получаю лишь отрицательное покачивание головой, — ну как хочешь. Женя подходит ко мне ближе, словно боясь, что я пошатнусь и упаду. Неужели я дожила до того, что признаю свой самообман? Хватит думать, хватит страдать. Я нагибаюсь, поднимаю со стола пульт и врубаю музыку громче. Честно говоря, у меня уже кружилась голова и все внутренности скручивались в узел, когда колонка резко умолкла. — Включи! — Во-первых, мы не одни живем в этом доме, — он странно выделил слово «мы» и я поморщилась, как если бы съела кусочек лимона, — во-вторых, ты слишком пьяна и тебе пора спать, в-третьих, где твои джинсы? Он попытался дотянуться до меня руками, но я ловко увернулась, уставила руки в бока и нахмурилась: — Ты мне не мамочка. — Алёна, тебе не пять лет, слезай быстро. Я даже испугалась немного, по правде говоря. Женя выглядел ужасно раздражённым, и это можно было прочесть по сутулости или по потемневшим глазам. Теперь они казались пугающе черными, а не завораживающе голубыми. — То есть, тебе в клубе веселиться можно, а мне нет? — недовольно фыркаю, — с кем ты вообще там был? — С девушками, конечно, — язвит он. Я резко поднимаю взгляд на него, сжимаю губы в тонкую полоску и на шатающихся ногах спешу покинуть стол, даже не смотря вниз. «С девушками он был, супер!» — мысль будто бьет током, я спотыкаюсь и лечу вниз. Зажмуриваюсь, а в следующее мгновение понимаю, что не упала. Открываю глаза и вижу перед собой лицо учителя. Опять он меня поймал. Блять, бесит. Хватитменяспасать. — Живо отпусти меня на пол, — злобно фыркаю и ударяю ладошкой в его крепкую грудь. — И вот она уже протрезвела, — ухмыляется Женя, уже укладывая меня на диван. Он накрывает меня знакомым пледом и скрывается из комнаты. Я его ненавижу. Его дурацкую полу-ухмылку, красивые глаза и торчащие в разные стороны волосы, ал-я «только что проснулся». Ненавижу накаченное тело и пробивающую харизму, которая досталась ему с рождения. Его чувство юмора, постоянные издёвки в мой адрес, язвительность и серьезность немного бесили. — Ненавижу, — хнычу ему в грудь, даже не прикасаясь к принесенному им чаю с мятой, моему любимому, — ненавижу вас всех. Одна чуть не погибла по глупости, второй оказался полным уродом, третья все время контролирует, четвёртый изменяет. — Я пошутил про девушек, — смеется Женя, упираясь подбородком в мою макушку, — кто ж знал, что ты такая ревнивица и сразу пойдешь пить с горя. — Я пила не из-за тебя, дурак, — вдыхаю носом его запах и умиротворенно улыбаюсь, — впрочем, это уже не важно. Жень? — поднимаю голову и смотрю прямо ему в глаза. — Да? — Поцелуй меня. Он улыбается, будто ждал, когда я попрошу, и быстро накрывает мои губы своими губами. Теплые, мягкие и такие сладкие губы заставляют меня приближаться к ним всё ближе, оставляя между мной и Соколовским ничтожно маленькое расстояние, но я стремлюсь преодолеть и его, уже наваливаясь на него сверху. Слышу наше тяжелое дыхание, которое будто сливается в одно единое, и странно ухмыляюсь. Медленно глажу подушечками пальцев его плоский живот, задерживаясь лишь на области около пупка и пары еле заметных кубиков пресса. Надо будет спросить, ходит ли он в тренажерный зал. Потом. Все потом. Я наваливаюсь на него сильнее, вжимаюсь в него всей грудью, растягиваю поцелуй, чуть прикусывая его нижнюю губу. Тем временем, его правая рука ловко исследует мою талию и спину, а левая перебирает длинные волосы. Становиться невыносимо жарко, и я тянусь к пуговицам своей рубашки, с такой неохотой отрываясь от нежной кожи распаленного тела учителя. Может, прекратить его так называть? Нет, иначе все это теряет смысл, не так ли? Клетчатая рубашка слетает с моего тела и летит куда-то в угол. Ненужная тряпка. Остаётся лишь лифчик. Вижу взгляд учителя и удовлетворенно хмыкаю. Никакого стыда или смущения. Сейчас это никому никому не нужные эмоции. — Алён, — он шепчет, перехватывая мои руки и сжимая их в замочек. Я замираю, а затем целую тыльную сторону его ладони и улыбаюсь: — Соколовский, не ломай кайф. — Ты ловишь кайф от того, что пьяна, — серьезным тоном заявляет Женя, — я не хочу пользоваться этим. Я была готова услышать эти слова — Евгений Александрович, может, и ведет себя, как Дон Жуан, но имеет честь. Вижу, что эти слова как и все это промедление серьезно ударяет по нему: он хочет то, что иметь не может. Сейчас. Мужское достоинство, честь и прочее просто не позволяют ему воспользоваться пьяной девушкой, как бы он этого не хотел. Разочарованно выдыхаю, слезаю с него и укутываюсь в плед. Непонятное чувство неудовлетворенности внезапно возникает во всем моем теле: веки тяжелеют с каждой секундой все больше, мышцы ног ломит, а спина отказывается держать осанку. Нижнюю часть живота сводит странной судорогой, и я быстро падаю головой на ближайшую ко мне подушку. — Что с твоими коленками? — я слышу его голос откуда-то издалека, а прикосновения на своей коже практически не воспринимаю. — Странный ты человек, Соколовский, будто соблазнял ученицу для того, чтобы обломать её в сексе, — бормочу себе под нос. — Кто кого ещё соблазнил, — доносится до меня, но я уже не успеваю улыбнуться — сон прочно вцепился в меня своими когтями».
— Кофе или чай? — он повернулся ко мне, тут же одобряя мой выбор одежды: я нашла его футболку, на свое удивление — со Спанч Бобом, и надела. Нельзя же ходить перед Женей в одних тоненьких трусиках и лифчике, сейчас я не пьяна. — Кофе, — отвечаю я, рассматривая его рельефную спину, — ты качаешься в зале? — Пару раз в неделю хожу в тренажерку, — он ставит передо мной тарелку с нежным омлетом и кружку с горячим кофе. — Блины он не умеет готовить, а это великолепие умеет, — довольно хмыкаю и принимаюсь за завтрак, — голодная как волк. Пару секунд он улыбается какой-то загадочной улыбкой, а потом также начинает есть. После завтрака мы обоюдно решили ещё немного отдохнуть и направились в гостиную. Я устроилась около мужчины, позволяя себя обнять. Это было настолько приятно, что я тут же задремала, а когда проснулась, то время уже перевалило за четыре часа дня. Осторожно выбравшись из крепких объятий учителя, я встала с дивана и на цыпочках пошла обследовать Женину берлогу холостяка. В прошлые разы я успела разглядеть подробно лишь кухню, в которой мы тогда устроили целый погром, а до остального глаза не добрались. В целом, квартира была обставлена очень современно, интересно и дорого — светлая мебель привлекала внимание своей чистотой и блеском, яркие картины невольно заставляли меня остановиться и разглядеть их тщательнее. Через пять минут моего увлекательного путешествия, я снова вернулась в гостиную. Соколовский по-прежнему лежал на диване, и сейчас обнимал уже не меня, а подушку. Я разочарованно вздохнула. Почему вчера он не захотел меня? Это из-за алкоголя, я понимаю — по крайней мере, именно это мне диктует здравый смысл, но внутренняя обида сжимает сердце. Горло сжимается, когда я вспоминаю договоренность с Ваней, а одинокая слеза замирает во внутреннем уголке глаз, не смея скатиться. Холодная вода помогает освежиться. Кафельная плитка приятного чуть голубого оттенка вновь возвращает мои мысли к его глазам. Неужели теперь я буду думать только о них? Мята и табак. Я смываю с себя весь его запах и становится совсем неприятно. Теперь мой собственный аромат кажется чужим. Я стою у раковины, сжимая её края ладонями. Взгляд направлен прямо на отражение: выпирающие ключицы чуть вздымаются от тяжелого дыхания, с потемневших волос стекают капли воды, карие глаза неузнаваемо-черные, губы непривычно мягкие и бархатные. Стараюсь сконцентрироваться на собственных мыслях, но взгляд фокусируется на мужских духах. Господи, какие же вкусные. Лайм и, кажется, корица. Я быстро сбрызгиваюсь духами, плюю на то, что они мужские, и выхожу из ванной. — Могла бы разбудить, — в дверном проеме гостиной стоит ещё едва проснувшийся Женя. — Чтобы как сегодня ночью? — недовольно фыркаю, на что мужчина склоняет голову, тяжело вздыхает и касается пальцами переносицы, как бы говоря всем своим видом: «Ну ты и дура». Я чуть прикрываю глаза и подхожу к нему, обвивая руками его шею: — Ладно, прости, я всё понимаю. Я наоборот должна благодарить тебя. — Знала бы ты... Его прерывает звонок в дверь. Я хмурюсь, оборачиваясь к двери так, словно обладаю зрением, способным видеть через стены. Кто там? — Ты кого-то ждешь? — я быстро упархиваю в прихожую и заглядываю в глазок прежде, чем Женя успевает меня позвать. Я не могла просто позволить ему отвлечь меня. Вдруг, там вчерашние бабы. Ладно, шучу. Мне просто интересно, кто пришел к Соколовскому. — Вот черт! Это Елена Михайловна! — Черт, забыл, — он качает головой и быстро оказывается в прихожей около меня, — недавно она сказала, что зайдет поговорить насчет твоего класса раздолбаев и отдать кое-какие рекомендации по преподаванию предмета. — Супер! Открывай ей дверь? — пожимаю плечами, — я в одном полотенце, ты в штанах и с голым животом — как думаешь, что она подумает? — Ладно, — соглашается он, — ты пулей летишь в спальню и сидишь там так тихо, будто никого нет. Договорились? Только не сбегай, а? Я недовольно прикусываю губу, но киваю. Другого выхода и впрямь нет. Откуда он вообще знает Елену Михайловну лично? Что за фигня? Задам эти вопросы при следующем же удобном моменте. Синяя штора вновь приковывает мое внимание, когда я оказываюсь в спальне. Кровать уже заправлена — неужто наш учитель перфекционист? Да, и впрямь. Книги на полках выставлены красиво и по размеру — будто талантливый библиотекарь приложил свои руки к этому делу. Взгляд натыкается на собственные вещи, сложенные стопочкой на краю кровати. Я провожу пальцем по маленькому прикроватному столику и замечаю пыль. Надо будет прибраться. «Так, Алёна, выключи свои материнские инстинкты» — говорю я себе. — А класс как? — доносится женский голос из кухни. Пару секунд я борюсь с воспитанием и тем правилом, твердящим, что подслушивать нельзя, а затем прижимаюсь ухом к двери и пытаюсь разобрать голоса на кухне. Второй раз за двое суток шпионю — пора идти в секретных агентов. — Как хорошо, что они приняли тебя, Жень, я ведь так волновалась. Вы сейчас на какой теме? — Проходим «Войну и мир», — отвечает мужчина, — они читают по паре глав, а я спрашиваю. Наступает минутная тишина. Видимо, Женя наливает ей чай. — А Алёнка моя как? Ой, представляю, как она расстроилась, узнав о моем уходе. Уже скучаю по её голоску. Я улыбнулась, придерживая на груди белое махровое полотенце. — На моих уроках она...активна, — он запнулся, на что я еле слышимо хохотнула, — постоянно работает. Иногда бывает чересчур настойчива в высказывании собственных мыслей, но тут же готова подумать и над чужой точкой зрения. Умная девушка. — Ой, как не повезло ей. Родители отдают на экономиста, а сама она хочет заниматься творчеством и литературой. — Родители не помешают ей добиться желаемого, уж поверьте, — я слышу, что он улыбается, — она слишком упряма. — Возможно. Я отстранилась от двери и села на кровать, положив руку на вещи. Джинсы, клетчатая рубашка и носки с единорогом — в этом мне предстояло выбраться из учительской спальни. Тихо, словно мышь, я успешно пробралась к входной двери, обулась и накинула куртку. Благо, кухня находилась чуть дальше, чем спальня и прихожая. Пару секунд я просто смотрела куда-то вдаль коридора, будто пробуя сегодняшнюю ночь и день на вкус, а затем аккуратно открыла двери и выскользнула за дверь. Через час, когда я уже начала думать, что Елена Михайловна убила Женю своими расспросами, телефон зазвенел знакомой мелодией. «В следующий раз я с тебя глаз не спущу, Гриневская». Я робко улыбаюсь, касаясь большим пальцем дисплея, а затем перевожу взгляд на сменяющиеся за трамвайным окном пейзажи. Дорога в больницу предстоит тяжелая — Питерский холод имеет свойство морозить людей насмерть.