Сколько ты стоишь? - Вы разоритесь

Юнги дает себе несколько секунд, чтобы понять, что происходит. Изменил? Это шутка такая? Она ничерта не смешная. Но глядя на Тэхёна с все тем же раскаявшимся выражением лица, Юнги понимает — это не шутка. У него ещё есть несколько секунд, чтобы понять, что это то, что Юнги мог ожидать от Тэхёна. Да, ему немного блядски больно, но Юнги был почти на сто процентов уверен, что Киму быстро вся эта чертовщина, мечущаяся между ними, надоест. В конце концов, репутация не складывается из ничего. — Юнги… — Я тебя понял, — поразительно для самого себя, Юнги был спокоен. И даже голос не дрогнул, вау. — Я… Тэхён, просто уходи, ладно? Я не хочу ничего слышать сейчас и, ладно, окей, я понимаю, — голос предательски всё-таки сдается, Юнги переходит на тон выше. — Юнги, я знаю, что я проебался. Прости, пожалуйста, Юнги…я не знаю, как это произошло, — Тэхён поднимает на него взгляд, вставая, а Мин его демонстративно отводит, потому что у него стойкое ощущение, что он либо сейчас послушает Тэхёна, либо он заплачет. Его организм гребаный предатель.  — Тэхён, уходи, — Юнги чувствует слабость в ногах и, вообще, ему плохо. — Дай мне время. Он не знает, для чего ему нужно время. Не знает и не хочет знать. Юнги сдается. Отлично, да, ему сделали больно. Да, блять, Мин Юнги больно! И когда Тэхён всё-таки нерешительно касается руки Юнги, пытаясь его остановить, его захлестывает отчаяние. — Юнги, я… — Иди домой, Тэхён, — голос Юнги становится дрожащим и слабеющим, потому что на сегодня ему хватит потрясений и открытий. Когда за Тэхёном закрывается дверь, Юнги на автомате идет к себе и ложится на кровать. Он ещё долго пялится в темный потолок, искренне желая понять, почему он чувствует огромную дыру в груди, которую прямо сейчас кто-то ковыряет, поэтому Мин просто громко выдыхает, чувствуя, что прямо сейчас он как никогда близок к тому, чтобы разрыдаться.

***

Тэхён просто не знает, как это произошло. Он был в глубоком отвращении к самому себе, к журналистам, три дня или что-то вроде около того. Так что он просто решил встретиться с Томом, а потом это оказалось его гребаной ошибкой. Он просто помнит четыре дорожки кокаина (черт знает, как Том достал это дерьмо) и этого оказалось достаточно, чтобы наутро проснуться в объятиях какой-то голой девицы, и осознать, что произошло. Возможно, всё это дерьмо могло бы оказаться не таким уж и бесполезным, если бы не Юнги. Тэхёна будто по голове бьют. Потому что они не озвучивали это, верно, но ведь было? Они ведь были вместе? Тэхён вдруг представляет перед собой разочарованное лицо Юнги и его тошнит от самого себя и этого приторного запаха ванили в спертом воздухе помещения. Он не будет ничего Юнги рассказывать, говорит себе Тэхён, умываясь ледяной водой и похлопывая себя по щекам. Он нихера не помнит, он ничего не будет говорить. Ничего не изменится. Потом он смотрит на свое лицо в отражении зеркала и опять видит разочарование на чертовски очаровательном лице Юнги, и, окей, его воротит от самого же себя опять. Юнги не заслуживает подобного. Тэхён был серьезен, но теперь он сам сомневается в этом, блять. Потому что если бы он реально был влюблен, смог бы он изменить, даже под кайфом? И сам же стонет, проклиная себя. Конечно, мог. Потому что он знает себя слишком хорошо. Он расскажет Юнги. Потому что Юнги достоин гораздо лучшего и чего-то более надежного. Кого-то? Нет, Тэхён даже слышать об этом не хочет.

***

Чимин возвращается домой сразу же, потому что Элин сообщает, что ей опять становится хуже и уже привычная терапия не помогает. Поэтому Чимин буквально после последней афте-пати берет билет на ближайший рейс до Нью-Йорка. Все его мысли, однако, несмотря на сложившуюся ситуацию, о Чонгуке. Тот демонстративно или уже нет, игнорировал Пака всю неделю, стараясь поближе держаться к компании моделей. Чимин понимал такое отношение, но, тем не менее, лучше от этого не было. Паку хотелось опять вернуться к тому времени, когда они были пытались быть счастливыми. Но принять решение, единственно разумное в этой ситуации — сложно. Чимин прислоняется лбом к стеклу иллюминатора, тяжело вздыхая. Он обещает, что разберется со всем этим позже. Он выполнил свою работу, но почему-то привычного удовлетворения не ощутил. И это раздражало, потому что Чимин всегда был трудоголиком. Он всегда концентрировался на работе, порой забывая о своей жене и даже еде, черт возьми. Но из-за ссоры с Чонгуком ему теперь было всё ещё трудно думать об успешном завершении недели моды в Париже. К тому же, на некоторое время всех выбили из колеи многочисленные статьи о Тэхёне и его матери. Пак никогда не был близок с директором, поэтому подобных подробностей из его личной жизни тоже не знал. Для него все эти статьи и слухи были открытием, к тому же весьма малоприятными, но хуже уже быть не могло. Чимина это трогало гораздо меньше, чем взгляд Чонгука, скользящий по нему так, словно Пак здесь был предметом обихода, что-то вроде небольшого чайничка или фарфоровой расписной вазы. После возвращения домой Пак впервые ощутил всеобъемлющее чувство одиночества. Привычные стены квартиры уже не казались родными, а цветочный запах духов Элин не был любимым. И эта мысль заставила Чимина вздрогнуть, потому что он с неприятным чувством понял, что этот запах не вызывает у него никаких эмоций. Это, блять, просто невозможно. — Чимин? — голос Элин вырывает его из своих мыслей. Тот быстро машет головой и натянуто улыбается, раскрывая руки для объятий, оставляя чемодан на полу. И когда жена крепко прижимается к нему, Чимин со смешанными чувствами прислушивается к своим ощущениям. Ничего. Поразительное равнодушие. — Сильно устал? — Элин участливо касается теплыми ладонями его лица, а Пак молча разглядывает её, всё ещё тщетно пытаясь найти в ней то, что раньше вызывало трепет. — Да, чертовски, — наконец, выдает он. — Хочу прилечь. — Может, сперва поешь? Но Чимин отрицательно машет головой, автоматически целуя жену в щеку, а потом проходит вглубь коридора, таща за свой чемодан, а Элин хмурится. Что-то в Чимине изменилось. Только она не может понять, что.

***

— Юнги, всё в порядке? — Юнги чувствует себя выжатым лимоном, поэтому у него даже нет сил на язвительную усмешку на тревожный вопрос матери. Что-то вроде «вау, мам, ты вспомнила, что не только у тебя есть проблемы?». — Да, всё отлично, — не очень убедительно врет Юнги. Он плюхает на столик перед собой бутылку пива, меньше всего сейчас желая изливать свою душу матери на тему предательства и измен. — Ты как? — Всё хорошо, недавно Сухён звонила, — Юнги буквально видит, как просветляется лицо матери при упоминании дочери, поэтому он опускает взгляд, массируя свободной рукой опухшие от бессонной ночи веки. — Она прилетит домой в следующем месяце, представляешь? Юнги прерывает свое увлекательное занятие. — Нуна прилетит в Корею? Ох, — Мин впервые за последние два дня знатно оживляется. Мысль о сестре поднимает настроение непроизвольно. — Это отлично, да, — он тут же потухает, вспоминая, где он и где он работает. Ему скорее стоит помереть, чтобы освободиться от работы, чем его отпустят оттуда. — Ага, а ты когда? — тут же встречно задает вопрос мама, но Юнги качает головой, грустно хмыкая. — Прекрасно же знаешь, что не смогу, — Мин откидывается на спинку дивана, бесцельно вперивая взгляд в телевизор, где сейчас шли какие-то новости. — Передавай привет нуне, надеюсь, мы как-нибудь увидимся всё-таки. В этой жизни, — все-таки язвительно добавляет он, а мама опять упрекает его за несмешные шутки.

***

— Как Чонгук? — Элин пугает своим резким появлением, когда Чимин просматривает последние фотографии с их показов, чтобы отослать лучшие в Glamour для обзора. — Нормально, — говорит Чимин, не оборачиваясь. — Он ведь ещё не вернулся? Может, как приедет, мы пригласим его к нам? — Элин подсаживается сбоку на стул, улыбаясь и проводя рукой по волосам мужа. Пак прикладывает усилия, чтобы не отодвинуться. Что не так? — Зачем? — спрашивает он напускно равнодушно. Зачем это Элин? Почему она так хочет подружиться с ним? — Не думаю, что это придется ему по душе. Он не очень-то и общительный, — ложь и полное отсутствие угрызений совести не самый лучший тандем, но у Чимина получается неплохо примирять голос справедливости внутри себя. — Почему? Мне казалось, что наоборот, он был достаточно мил, разве нет? — Элин непонимающе поднимает брови на ухмылку мужа. — Что? — Он так всегда ведет себя с не очень знакомыми людьми, — говорит Чимин. — Это абсолютно ничего не значит. Плюс у него ещё куча работы, как и у меня, так что нет, Элин.  — Окей, — пожимает плечами женщина, вставая. — Не сиди допоздна, ладно? Чимин кивает.       Буквально ничего не меняется. Земля не разверзлась, небо не упало на них, ничего не изменилось, кроме того, что Чонгук чувствует упадок сил и апатию в последние две недели. Начиная с недели моды и прямо сейчас, сидя на своем месте в самолете, он ощущает пустоту и разочарование…в чём-то. Его личная трагедия расширяется до масштабов их планеты, а сам Чонгук был готов взвыть, когда видел на своем горизонте Чимина. Ему приходилось прикладывать гребаные усилия, чтобы игнорировать мужчину и делать вид, будто ему плевать. Всё его нутро, пока он наносил глиттер на веки, а потом цеплял веселую улыбку на лицо, кричало о том, как ему плевать. Проблемы сошиал-личности, черт возьми. Да, возможно, порой ему хотелось взять свои слова обратно, потому что перед глазами всё ещё флэшбеком проносились поцелуи и совместные ночи, поделенные напополам. Но поразительно то, во что была способна превратить человека задетая гордость. Чонгук всё ещё гордо вскидывал нос и игнорировал существование своей же любви.

***

Чимин возвращается к работе, преисполненный злобы на самого себя и Элин, которая сегодня должна была поехать к врачу, чтобы обсудить смену тактики лечения. И когда Чимин сказал, что не сможет поехать с ней, его фраза превратила этот день в чертову катастрофу, когда жена ожидаемо обиделась. Слово за слово — и вот, пожалуйста, ссора с утра пораньше и злой Чимин. Восхитительно. Он раздраженно отвечает на подколки Сэма и Найла, пока настраивает свет софит на Клосс. Он не выспался сегодня и даже гребаный двойной эспрессо без сахара не спасает от предательски слипающихся глаз, стоит Чимину моргнуть. Карли Клосс была одной из части тех вдохновляющих Пака моделей, но, если честно, то сейчас ему было откровенно наплевать, кто перед ним стоит. — Левее! — окрик Найла выводит Чимина из очередного транса, в который тот впал, глотая кофе. — Всё готово. Съёмка проходит быстро и в поразительной тишине, лишь непрестанно крутящийся объектив и ослепляющие щелчки камеры прерывали сгустившееся молчание. Чимин ловит томный взгляд Карли камерой, запечатляя несколько раз жеманный прикус на камеру, а после фокусирует камеру на осеннем луке пудрового цвета. Ещё несколько образов, и они заканчивают за рекордное время фотосъёмку. — Я к себе, — говорит Чимин, отдавая подготовку к следующим съёмкам в руки Найла.       Он трет глаза за ланчем, усиленно пытаясь не клевать, когда у него звонит телефон в кармане брюк. — Отец? — Чимин! — голос отца громкий и тот кричит сквозь какой-то шум. — Ты слышал? Мы с Кэтлин в аэропорту! Самолет, в котором летел Чонгук, исчез с радаров диспетчеров, а сейчас в аварийном положении. Вроде посадку пытаются произвести... Чимин, ты слышишь? Чимин дрожащей рукой проводит по лицу, сгоняя нервозность. Он ослышался. Наверняка. — Ничего больше неизвестно? Что они говорят? — Чимин старается звучать спокойно, хотя он не слышит собственного голоса из-за учащенного сердцебиения, отдающего в виски тяжелым набатом. — Отец, не молч… — Черт, нет, — голос отца срывается, а у Чимина внезапно сдавливает грудь. Нет, не может быть. Нет.