6 февраля
Сидя сейчас за столом в ожидании встречи с Морозовым, благодаря которому моя сестра в больнице со сломанной рукой и сотрясением, я прокручиваю встречу с Женей и следовавшее после знакомство с Павлом Огневым — тем самым, с которым мы пересеклись как-то утром в кафешке около школы. Помню, как удивилась, увидев его полчаса назад: надо же, встретиться снова в таком огромном городе! Да, непременно, это было странно, но его доброжелательная улыбка откинула все мои мысли и подозрения. Неловкая пауза тянется чуть ли не вечность, прежде чем я её нарушаю: — И что ты можешь сказать в оправдание? — смотрю на светлые волосы парня, кажущиеся золотыми в лучах садящегося солнца, а затем перевожу взгляд на его чуть пухлые щечки — они все в веснушках. Одна большая коричневая точка находится прямо над верхней губой, не знаю почему, но мне отчего видится грязь. Вот уже десять минут Володя просто пялится в окно, за которым бушует метель, и не произносит ни слова. Безумно зла на одноклассника за ситуацию с сестрой и за то, что пришлось быстро распрощаться с Женей. Он не должен был заметить нас вдвоем. — Я понимаю, что виноват, — Морозов согласно склоняет голову и его плечи дрожат, — она...с ней все нормально сейчас? Марго не отвечает на сообщения и мне кажется, что она... — Винит тебя? — предполагаю я и мотаю головой. Вова поднимает голову и смотрит на меня своими глубокими зелёными глазами. — Нет, это не так, просто телефон потерян. Странно, что ты не знаешь. И, кстати, она тебя защищает, — я делаю глоток горячего латте. Уголки его губ чуть поднимаются в улыбке, а затем он громко ставит локти на деревянный стол и зарывается короткими пальцами в свои густые волосы. Я вижу, как напрягаются его плечи и как дрожит голос: — Она могла умереть. Я прикусываю нижнюю губу, и металлический привкус тут же появляется на кончике моего языка, будто заставляя одуматься. Она ему дорога. Как и мне. Что он чувствует? Всепоглощающую вину, которая отдается в его висках болезненным эхом собственного голоса, страх за её жизнь или любовь? Определенно, всё это. — Но не умерла, — легонько касаюсь его крепкого плеча и сжимаю, — не давай ей больше мотоцикл, ясно? — голос строгий и даже угрожающий, но я не могу контролировать его. Злюсь на него так сильно, что аж мурашки по коже от одного его слова. — Разумеется, — Морозов кивает и, расплатившись за кофе, встаёт из-за стола. — Спасибо, Алён. Это было действительно важно для меня. И, да, ты бы аккуратней была с Евгением Александровичем. Он быстро хватает куртку с диванчика и покидает кофейню. Его предупреждение пугает меня: коленки начинают дрожать, трясущиеся руки еле-еле ставят большую керамическую кружку на стол с пугающим звоном, а губы вмиг холодеют. Как будто все лицо лишилось крови, а организм — кислорода. — Вов! — кричу я уходящему парню, выскакивая из заведения. Холодный ветер тут же начинает трепать мои волосы и они становятся совсем белыми, словно прозрачными. — Постой! Напрасно. Он исчез. Тяжело выдыхая, я опускаю внезапно ослабевшие руки и смаргиваю слезы, накатывающиеся из-за ледяного воздуха. Он видел нас с Женей? Он расскажет кому-то и тогда... — Алён, — слышу около себя знакомый голос. Паша быстро накидывает на мои плечи розовый пуховик, а на голову кое-как надевает шапку. Мою любимую. — Что случилось? Я нервно рассмеялась и пожала плечами: — Это неважно. Паша странно качнул головой и сделал шаг к заведению: — Пошли давай, глупыш. Холодно. Я засеменила за ним и быстро оказалась в тепле. Привычный аромат свежесваренного чёрного кофе, листочков мяты и наивкуснейшей выпечки тут же ударил в нос, и я могла бы сразу успокоится, но получается только тогда, когда совсем незнакомый парень садится напротив меня и придвигает чашку зеленого чая с малиной. Ненавижу её. — Как так вышло, что ты устроился в кофейню моей тёти? — я задаю интересующий меня вопрос, смотря прямо ему в глаза. Так ему будет сложнее солгать. Я не верю, что это совпадение. Чепуха. — Случайность, — наконец, отвечает он, — честное слово. Я киваю. Согреваю замерзшие руки, обняв ими горячую кружку, но не притрагиваюсь к чаю.***
«Глупое обществознание» — мысль крутится у меня в голове последний час занятий с педагогом из какого-то института, название которого я не запомнила. Я отвечаю неправильно лишь на последний вопрос, заданный в самом конце занятия. Мужчина преклонных лет лишь озадаченно качает головой и говорит: — Что ж, неплохо. Смотрю на его лицо: широкие и густые брежневские брови обрамляют глубоко посаженные глаза, морщинистая кожа похожа на сморщенный овощ, а редкие седые волосы странно топорщатся, отчего я чуть ли не смеюсь весь час. Я сдерживаю недовольное фырканье, получаю домашнюю работу и с облегчением провожаю педагога из квартиры. Когда я возвращаюсь в спальню, взгляд натыкается на лежащий на кровати любимый роман: «Гордость и предубеждение»*. Я перечитываю его вот уже в третий раз. — Что такое любовь? — задаю я вопрос в телефон. На том конце провода слышится глухое измученное чертыханье, а затем Женя произносит заспанным и раздраженным голосом: — Ты позвонила мне в одиннадцатом часу, чтобы выяснить это? Я улыбаюсь и замечаю за собой, что начинаю стучать пальцами по коленке. Нервничаю. В голову настойчиво пробивается мысль, что я хотела бы быть с ним сейчас в его мягкой кровати. Нормальной кровати. Не с ортопедическим матрасом и подушками, а удобной и комфортной. — Я просто хотела услышать твой голос. Да и к тому же, я не думала, что ты спишь в одиннадцать. — Гриневская, — внезапный шепот заставляет меня вздрогнуть, — я бы с радостью не спал в одиннадцать вместе с тобой, рассказывая, что в моем понимании значит любовь, но, во-первых, я сам не знаю, а во-вторых, завтра у меня восемь уроков, из которых два с твоим классом, между прочим. Я краснею, вспоминая ситуацию с Морозовым и его предупреждение. — Ты сказал, что мы совершаем ошибку. — Вот именно, я всё сказал, — уже более бодро произносит Соколовский, тяжело дыша в трубку, — хватит грузить свою светлую головку, Алён, ложись спать. — Спокойной ночи, — обиженно поджимаю губы и нажимаю на «отбой». Закутываюсь в пуховое одеяло с головой, желая скрыться из этого мира. Головная боль не проходит целый день, и я морщусь. Слышу быстрое биение своего сердца, сопровождающееся пульсирующим давлением в висках. Его сонный голос всё еще разносится эхом по моему сознанию, когда в кухне слышится звон бьющегося стекла и громкое женское рыдание. Мама. Я вскакиваю с кровати и щурюсь от головокружения. Босыми ногами покидаю единственное безопасное место в этой квартире и мчусь к источнику непрекращающегося звука. Мама сидит на полу, облокачиваясь худой спиной о жесткую тёмную мебель, по её рукам стекает красная жидкость — по запаху я определяю, что это вино — смешанное с кровью, сочащейся из неглубоких порезов от битого стекла. — Мамочка, — прижимаю смоченное холодной водой полотенце к порезам на её левой руке, — что здесь случилось? — Алёна, — дрожащим голосом она зовет меня, а затем касается красными пальцами правой руки пряди моих волос, — иди спать, — она отстраняется от меня и быстро поднимается, придерживаясь за мебель. — Мам, расскажи мне, что случилось! — хватаю её за запястье и разворачиваю к себе лицом, — я заслуживаю знать. — Перестаньте вы все меня мучить, — Инесса плачет в испачканный кровью и вином рукав спальной пижамы, — сначала твой отец, потом Марго и теперь ты. Не трогайте меня. Она скрывается в ванной, оставляя шокированную меня стоять на кухне. Мой беспокойный взгляд натыкается на осколки бокала и расплывающуюся большой кроваво-красной лужей жидкость. К горлу подступает неприятная слюна, руки сжимаются в кулаки. Живот скручивается в большой комок и эта тяжесть моментально тянет меня на стул. Моя мать страдает. Я не замечала этого раньше. Как я могла? Что же я за дочь? Думаю только о себе. Моя сестра только что чуть не погибла, а я развлекалась с учителем, отец изменяет матери, а я помалкиваю. Тайны буквально утаскивают меня куда-то на дно и, убрав беспорядок, я засыпаю прямо на кухне, положив голову на стол. Просыпаюсь через полтора часа из-за шорохов в прихожей. Я прохожу по длинному коридору, тьма которого всегда меня пугала, без страха и быстро приближаюсь к отцу. — Дай угадаю, совещание? — грустная полуулыбка оставляет тень на моих дрожащих губах. Отец смотрит на меня с какой-то насмешкой, как мне кажется. Он странно пожимает плечами, будто и не представляет, что натворил. В этом доме никогда не было так беспокойно. «Или, Алёна, ты просто не замечала» — страшное предположение вызывает дрожь в теле. — Не нужно устраивать скандал, Лёль, — шепчет он. — В самом деле? — приближаюсь к нему так близко, что чувствую на своём лице его горячее дыхание, пропахшее дорогим алкоголем. Ненависть к этому человеку поглощает меня и в глазах темнеет на секунду. Этого времени мне хватает, чтобы понять: мама все знает. Давно. Она сломлена. «Ты даже не представляешь на что я пошла, чтобы ты жила в таких условиях» — глаза жжёт от слез. — Я люблю тебя, твою сестру и мать, — спокойно говорит отец, смотря прямо мне в глаза. У меня его глаза. Сейчас он лжет, я точно знаю. По себе. — Как ты смеешь это говорить? — мой голос предательски дрожит, — ты последний подонок, уходи из дома. — А ты кто такая, чтобы выгонять меня? — странно улыбается он, — Алён, не глупи, твоя мать все знает и понимает. Не лезь не в свое дело. Ты разве плохо живешь? У тебя есть все, о чём многие и не мечтали и... Поток его грязных слов обрывается сразу после того, как я даю ему пощечину. Ладонь горит от удара, а на правой щеке отца проступает красный след от моих пальцев и золотого колечка. Пару секунд я просто ошарашено смотрю в его почерневшие глаза, а затем шиплю: — Не смей делать моей маме больно больше, понял? Я разворачиваюсь на пятках, чтобы уйти к матери в спальню, как крепкая мужская рука со всей силы сжимает мое тонкое запястье. Кричу и быстро вырываюсь из крепкой отцовской хватки, мигом оказываясь в родительской спальне и захлопываю дверь. Тяжелое дыхание отскакивает от стен и мне кажется, что они сдвигаются. Помещение словно уменьшается в размерах, и в следующее мгновение я задыхаюсь. Мне не хватает воздуха. Катастрофически не хватает. Я успокаиваюсь только тогда, когда свет в прихожей гаснет. Он ушел в свой кабинет. Обнимаю маму и утыкаюсь носом в её волосы. Не хочу чувствовать его запах на подушке.***
— Что будет, если они разведутся? — спрашивает Маша, крепко сжимая мою руку. Я сжимаю губы в полоску и бормочу себе под нос: — Все будет сложно. — Мне так жаль, — она шмыгает носом и неожиданно резко обнимает меня. — Что происходит? — знакомый голос заставляет нас обеих вздрогнуть. — Евгений Александрович, просто у Алёны... — Все нормально, — я раздраженно перебиваю Некрасову, — у меня все нормально.***
Все сорок пять минут урока я чувствовала себя неловко под тревожным взглядом голубых глаз учителя и непрекращающегося шёпота подруги: она спрашивала о ситуации с родителями, о Марго, высказывала свои предположения о том, что я встречаюсь с парнем за её спиной. Боже, если бы она знала о нас с Женей. Прервать её болтовню было невозможно и потому мне лишь пришлось подложить ладонь под подбородок и, смиренно склонив голову, ждать звонка. Последняя неделя слилась в безумно долгий и изнуряющий день, а воспоминания "особенной" ситуации с отцом вновь и вновь заставляли меня дрожать, покрасневшее запястье нещадно ныло. В висках чересчур быстро стучало сердце, собственное дыхание казалось мне чужим и эхом отдавалось от стен, заглушая и речь учителя, и приглушенные голоса одноклассников, и пустословное щебетание Машки. — Ты идёшь? — Некрасова сидела на краю моей парты, поправляя впечатляющую копну огненных волос. Наше с ней знакомство произошло три года назад, когда она перевелась в эту школу. Тогда она показалась мне очень интересной: длинные рыжие волосы практически доходили до поясницы, глубоко посаженные изумрудные глаза с тёмно-коричневыми вкраплениями всегда блестели, аккуратные губы персикового цвета были постоянно растянуты в доброжелательной улыбке, а вызывающе громкий и заливистый смех привлекал внимание. Эти черты идеально перекликались с пухлыми щёчками, мягкими чертами лица, полной фигурой и буйным характером. Я ей сразу понравилась и она предложила дружбу. Будучи зацикленной лишь на учебе девочкой-одиночкой не имеющей друзей или даже парня — я согласилась. Мой недоуменный взгляд вперился в настенные часы, а затем я изумленно охнула. — Брось, хватит накручивать себя, все образуется, — подруга несильно сжала мое плечо в поддерживающем жесте, нежно улыбнулась и спорхнула с парты, — жду тебя в рекреации. Я взглядом проводила Машу до двери и быстро поднялась со стула, направляясь в лаборантскую. Долго задавалась вопросом на кой черт в кабинете литературы и русского языка лаборантская, пока не выяснила, что раньше здесь был класс химии. В воздухе витал неприятный затхлый запах старости и даже цветущие на подоконнике фиолетовые гортензии не могли перебить его. Неловко переминаясь с ноги на ногу, я перешагнула порог и сразу же встретилась взглядом с глазами учителя. Его губы дрогнули, как если бы он хотел улыбнуться, а затем он переключил свое внимание на пейзаж за окном. — Что-то не так? — я не выдержала висящего в воздухе напряжения. Мной овладел тремор, пальцы вмиг похолодели. — Это ты мне скажи, — Женя быстро оказался около меня, и я инстинктивно отшатнулась назад, тем самым вжавшись лопатками в книжный стеллаж. По телу резко прошлась горячая волна, напоминающая о его прикосновениях и сладком поцелуе. Тяжесть в животе усилилась, когда его тонкие пальцы коснулись моей руки и начали медленно подниматься к запястью. Я сглотнула подступившую слюну и с сожалением поняла, что пути к отступлению отрезаны: его крепкие руки находились по бокам от моей головы. — Мой отец изменяет моей матери, и она это знает, — устало прикрываю глаза и запрокидываю голову чуть назад. Будто бы стараясь избежать его сожалеющего взгляда или, что ещё хуже, поддержки. Слышу, как он тяжело вздыхает, в то время как я прилагаю все свои оставшиеся силы, чтобы не рухнуть ему в ноги с криками и несчастным воем. Утыкаюсь носом ему в крепкое плечо, вдыхаю вкусный аромат одеколона и прикусываю губу. Женя обнимает меня сильными руками, успокаивающе гладит меня по голове, но не произносит ни слова. Я благодарна ему за это. Моих сил просто не хватило бы на объяснения. Тепло его тела убаюкивает и через пару минут я чувствую, что начинаю успокаиваться. Как будто Евгений Александрович благородно забрал у меня частичку сильнейшей боли. Я слышу, как бьется сердце мужчины и невольно вспоминаю раскаленность его тела, затуманенный взгляд и сухие от возбуждения губы. — Алён? — шепчет учитель, слегка отстраняясь. Я вновь теряюсь в его голубых глазах и чувствую на губах соленый привкус. — Пообещай мне кое-что. Неистовое желание поцеловать его резко пронзает меня и все тело вздрагивает. — Что? — Не нужно пытаться разобраться в отношениях своих родителей. Это их личное дело. Ты можешь навредить себе и своей семье. — Уверенно произносит Женя, осторожно касаясь кончиками пальцев моей наверняка покрасневшей щеки. — Ты не имеешь права просить меня об этом. Мы одна семья, а значит и проблемы общие. Я не оставлю это просто так. — Хмурюсь. — Ты совсем ещё маленькая девочка и не можешь ничем помочь, — его голос не дрожит, в отличие от моего. Он, как всегда, хладнокровен и самоуверен. — Что же ты водишься с маленькой девочкой? — выплевываю эти слова ему прямо в лицо и наблюдаю за реакцией. Но её нет. Темные в тусклом свете пары ламп глаза не горят от наверняка присутствующего гнева, губы не искажаются в ухмылке, брови неподвижны. Я в который раз убеждаюсь, что он искусно скрывает свои настоящие эмоции за этой личной полной безразличности. — Может, потому что эта девочка мне нравится? — наконец ухмыляется он. Я недовольно закатываю глаза, поджимаю губы и смотрю прямо ему в глаза: — Жень, ты знаешь, о чем говоришь? Был в похожей ситуации или что-то вроде того? Я вижу по твоему взгляду. Расскажи мне. Такое любопытство присутствовало во мне ещё с самой нашей первой встречи, как бы это не было глупо и смешно. Мне хотелось узнать о нём как можно больше, но он старательно избегал разговоров на эту тему. Мужчина никогда не заикался о своей семье, детстве, юности. Не рассказывал о своих хобби. Я лишь знала, что он любит читать и у него есть сестра. Эта беспокоящая неизвестность пыталась всеми силами управлять моим языком. Соколовский качает головой, берет мою дрожащую ладонь в свою руку и целует тыльную сторону: — Может как-нибудь. Но сейчас ты должна понимать, что не должна вмешиваться. Поверь, так будет лучше. Киваю, прикусив щеку: — Я попробую. А теперь ты меня поцелуешь? Губ Жени касается легкая улыбка, и я улыбаюсь в ответ. Он накрывает своими губами мои губы и мгновенно резко притягивает меня к себе за талию. Мои пальцы зарываются в густых волосах Соколовского, губы наливаются кровью и я чувствую знакомую пульсацию, пока он сам играет в непонятные игры без правил с моим языком. — Твою мать, — женский голос вырывает меня из великолепного места наслаждения и удовольствия. Я быстро отталкиваю учителя ладошками, смотря ему прямо в глаза: он удивлён, но не испуган. Как такое может быть? Нас же застукали прямо в школе! Мое распаленное до извращения возбуждение мигом исчезает, оставляя во всем теле неприятное послевкусие в виде тяжёлого дыхания, влажных губ и трясущихся коленей. Я ощущаю себя, как нашкодивший ребёнок. — Что здесь происходит? — Разгневанные зеленые глаза подруги пристально следят за мной и за каждым моим движением. — Я все объясню, — киваю головой скорее самой себе, чем Маше. Прядь светлых волос падает прямо на глаза и приходиться заправить её за ухо трясущимися пальцами. — Конечно, объяснишь. Как только мы вышли из кабинета под равнодушным взглядом Евгения Александровича, Некрасова цепко схватила меня за локоть и быстро затолкала в туалетную комнату. — Прекрати, — недовольно шикаю я, отстраняясь от девушки, — только не устраивай из-за этого сцен. — Ты серьезно? — наигранно беспечно смеется она, облизывая губы, — не ты ли возмущалась моему желанию соблазнить Евгения Александровича, а-ля большая разница в возрасте и какое-то гребанное положение не позволит?! Ты заставила меня передумать, а сама-таки запала на него. — Я не западала на него, — отрицательно качаю головой, устало прикрывая глаза, — дай мне все объяснить и прекрати кричать. — Ты спишь с учителем, как тут не кричать? — воскликнула Маша, все больше краснея: теперь её лицо напоминало мякоть спелого грейпфрута. Я испуганно замотала головой и кинулась к девушке, ладонью закрывая её рот: — Ты в своем уме? Маша ещё больше округлила глаза, растерянно хлопая чёрными ресницами. — Во-первых, я не сплю с ним, — в памяти всплыл кожаный диван, страстные объятия с учителем и обжигающие кожу поцелуи, — во-вторых, перестань истерить, ничего страшного не произошло и, наконец, в-третьих, умоляю, давай будем говорить об этом не в школе? Слишком уж палевно. Подруга недовольно раздула ноздри, но через пару секунд покорно кивнула. — Спасибо, — благодарно улыбаюсь и убираю руку с её пухлых губ, — встретимся в пять на нашем месте и я все тебе расскажу, а до тех пор прошу только об одном: держи рот на замке и никому не рассказывай. С этими словами я выбежала из туалета и помчалась из школы. Я больше не могу здесь находиться, эти серые стены раздражают, бесчисленные голоса сбивают с мыслей, а давящая духота обессиливает. Плевать на то, что первый раз в своей жизни прогуляю урок. Плевать на реакцию родителей, учителей и одноклассников.***
— И? — нетерпеливо вопросила Маша, сложив руки у груди, — ты начнешь рассказывать? — Для этого мы здесь, — кивнула и обняла кружку горячего шоколада ладонями, поднося к губам. Вкусная жидкость приятно согрела горло, пока тем временем мой взгляд беспорядочно бегал по лицам незнакомых людей. — Помнишь первый день появления Евгения Александровича в нашей школе? Я ещё опоздала из-за того, что на меня наехала машина. — Разумеется. — Водителем был Женя, — поджимаю дрожащие губы. Загадочная улыбка расцветает на губах подруги, а затем она качает головой, тем самым давая возможность мне продолжить рассказ. Сжав ткань своего вязаного свитера, я втягиваю воздух через нос и выпускаю через зубы. — Мы были практически на грани войны, когда я снова поссорилась с Ваней и мне потребовалась поддержка. Пару раз Евгений Александрович меня утешил, поговорил, дал совет. А потом все произошло слишком быстро. И этот поцелуй и, — я осеклась, — все остальное. Поверь, я не хотела этого. Просто он такой понимающий и заботливый, чувственный, но в тот же момент безукоризненно безразличный ко всему и ко всем, загадочный и... — Такое количество эпитетов может указывать только на одно, — добро улыбается Маша, — ты влюбилась. Я шумно выпускаю воздух из легких, прикрываю глаза и вжимаюсь в спинку мягкого кресла. Счастливая улыбка без разрешения показывается на моих губах, заставляя щеки заливаться невинным румянцем. — Все понятно, — совсем без злости смеется Некрасова, заботливо сжимая мою руку, — но давай условимся об одном? Не смей больше скрывать от меня детали своей безумной жизни. — Договорились, — сжимаю её руку в ответ и признательно улыбаюсь, — спасибо за все, подружка.