Сердце свыкнется, хуй поймет

      — Это все, что Вы хотели услышать? — Слава посмотрел в окно, за тонким стеклом которого город все больше погружался в вечернее очарование. Фонари и светодиодные вывески загорались почти одновременно, а мокрый снег, устлавший пару часов тому назад улицы Петербурга влагой, создавал собственный необычный осенний шарм: блеск, цвет, свет отражались в лужах и создавали искаженно скопированные миры на их поверхности. Что ж, депрессивно и некрасиво, но определённо очаровательно.       — Да. Спасибо, Вячеслав Валерьевич, — адвокат скромно, нешироко улыбнулся, допил которую чашку капучино и принялся медленно собирать свои вещи со стола. А когда он, наконец, убрал в портфель и ту нелепую, весь вечер резавшую Славин глаз папку, до обладателя столь чувствительных очей дошло, что впервые за последнюю неделю он не думал о самовыпиле в припадке ненависти к самому себе или ломке. Последняя, конечно, давала о себе знать, но порой у него получалось не хило так абстрагироваться от этого дерьма, пока услужливый адвокат в очередной раз не протягивал ему салфетку, напоминая об обильном потоотделении.       Забавно, но за обсуждением, кажется, самой нелепой ситуации в его жизни, Слава почему-то был спокоен, как никогда. «Социоблядь», — охарактеризовал себя юноша, когда осознал смехотворно простую истину: все, что ему нужно для душевного равновесия — это человек, сидящий рядом и занимающийся обычным словоблудием. И, возможно, косячок, но это он решил отнести к «чему-нибудь третьестепенному».       — Было приятно познакомиться, — адвокат хотел было встать, но Слава, неосознанно схвативший его за ладонь, мужчину остановил. Хотя насчёт неосознанности своего порыва Машнов мог бы и поспорить. Но отнюдь не с Мироном Яновичем, вопросительно посмотревшим на него в тот момент.       — Вам плохо?       — Сейчас не особо, — честно ответил Слава. Ситуация выходила действительно странная, но он, черт возьми, всего лишь подросток, страдающий от дефицита внимания и развернутого абстинентного синдрома.       Мирон Янович не стал ничего говорить юноше, лишь подозвал все ту же приятную официантку и заказал все то же чертовски горячее капучино, добавив в него все те же три ложки сахара.

—xxx—

      — Вячеслав Валерьевич, — после продолжительной и, казалось, немного затянутой паузы начал Мирон, — вам не…       — Слава, — перебил его юноша тихо, но отчетливо. Кажется, он нервничал и был немного напуган. Но даже бескорыстное, альтруистическое желание Мирона помочь запутавшемуся подростку не отменяло того факта, что на календаре красовалось симпатичное «суббота», а значит, где-то в другом конце города Евстигнеев горестно вздыхал, дожидаясь недвусмысленной sms’ки от друга. Он не любил ходить в бар без Федорова, преданно дожидаясь обычно чрезмерно занятого друга у него же в квартире. Благо, ключи запасные он сделал давно и без ведома хозяина, поэтому мужчине не приходилось сидеть под массивной дверью мироновых хором. И Евстигнееву было совершенно плевать на то, что в «1703» мужчины расходились почти сразу — кто к девочкам, кто к Тимарцеву. Он продолжал приходить в квартиру своего друга, пытался приготовить что-нибудь более менее съедобное из тех продуктов, что сам же и покупал «раздолбаю тридцатилетнему, как ты вообще можешь жить на одних яйцах и хлебе, это такой еврейский менталитет что ли?», как настоящая хозяюшка, и начинал уныло поглядывать на хлебницу, точно зная, что хранится внутри, не в силах перебороть свою честность: он дал слово Мирону, что притрагиваться к ней не будет даже под угрозой расстрела, ведь хлебница — это тот жидовский фетиш, которому лучше оставаться лишь его личным извращением.       К слову об извращениях, юноша, нервно разрывая на мелкие кусочки седьмую салфетку подряд, продолжил:       — Просил же называть меня по имени.       — Хорошо, Слава, — Мирон сделал акцент на втором слове, — тебе не хорошо, так?       — Я же сказал, мне нормально.       — Я не про сейчас, — адвокат чуть сгорбился и придвинулся к юноше ближе, чтобы их разговор приобрёл более интимный и доверительный характер. Он осознавал, что этого парня нужно расположить к себе, чтобы понять, в чем кроется проблема его атипичного поведения. Но способ сближения искать у него времени не было, так мужчина и решил пойти самым лёгким: показаться понимающим, всезнающим взрослым. Поэтому Мирон сразу же добавил:       — Я вообще про твою жизнь. Не про наркотики, не про Ваню Бреднева, — слова давались легко, правда, понять, каким образом они влияли на подростка, казалось Мирону задачей невыполнимой. — Ты же в депрессии. И давно, я прав?       Слава молчал недолго. Он поднял свои блестящие глаза на серьезного адвоката, уставился провокационно агрессивно и неожиданно громко засмеялся. Скорее «заскрежетал» — почему-то подумал Федоров, когда откидывался обратно на спинку удобного стула.       — Вы, бля, взрослые все такие, да? — выплюнул он, когда перестал заходиться в истеричном полубезумном хохоте. — Типа доживаете до кризиса средних лет и ебошите в школу для псевдопсихологов? А вас там учат тому, что лезть туда, где ты нихера не шаришь — дело гиблое, а? Или тому, что никому нахуй не сдались ваши «прошаренность», — парень изобразил кавычки руками, неосознанно сделав самый до пошлости избитый, по мнению Мирона, жест, — «понимание» и «все будет хорошо, не переживай, время лечит!»       Подросток вскочил молниеносно, схватил свою куртку и перед тем, как выскочить из кафе, зло кинул:       — Лучше я, блять, все-таки вскроюсь, чем продолжу играть с вами в эту хуйню с размусоливанием моих проблем. Всего, бля, доброго.       И оставил Мирона в одиночестве размышлять о том, что, кажется, этому подростку действительно нужна чья-то помощь.