Сердце свыкнется, хуй поймет

      — Реально, что ли, заболел? — удивленно спросил Ваня, заметив, как его друг заходится в неприятном сухом кашле. Мирон кивнул, смахивая выступившую влагу с глаз, и тяжело выдохнул. Простуда настигла его ой как некстати, учитывая то, что на пятницу у него и его подзащитного была назначена встреча со следователем. Голова на допросе должна быть ясной, мозги — работать на максималках, поэтому запускать это дерьмо ему категорически было запрещено.       — Ты в аптеку заходил? — уточнил Мирон у друга, разбирающего пакеты с едой и каким-то левым стафом, мимо которого Евстигнеев пройти никогда не мог.       — Э-э-э… — протянул Ваня, неуверенно косясь на друга. — Нет.       — Тебе сказали, что я заболел, и ты решил купить мне… сервелат? — Мирон пренебрежительно кинул на стол блестящую упаковку с нарезкой и вопросительно уставился на Ваню.       Всё-таки, каким бы заботливым он ни был, ухаживать за Мироном у Евстигнеева всегда выходило дерьмово. Что при обычном вирусняке, что при действительно лютых приступах. Чистый холостяк во всем своём проявлении, придерживающийся голоса собственной интуиции, советов из интернета и изредка — лечащего врача Мирона. Но как бы то ни было, Ваня правда старался, хоть и в своём стиле. Поэтому предъявить ему Мирон ничего не мог, да и не хотел особо.       По чесноку, Ваня вообще ничего ему не должен. Не мамочка, всё-таки, не седьмая вода на киселе, вообще, по сути, никто.       Однако они оба понимали, что за все те годы, проведённые рядом, они срослись куда крепче, чем это было позволено, стали роднее, чем те же Мирон и его родная сестра. И кровная связь им не важна была от слова «совсем».       Они вжились друг в друга и с удовольствием запустили корни. Сделали это не романтично сопливо, как о подобном порой пишут в книгах, а с кровью и жжением приварились душами, не пожалев ни себя, ни друг друга. Вышло это случайно, непреднамеренно и как-то слишком больно.       А ведь на самом деле мужчины никогда не стремились стать лучшими друзьями. В начале общения они вообще не особо ладили. Жили в воняющей мочой и семечками общаге, делили на двоих одну малюсенькую комнату и никогда не делили секреты. Да даже не разговаривали без веского повода.       Пока не пришла биполярка.       Ваня сначала и не заметил, что Мирон перестал ходить в институт, пока однажды не проспал первую пару. Тогда он решил остаться в постели, здраво рассудив, что денёк погоды не сделает, и случайно обратил внимание на соседа.       Утром Мирон лежал на кровати, укутавшись коконом в одеяло, не двигался и молчал.       Днём Мирон оставался в той же позе, даже когда Ваня позвал его кушать вкуснейшие пельмешки собственного приготовления.       Вечером Мирон перевернулся на левый бок.       Ночью Мирон начал скулить. Тихо так, пугаясь собственных звуков и дыхания. Плакал без слез, просто оттого, что пусто было. А Ваня лежал через пару метров, притворялся спящим и пытался дышать ровно. Выходило хуево, почти как у Федорова — давить собственные всхлипы.       Утром Мирон снова лежал на кровати, укутавшись коконом в одеяло, не двигался и молчал.       Днём Ваня съебал с третьей пары, чтобы подтвердить собственные догадки.       Днём Мирон оставался в той же позе, даже когда Ваня, тяжело дыша, забежал в их комнату.       Вечером Мирон прогнал заебавшего Ваню вон из комнаты.       Ночью Ваня вернулся в комнату с косячком и пиццей.       Ночью Мирон впервые за четыре дня поел.       Ночью Мирон впервые попробовал дурь.       Ночью Мирон впервые рассказал кому-то о своих проблемах с восприятием действительности.       Утром Мирон и Ваня отправились в лечебницу.       А потом они оказались здесь, на кухне Мирона Яновича, два здоровых лба, преодолевших бок о бок столько хуйни, что одному из них уже давно надо было бы начать писать автобиографичную книгу, а второму — совершать суицид.       Они выучили друг друга неосознанно, привыкли и приняли со всеми косяками и изъянами. И однажды Ваня сказал ему, что вряд ли сможет полюбить какую-нибудь телку сильнее, чем Мирона. Мирон назвал его пидором. А Ваня и не обиделся: знал, что засмущал не привыкшего к таким выпадам адвоката. Просто засмеялся и предложил за это выпить.       Смешно, но, по сути, их дружба зиждилась на биполярном расстройстве и употреблении всего того, что продавалось с отметкой «21+» или изымалось с — «запрещённые препараты». А им тогда большего и не надо было.       Это сейчас Мирон запомнил, что Ваня хранит свои презервативы (любимые, с клубничной смазкой) у него в шкафу в откуда-то взявшейся розовой салатнице, и узнал, откуда у него шрамы от бычков на спине. Сейчас по вечным жалобам Мирон понял, что после ахуительного оргазма Ваня курит только «чёрного русского»*, как какая-нибудь пафосная сучка. После вымученного же не курит вовсе, даже если хочется безумно. Привычка ли, бзик ли не знает и сам Евстигнеев. Зато он знает, что Квилонум пизже Седалита*, что Мирон, наливая себе чашку горячего чая, больше греет о него руки, нежели пьёт, и что первый стих не удавшегося поэта называется «Спонтанное самовозгорание».       — Я, по-моему, покупал тебе Терафлю, — задумчиво произнёс Ваня, убирая пачку пельменей в холодильник.       — Это да, — кивнул Мирон в сторону поставленной ещё до прихода Вани кружки. — Я уже один пакетик растворил. Но не думаю, что эта херня лечит.       — Ясен хуй, — подтвердил Ваня и повернулся к сидевшим за столом мужчине и подростку. — Слушай, ребёнок, у тебя день рождения когда?       Слава, молчавший все это время, резко подобрался и злобно уставился на Евстигнеева.       — В мае. Девятого.       — Долго ещё, — подытожил Ваня.       — Для чего? — удивился Мирон, разворачиваясь боком к другу.       — Ну, — Ваня чуть отошёл в сторону, открывая вид на стоящую за своей спиной бутылку «Jim Beam»*, и поиграл бровями. — Думал, может, народными средствами?       — Я же вам не нравлюсь, — неожиданно подал голос Слава. — С чего это вдруг вы захотели со мной выпить?       — Попустись, малец, — лениво произнёс Ваня. Он хотел продолжить, но Мирон жестом попросил мужчину успокоиться.       — Тц, — Ваня развернулся к ним спиной и, чтобы хоть как-то занять себя чем-нибудь более продуктивным, нежели генерированием остроумных оскорблений, поспешил убрать бурбон в любимый «алкогольный» ящик. Мужчина, погрустнев, тихо прошептал «Детка, не скучай» прежде чем в лучших традициях дешёвой драмы с болью на лице опустить злосчастную дверцу.       — Слав, — примирительно начал Мирон, укладывая свою ладонь на сжатую Славину. — Ты не заводись из-за него, окей?       Юноша тут же перевёл взгляд на Мирона и как-то удивленно остановился на их руках.       — Он всегда такой, просто… как бы тебе объяснить? — адвокат задумался. Не мог же он сказать юноше, что Евстигнеев не раз палил, как под приступом Мирон окунался с головой в блядство и содомию. И именно он выпроваживал всех, кто покушался на причинные места его лучшего друга, а потом отправлял Мирона в больницу проверяться. Да уж, не всегда его спутники или спутницы отличались благородством и чистоплотностью. Ваня сказал бы «никогда».       — Ты просто чужой ему, вот и все.       — Вы долго меня за моей же спиной обсуждать будете? — вставил свои три копейки Ваня.       — Не, совсем чуть-чуть, — кинул Слава, все также пялясь на руку Мирона, лежащую поверх его собственной. Мирон решил, что Славе просто неприятно из-за прикосновения, поэтому он, недолго думая, ладонь свою переместил на стол.       — Слушай, Вано, ты на машине? — спросил Мирон.       — Ну да, а что?       — Можешь одолжить на ближайший час-два?       — Это ещё зачем? — удивился Евстигнеев. — Тебе куда-то надо?       Мирон взглянул на ссутулившуюся фигуру своего подзащитного и ответил:       — Нет, хотел радио в ней послушать. Не тупи, а.       — Я тут, значит, ради него больничный беру, по магазинам мотаюсь, думал, свечку заехать в церковь поставить, а он…— наигранно разочаровался Ваня.       — А он этого не забудет, — улыбнулся Мирон и, встав с табуретки, подошел к другу ближе. — М?       Мужчина протянул руку, точно зная, что ему не откажут. Однако ключей у него в ладони не оказалось, ибо «в куртке возьмёшь, бессовестный» и все такое. Мирон поблагодарил друга, жестом позвал Славу за собой и направился в сторону спальни.       — Надеюсь, твои джинсы досохли.       — Вы их постирали? — удивился Слава, остановившись посреди чужой комнаты. Его глаза в мгновение забегали, видимо, выискивая что-нибудь интересное или компрометирующее.       — Конечно, ты их обблевал, — кивнул юноше Мирон. Слава же скривился и виновато бросил:       — Простите…       — Ничего, — легко ответил Мирон. — Замолвишь перед отцом за меня словечко.       Слава лишь покачал головой и неловко пробормотал:       — Тогда вам это только во вред пойдёт. Ну, если я что-то…       Мирон был отнюдь не из глупых, поэтому вывод ему сделать не составило труда.       — Понял. Тогда просто постарайся избегать подобных ситуаций, хорошо?       Слава болванчиком закивал головой и неуверенно улыбнулся. Мирон же, удовлетворённый ответом, открыл свой шкаф и начал искать подходящую кофту для юноши. В итоге он выудил из гардероба свою старую толстовку времён года эдак 2005-2006. Толстовки он не носил лет семь уже: все выкинул, кроме этой. Бэкграунд у неё был приличный и дорогой адвокатскому сердцу, поэтому Мирона одолевали сомнения насчёт целесообразности своего решения. В конце концов, может, Слава и в футболке нормально доедет до дома? В машине все-таки.       Он склонялся к тому, что не стоило разбрасываться своей памятью, однако, смотря на потрёпанную годами надпись «IMPERIVM», Мирон не мог отделаться от мысли, что его подростковая мечта, сконцентрированная в одной старой вещице, через столько лет тупо собирает пыль без дела.       А ведь когда-то он на пару с теперь уже известным Димой Хинтером грезил о большой сцене, востребованности и собственной империи. Он лично учил парня, приехавшего для учебы по обмену, строчить двойными и игре слов. А Дима показывал Мирону, что такое настоящий флоу, как нужно попадать в бит и не просто слышать, а слушать музыку. Ваня же присоединился к своеобразному кружку мечтательных идиотов только под конец и не совсем понимал их цели, поэтому лишь частично вписывался в уже тогда разрушающийся коллектив. Все закончилось так же быстро, как и началось. Мирон окунулся в учебу с головой, а Хинтер улетел обратно в Германию, оставив после себя черную толстовку с придуманными ими инициалами. Он продолжал писать Федорову какое-то время, даже присылал видеосообщения, в которых, стоя посередине дороги в такой же толстовке, он читал рэп и пытался подбодрить отчаявшегося в своих способностях Мирона. Но ответы от Федорова приходили редко, если приходили, вот Дима и забил. Так «IMPERIVM» осталась лишь мечтой двух неопытных парней, разделённых тысячами километров и стеной мироновского игнорирования. А что с него было взять? Он просто завидовал другу. Его таланту, возможностям и силе духа. Злился на самого себя за то, что купился на слащавые грезы Тимарцева об адвокатуре и теперь боялся поменять направление, в отличии от тех же Сано и Хинтера. Тогда Мирон оказался в ловушке и не смог позволить себе быть авантюристом. Теперь же эти воспоминания вызывали у него лишь чувство ностальгии и уверенности в том, что не зря он остался на своём месте.       — Держи, — после действительно затянувшейся паузы Мирон развернулся и протянул Славе свою толстовку. — Пойду проверю твои джинсы.              

—xxx—

             Слава так и остался стоять посреди чужой спальни, прижимая к себе кофту адвоката. Он сразу заметил, как аккуратно Мирон Янович вытащил эту вещь из шкафа, как долго он смотрел на неё и как решительно впихнул толстовку в Славины руки. И пусть подросток не был уверен в этом, но что-то все-таки подсказывало ему, что кофта это была важна мужчине. Может, дело в том, как трепетно Мирон Янович смотрел на странную мелкую надпись, вышитую на груди. Может, в том, как бережно он держал толстовку в руках.       В итоге юноша теперь не особо понимал, что ему стоит делать в этой ситуации, и в который раз за день чувствовал противную неловкость и скованность.       Задумавшись над этим, Слава неосознанно аккуратно провёл кончиками пальцев по едва испорченной временем, но тем не менее мягкой ткани и ощутил себя каким-то фетишистом. Он наверняка выглядел глупо со стороны, но мысль о том, что ему отдали нечто важное, не покидала его головы и заставляла с легким чувством недоверия поглаживать чужую вещь.       — Ты чего мнёшься? — Мирон Янович вернулся в комнату с джинсами и футболкой в руках. — Надевай.       — Э, — глупо вырвалось у Славы, — Хорошо…       Адвокат бросил одежду на кровать рядом со Славой и, кинув «побыстрее давай», вышел. Слава же разделся и принялся с трудом натягивать на своё откровенно нескладное тело еще влажные вещи. Карманы джинс можно было вообще выжимать, но жаловаться Славе было не на что. Он лишь тяжело вздохнул, аккуратно влез в мироновскую толстовку и направился обратно в сторону кухни.       — Что он тут вообще делает? — услышал Слава тихий голос Евстигнеева.        — Приеду — все расскажу, — поспешно пообещал Мирон Янович своему другу.       — Миро, не ищи приключений на свою неуравновешенную еврейскую задницу, окей?       — Хорошо, мам! — иронично закончил разговор адвокат. Слава, неловко остановившийся перед дверью на кухню, войти внутрь боялся. И одновременно с этим подросток совсем не хотел уходить. Разрываясь между двумя вариантами, он слишком поздно понял, что тупо подслушал чужой разговор. И все, что ему теперь осталось, это смотреть на вышедшего к тому моменту из кухни Мирона Яновича и стыдливо молчать. Мужчина же едва усмехнулся, заметив замершего в неестественной позе Славу. Он подошёл к юноше, легко потрепал его по лохматой макушке и участливо спросил:       — Готов?       Слава кивнул.              — Покорми Коху! — крикнул Мирон Янович своему другу, надевая легкую куртку поверх футболки. Слава даже поежился, представив, как мужчина будет чувствовать себя на улице. Ещё и больной…       — Кого?! — послышалось в ответ со стороны кухни.       — Котёнка! — пояснил адвокат и открыл входную дверь. — Соска у него в коробке!       Последнее, что услышал Слава от друга Мирона Яновича, это протяжное «уе-е-еба» и «должен будешь».              Прежде чем выйти из подъезда, адвокат успел забежать к соседу, кажется, отдав тому ключи от автомобиля, и залезть в почтовый ящик на первом этаже. Там он нашёл какой-то чистый конверт. Сначала Слава решил, что это просто реклама, пока не увидел, как уже открывший конверт Мирон Янович разрывает вложенное внутрь письмо.       Сам же Слава успел заметить только то, что было оно не написано, а напечатано, причём, часть текста была выделена капсом и жирным шрифтом.       — Что это было? — не сдержался все же Слава, когда они устраивались в машине Евстигнеева. Мужчина ответил не сразу: уточнил, где находится квартира Машнова, и лишь потом, забивая в телефон нужный адрес, объяснил:       — Предыдущие клиенты. Пытаются отомстить.       — Вы их…       — Нет, — Мирон Янович не дал Славе закончить вопрос. — Ничего особенного, просто издержки профессии. Сложно скостить срок тому, кто сам этого не хочет. А родственники таких вот великомучеников в итоге ищут виноватых. У них крайним оказался я.       — И… Вам не стремно?       — Не особо, — Мирон Янович пожал плечами. — Скорее, просто неприятно.