Сердце свыкнется, хуй поймет

      В ванной Мирона Яновича Слава почувствовал себя максимально не в своей тарелке. Его смущало буквально все: начиная с белоснежной невъебических размеров ванны и заканчивая нелепой вычурностью крана.        Нет, Славу нельзя было назвать придирчивым, и он точно не стал бы просто так, от нечего делать мандеть или возбухать (вы бы видели, в каких условиях парень смывал с себя последствия очередных вписонов у того же Замая). Но так вышло, что в сравнении с его ванной комнатой эта была просто «слишком».       Слишком чистой, слишком светлой, даже ослепляющей. Казалась настолько «не его», что Славу брала ебаная оторопь.       И в таком смятении ему вспоминался отец, когда-то купивший Славе квартиру. Он ещё тогда дал понять сыну, что нужна она ему только для того, «чтобы было, где спать, жрать и срать». Остальное было делом лишь самого Славы. Захочет вкусную еду — сам заработает и купит хороший холодильник, захочет мягко спать — что ж, матрасы можно приобрести в соседнем ТЦ.       И вот на фоне всего этого ванная Мирона Яновича казалась ему абсолютно неуютной и далекой. Будто Слава приехал на отдых в какой-нибудь понтовый пятизвёздочный отель: все было так чистенько, выебисто и оттого холодно.       На почти пустых полках возле зеркала лежали лишь мыльница и зубная щетка. Остальные предметы гигиены были убраны в само зеркало, оказавшееся ещё и хитровыебанным ящиком. В нем, кстати, Слава нашёл запасную зубную щетку и, решив, что терять ему уже нечего, воспользовался доверием и гостеприимством адвоката: тупо открыл коробку из-под неё и направил щетку прямиком в рот.        Все-таки Слава ещё тешил надежду на то, что сможет произвести хорошее впечатление на мужчину. Да и негоже ему, такому интеллигентному, уже давным-давно сформировавшемуся взрослому Славочке Машнову, вонять при каждом сказанном (обязательно умном!) слове.       Вещи Мирона Яновича налезли на его влажное тело с трудом, но, посмотревшись в зеркало, Слава остался доволен: красавчик ни дать ни взять.       Правда, может, чужие спортивки чуть жали, да и такие короткие футболки ему не особо шли, но Слава на это глаза закрыл. И поспешил удалиться из ванной комнаты.       Кухня встретила его не только запахом приготовленных яиц, но и надрывно сухим кашлем хозяина квартиры. Слава же это проигнорировал и со всей найденной в себе напыщенностью упал на деревянный стул, сложив крупные ладошки на столе перед собой. Он решил, что легче всего будет вести себя так, будто вчерашнее дерьмо на него никак не повлияло, и вообще не было ничего!       — Приятного, — откашлявшийся мужчина поставил перед Славой тарелку с яичницей и придвинул к нему столовые приборы. Сам же адвокат сел с другой стороны стола, опустил перед собой кружку с чем-то мутновато-розовым и принялся греть о нее руки.       — А вы? — неуверенно подал голос Слава.       — Я уже позавтракал, спасибо, — легко улыбнулся Мирон Янович, внимательно наблюдая за Славой. От этого взгляда весь вальяжный панцирь неприятия случившегося давал трещину, однако Слава старался держаться до последнего, несмотря ни на что.       — Вам спасибо, — тихо прошелестел он, виновато опуская глаза к приготовленному мужчиной завтраку. Ситуация выходила дерьмовая. Но тем не менее до мурашек по коже приятная. Ведь когда о тебе заботятся, сложно оставаться безучастным. Тем более Славе.       О нем вообще мало кто когда-либо заботился. Рос он с няньками, постоянно сменявшими друг друга, одинокий и непонятый, под грубым словом отца и ненавидящим — мачехи. Сначала он думал, что так и надо, что так правильно: когда на тебя смотрят не то с жалостью, не то с презрением люди, с которыми ты живёшь. Однако с возрастом он все-таки понял истину, ведь Славочка Машнов не глупый: он любит читать, астрономию и заумные разговоры. А ещё ему не сложно догадаться, что «домашним» верить нельзя. Даже когда нянечка говорит ему, какой он хороший и милый мальчик. Потому что после этого, спрятавшись за углом, «хороший и милый мальчик» может в очередной раз услышать такие незнакомые, но отчего-то неприятные слова «спиногрыз», «заебал» и «ради бабла, конечно» из тех же уст.       А потом появился Замай. Заявивший, что он весь такой крутой волк-одиночка, но в итоге оказавшийся его единственным верным другом. Готовым и дерьмо за ним прибрать и, если надо, своего в кучу для красоты накинуть. Простой такой, всегда понятный, укуренный и заботливый. Андрей Замай, неожиданно сумевший перерасти лучшего друга.       А теперь и Мирон Янович, подорвавшийся к нему посреди ночи, не бросивший малолетнего обдолбыша. Сидящий напротив него так спокойно и как-то по-домашнему расслабленно, будто это не он старше Славы лет на десять-пятнадцать, не он собирается защищать его в суде, и, конечно, не он работает на его отца.       — Что принял? — спросил его Мирон Янович, в последний раз подкладывая в тарелку юноши остатки яичницы. — Таблетки, да?       Слава лишь кивнул, продолжая жадно закидывать в рот самые вкусно приготовленные яйца в своей жизни. И где-то на предпоследнем кусочке его осенило:       — А откуда Вы…       — Узнал? — Слава угукнул. — Я после мдмашек* мог целый день без остановки есть.       — Вы… — Слава растерянно уставился на адвоката. Он совсем не ожидал, что этот мужчина в прошлом мог закидываться колёсами или чем-то подобным: Мирон Янович для этого казался каким-то слишком… Занудным, что ли?       — Только я вот понять не могу, что вчера было? — в очередной раз перебил его адвокат, недвусмысленно намекая на Славино опустошенное состояние.       — Ускорители дикие попались, смешал, наверное, вот и… — как-то неловко ответил Слава. Разговаривать об этом со взрослым ему удавалось нелегко. Но и стеснительностью Слава особо не отличался. Скорее, он просто не привык к отсутствию осуждения со стороны не-пиздюков. И этот мужик просто рушил его представления о настоящем, не псевдопсихологическом «понимании» со стороны старшего.       — Слав, я нотации читать не хочу, но на носу суд, и… — в этот раз договорить не дали самому Мирону Яновичу.

—xxx—

      Утро Мирона началось, честно говоря, дерьмово: со спонтанного решения столь обидчивого Калигулы спрыгнуть со шкафа на живот своего хозяина (очевидно, кот предположил, что это может быть неплохой идеей). И удачной (кто б мог сомневаться) ее реализации. И пока кот, как в замедленной съемке, летел на Миронов живот, мужчина успел пожалеть о том, что когда-то посчитал возможным поставить возле постели такой крупный шкаф. Адвокат сумел только сдавленно ахнуть, когда почувствовал, как чужие конечности вдавливают его органы в матрас.       На последовавшее возмущение мужчины Калигула как-то грустно на него посмотрел и ушёл прочь, оставив стенающего Мирона наедине с самим собой.       Тогда же мужчина и понял, что скорее всего заболел. Одну ноздрю неприятно заложило, а в горле встал ком, болезненный и шершавый.       «Что ж, все могло быть и хуже», — успокоил себя Мирон, привыкший к непредсказуемости своего соседа по жилплощади (читай: кота), поднялся с постели и отправился в гостиную.       Там, развалившись на широком диване, его подзащитный видел если не седьмой, то хотя бы пятый сон, пусть и «развалившись» в этом случае звучало чуть преувеличено. Ведь юноша едва помещался на дизайнерском диване в полный рост. К его счастью, заботливо подложивший ещё ночью под него подушки, Мирон комфорт парнишке обеспечил: благодаря дополнительному «матрасу» Слава лежал на одном уровне с подлокотниками, и ему не приходилось спать с поднятыми ногами или в позе эмбриона.       Чуть возгордившийся своей находчивостью Мирон опомнился и поспешил развернуться к кошачьей коробке. Там невидящий котёнок тыкался влажным носом в мягкие края импровизированного убежища, скорее всего в поиске родительницы. Мирон лишь, грустно посмотрев на него, опустился возле совсем ещё маленькой животины на корточки и поднял ее на руки.       Следующие пару часов Мирон занимался поиском детской бутылочки (он сам выкармливал Калигулу, подобранного точно таким же крохой возле сбитой кошки) и знакомством Калигулы с маленьким, но звонко пищащим гостем. Кот все ещё был недоволен как Мироном, так и котёнком, но агрессивно вести себя перестал.       А потом проснулся и второй гость. В этот раз поисками бутылочки Мирон заниматься не стал, но еду парнишке так же старательно приготовил своими руками.       Может, все это человеколюбие и готовность отдать нуждающемуся последнюю любимую рубаху жили и разрастались в мужчине только из-за того, что на одну восьмую он-таки являлся русским?       Он часто задавался этим вопросом после того, как однажды его преподаватель начал сводить такое простодушие и открытость к его славянскому происхождению, которое просто (по его мнению) не позволяло русскому быть не гостеприимными. Типа менталитет такой: русские странника и в хату погреться пустят, и водкой напоят, и последние соленья из погреба вытащат, главное, чтоб гость довольным ушёл. А вот для остального у русского всегда было заготовлено его любимое «авось», исконно славянское, такое раздолбайское, но родное.       От воспоминаний об одном из самых лучших его преподавателей Мирон перешёл к рассуждениям о настоящем. Ведь его не могло не волновать состояние его подзащитного и причины оного — все-таки в некоторой степени он нес ответственность за этого парня, а косячить Мирон не привык. Во всяком случае, проебаться с этим делом было бы слишком опрометчиво с его стороны.       А ближе к часу дня, когда еда в тарелке юноши закончилась, а мысль Мирона — нет, в его дверь позвонили. Два коротких, один затяжной.       «Свой», — понял Мирон, быстро вставая с табуретки.       Все оттого, что когда-то в юности Мирон попал в не самую хорошую компанию и вляпался в одно темное дело, оставшись крайним. Вот ему и пришлось тогда выкручиваться: парень шкерился по всему району, впускал в квартиру только своих и даже придумал это тупое «два коротких, один затяжной». Правда, это не особо ему тогда помогло. Дали мальчику поразвлекаться так пару месяцев, потом нашли и отпиздили со вкусом.       После этого Мирон в «не самых хороших компаниях» не появлялся. Но вот привычка по-дебильному звонить в дверь у многих его знакомых, как и у самого Мирона, осталась.       Мирон открыл входную, не заглядывая в глазок. Там, злой и запыхавшийся, стоял Евстигнеев. Сжимал в руках пакеты, внимательно смотрел из-под нахмуренных бровей, разглядывал и, кажется, чего-то ждал. Потом, наверное, забил, лишь скривился и вошёл в квартиру.       — Ты охуел? — грубовато кинул ему Ваня. — Я думал ты тут умираешь, рефлексируя и надрачивая на песенки Летова, а ты весь такой здоровый и полный сил!       Мирон мельком взглянул на спину замершего Славы, тихо сидящего на кухне, и хотел было намекнуть другу на лишние уши, но тот, раздеваясь, не обращал ни на Мирона, ни на Славу никакого внимания. Стоял к нему спиной, бухтел (больше для проформы) и стягивал дорогие лакированные ботинки.       — Я, значит, прихожу в контору, а мне говорят, мол, Мирон Янович больничный взял! Могилу себе поуютнее выбирает!       — И ты… — выжидающе протянул Мирон, закусывая губу.       — А че я? — Евстигнеев повернулся к другу и широко улыбнулся. — Я тоже больничный взял!       Мирон скептически уставился на Ваню, буквально светящегося от чувства собственной полноценности и безупречности. А Ваня взгляд пренебрежительный уловил и фыркнул в ответ. Потом бесцеремонно отодвинул Мирона в сторону и направился на кухню, не забыв, конечно, прихватить принесённые с собой пакеты. Федоров же пошёл вслед за другом.       — Это ещё кто? — резко спросил Ваня полушепотом, так и не зайдя на кухню. Мирон был готов поклясться, что даже если бы Слава был контуженным на оба уха, вопрос Вани он бы обязательно услышал. И, стараясь сгладить сложившуюся ситуацию, примирительно произнёс:       — Может, зайдёшь? Я вас и познакомлю.