—xxx—
— Миро, — каким-то тяжёлым тоном начал Ваня, закрывая за собой дверь в спальню, — это Карелин что ли? — Типа того, — подтвердил Мирон, наблюдая за тем, как в миг изменившийся Ваня подозрительно быстро приближается к нему. — Че с колёсами? Лицо Мирона тут же скривилось, и стало очевидно, что тема, поднятая Евстигнеевым, адвокатом не приветствовалась. Но проигнорировать вопрос было бы чертовски неправильно с его стороны. Все-таки о Мироне действительно волновались. — Я ждал, пока ты принесёшь. — Ты, блять, серьезно? — взорвался Ваня. — И сколько? — Ну, неделю-полторы, — Мирон нервно прикусил губу, слишком поздно осознав, что взболтнул лишнего. Ведь знал же, что Ваня относится к его лечению куда ответственней и скрупулёзнее самого Мирона. «Стоило соврать, » — мысленно укорил себя Федоров. — Вы спали? — неожиданно без упрёка или предполагаемой ругани спросил Евстигнеев. Он выглядел взволнованным и каплю расстроенным, но старался этого не показывать. — Нет, конечно! — не ожидавший такого вопроса Мирон с недоверием уставился на друга. — Ты серьёзно? Ему даже восемнадцати нет. — А та телка весила больше тебя втрое, — парировал Ваня. — Но это не помешало тебе насс… — Фу, бля, — Мирон, скривившись, прервал Ваню, — не напоминай. — Хорошо. Но тогда мы сейчас возвращаемся на кухню, и ты закидываешься своим Седалититом. — Седалитом, — тихо поправил его Мирон. Он осознавал, что отделаться от друга не сможет, но так же явственно он понимал, что без таблеток ему было легче. Легче соображать, просыпаться по утрам. Легче разговаривать с людьми и… просто легче. Даже тупо от того факта, что он хоть на чуть-чуть, но снова стал независим от этого дерьма. Тем более депрессивной фазы у него не наблюдалось, а значит волнение Вани было беспочвенным и напрасным. Этим он себя и успокаивал, пока медленно шёл вслед за другом в сторону кухни. Он говорил себе, что справился бы и без таблеток, что он сильный, а Ваня, паникёр и истеричка, ничего не понимает. Но все равно покорно запивал литийные капсулы водой под сердитым бдением лучшего друга. — Хорошая девочка, — все ещё злой на Мирона, выплюнул Ваня. Если быть честным, его безмерно раздражало наплевательское отношение Мирона к собственному психическому здоровью и диагнозу. Возможно, Федоров вёл себя так, потому что не ему приходилось находить лучшего друга в таком безнадежно депрессивном состоянии, что хотелось упасть рядом с апатично глядящим в потолок одногруппником и разрыдаться от безысходности. И не он раз за разом находил исписанные грязными чернилами салфетки, на которых красовались суицидальные строчки очередного вброса несомненно талантливого, но проебывающего свой дар поэта. Все это оставалось там, в не такой уж и далекой молодости, но возможность того, что подобное может повториться, пугала Евстигнеева до мурашек по коже.—xxx—
Когда-то Славе сказали, что у него совсем нет стыда. А если уж быть точным, сказала ему это его одноклассница, к которой он не особо удачно попытался подкатить. Проще говоря, в тот день он, проходя мимо этой девушки, поднял края её юбки и открыл половине класса прекрасный вид на её симпатичные зеленые трусики. Под дурью ему показалось, что это может быть отнюдь не плохой идеей. Но, к его сожалению, девушке это действие крайне не понравилось. Как и её молодому человеку, который позже надавал Славе знатных лещей. Возвращаясь же к началу разговора: стыд у него, оказалось, все это время был, ведь неспроста он сейчас ощущался как никогда явственно. А все лишь из-за того, что, попытавшись встрять в какой-то до пизды важный разговор Мирона Яновича и его друга, он словил два уничижительных взгляда и одно «заткнись, ребёнок, и дай старшим спокойно за жизнь перетереть» от незнакомого мужика. И все бы ничего, вот только этот чувак выглядел не так, как когда-то — Мирон Янович. Тогда, в их первую встречу Слава чувствовал себя куда свободнее, даже наорал на не заслужившего этого мужчину. А вот в присутствии этого Ивана Евстигнеева он боялся вообще говорить. В принципе. Да и Мирон Янович теперь внушал куда большее уважение. В итоге, чуть ссутулившись, Слава грустно смотрел на свою пустую тарелку, спокойно отламывал от французского багета, принесённого гостем и положенного перед подростком Мироном Яновичем, некрупные кусочки и клал их в рот. Жевал медленно и как-то обиженно, однако никто на него не смотрел. Мужчины, кажется, ругались, но как-то по-тихому. Словно обсуждали бытовые вещи, типа стирки или уборки, спокойно, без пафоса и лишних эмоций. Только глаза у них опасно блестели, да руки чуть подрагивали. Слава же сидел и молчал. И хотел домой. — Такого уже не повторится, — устало произнёс Мирон Янович, поднимая руки вверх в защитном жесте. — Вань, серьёзно. Я уже не ребёнок. — Завались, — грубовато отозвался его гость. — Просто, блять, делай то, что не позволит тебе скорчиться. Хотя бы ради меня, окей? Мирон Янович промолчал. Он грустно посмотрел на друга, и, встретившись с его глазами, сразу же перевел взгляд на заинтересовавшегося конфликтом Славу. Машнов, несмотря на появившуюся неловкость, почему-то не смог отвернуться, Мирон же, казалось, лишь смотрел сквозь юношу, задумавшись о чем-то своём. Так они и продолжали сохранять зрительный контакт: один — непроизвольно, второй… А хуй знает, почему Слава не переставал смотреть на своего адвоката. — Хорошо, Вань, — кивнул Мирон Янович, возвращаясь в реальность. — Только давай уже сменим тему. — Я запомнил. — А теперь к тебе, — адвокат легко приземлился на табуретку, устроившись в той позе, в которой сидел и за завтраком и внимательно уставился на Славу. — Какие планы? Слава задумался. Что ж, первостепенно ему стоило поехать домой. Однако тот факт, что его верхняя одежда ещё с ночи оставалась на чьей-то хате, подсказывал юноше, что отправляться туда своим ходом было бы идеей, так скажем, не из лучших. И вот как намекнуть Мирону Яновичу на это Слава придумать никак не мог. — Я… — начал было Слава, но тут же осекся. Присутствие левого мужика его нехило смущало. — Я не знаю, что делать с котёнком. В пользу Машнова Мирон Янович зацикливаться на своём первом вопросе не стал: — Тебе есть, где его держать? — Че за котенок? — в диалог встрял друг адвоката. Мирон Янович только устало махнул на него рукой и вернулся к разговору со Славой. — Есть, но… Мне стремно, — неловко отозвался юноша. Его действительно пугала ответственность за кого-то, кроме себя, тем более с его-то образом жизни… Он за собой не всегда успевал уследить (как должен был подытожить его адвокат), а уж позаботиться о мелком, подросток был уверен, он не сможет. У него даже черепахи дохли. А казалось бы, что им нужно: раз в пару дней кидаешь на пол капустные листы да радуешься, когда ещё не наевшееся пресмыкающееся хватает тебя за пальцы ног, прошлёпавшая мимо. А в итоге вышло так, что Замай-младший уже через несколько месяцев успешно склеил ласты. Недолго тогда Слава выносил ему диагноз, ведь оказалось, что животина, найдя на полу ушную палочку, подумала, что это вкусняшка. В итоге черепаху такой и нашли: с палочкой во рту, истекающую собственной кровью из глотки. Жуткое зрелище, Слава так и не смог притронуться к трупику. Позвонил Замаю «старшему», уговорил устроить своеобразные похороны и больше животных не заводил. И к безмерному счастью котёнка, Мирон Янович понял страх юноши правильно, потому, тяжело вздохнув, произнёс: — Хорошо. Тогда поживет у меня, — адвокат неуверенно почесал лысину. — Черт, я, кажется, становлюсь кошатником. — Кошатницей, — широко улыбнувшись, поправил его друг.