Нелюбовь

Павел продолжал получать наслаждение от всего, что он вытворял, нещадно терзая Соню и не давая ей возможности на существование. Он резко входил в неё и выходил, раз за разом, совершенно не обращая внимания на то, что его «любимая» была в отключке и только сейчас пришла в себя, снова ощущая нестерпимую боль. Слезы снова заполнили ее глаза и на секунду Софии показалось, что в этом мире нет ничего кроме боли, что невозможно чувствовать нечто иное кроме неё. Из ее головы уже испарились все воспоминания, когда она была счастлива, когда для неё существовала радость. Она забыла, как ей хорошо было с Павлом, с Мишей, даже с Вадимом, а ведь бывало и такое. Она забыла все и теперь представляла мир совершенно иначе, словно все цвета куда-то исчезли, а остались только холодные серые тона. В какой-то момент Соня перестала чувствовать боль, она стала для неё обыденной, повседневной, больше не было смысла в ее существовании, все чувства смешались в одну большую серую кучу, и осталось только отчаяние. Да, пожалуй, кроме отчаяния не осталось ничего. Но Павла это нисколько не волновало, ему всего лишь нужно было получить то, чего он хотел, насладиться ее болью, отомстить за своё разбитое сердце. Серб начал застёгивать ширинку на своих джинсах, а управляющая так и лежала со связанными руками на кровати, бессмысленно пытаясь что-то найти на белоснежном потолке, в который она смотрела все это время. Павел отвязал ее, тут же резко поставив на ноги перед собой, и сдавил ее горло: — Если кому-то расскажешь, что здесь произошло, то клянусь, мало того, что вышвырну из отеля, и ты никуда не сможешь больше устроиться, я тебя найду и повторю все это ещё раз. Ты меня поняла? — в ответ ему только моргнула пара красных заплаканных глаз несчастной девушки, со сломанной в который раз жизнью. После этого парень оттолкнул Соню от себя и разжал пальцы, от чего управляющая упала на жёсткий пол и разбила себе локти из-за неудачного падения. Паша ушёл из номера, не до конца закрывая дверь и оставляя после себя разорванные вещи, скомканное постельное белье и девушку, рыдающую самыми горькими слезами, с перевернувшимся с ног на голову миром и с отчаянием в сердце. Совсем нагая она лежала на холодном полу, абсолютно не думая о каких-то плачевных последствиях для своего организма, ведь куда, как ей тогда казалось, может быть ещё хуже? Ей было настолько противно и отвратительно от своего тела, потому что на нем остались его метки, метки «победителя над побеждённой», что ей пришлось доползти до ванной, чтобы хоть как-то смыть с себя все эти следы. Тёплая вода сильно обжигала оголённые раны, которые были почти по всему телу из-за ударов злополучного ремня, обжигала разбитые локти и запястья, которые были протерты поясом, привязанным к кровати. София тихо стонала, корчась от новой боли, но это уже было ничто, по сравнению с тем, что ей пришлось пережить ещё пару минут назад. Так она просидела около часа, совершенно ни о чем не думая, только погружённая в себя и потупившая взгляд в стену. В одно мгновение она вдруг заметила набор зубной щётки и бритвы, который предназначался для посетителей отеля, и решила протянуть к нему руку. Она была морально убита, так почему бы не сделать это и физически? С такой мыслью она расковыряла станок и занесла лезвие над запястьем: «Вот и прожили мы больше половины. Как сказал мне старый раб перед таверной: „Мы, оглядываясь, видим лишь руины”. Взгляд, конечно, очень варварский, но верный...»*. Для Сони были только руины, что ей остаётся еще делать? *Иосиф Бродский — Письма римскому другу