Сердце свыкнется, хуй поймет

      «Мир, что происходит? Мы договорились встретиться два часа назад. С какой стати я должен говорить с автоответчиком? Может, ответишь? Я тебе не мамочка, Мирош, через час свалю нахрен отсюда, потом не найдёшь. Блять… просто перезвони, хорошо?»       Голос Олега впервые показался Мирону настолько эмоциональным. Он говорил то спокойно, то упрекая. От едкой язвительности переходил к обеспокоенному тону. Ещё и гласные звуки вытягивал необычно приятно, можно сказать мелодично. Поэтому, слушая чужой голос, Мирон напрочь упускал смысл сказанных слов, морщился, заново проматывал голосовое сообщение и неизменно терялся в эмоционально насыщенном баритоне.       А когда Мирон таки понял причину чужого возмущения, то не нашёлся с ответом. Не мог же он признаться Олегу в том, что был слишком впечатлен случившимся этим утром, и что мысль о выходе на улицу наводила на него ужас. Валерию Викторовичу он позвонил и обговорил мелочи, не выходя из кабинета. Олегу же появляться на мироновской территории было нельзя. Парнишка был ценен тем, что о его существовании не знал никто лишний, и подставляться Олег бы не стал, даже ради Мирона. Поэтому адвокат решил сделать вид, что просто забыл об этой встрече. Похвалил себя за прекрасную соображалку и окунулся в размышления о настоящем с головой, потеряв интерес ко всему, кроме сжатого в руке послания.       И когда все, казалось бы, было продумано от начала до конца, до застывшего Мирона дошло то, что о встрече он и вправду совсем забыл. О встрече с Вячеславом Машновым.       — Блять…

—xxx—

      Тем вечером Слава впервые отказался от бланта. Если быть честным, затянуться ему никто и не предлагал, однако мысль о том, что бледный захиревший Замай нашёл в его вентиляции заначку, жгла Славины рёбра.       Замай выглядел очень плохо, пусть сначала Машнов этого и не заметил, но ближе к вечеру стало ясно: его ломало. На вопрос «Как давно?», тот тяжело вздохнул и стыдливо признался: «Вчера». Андрей рассказал о том, что в первый же день после попытки избавиться от тяги к наркотикам, он не сдержался — закинулся всем, что попалось под руку. Правда, блевал потом весь день, презирая самого себя и жизнь как таковую. Плюс к этому из-за того, что отсыпался после случившегося, не смог поддержать Славу, даже когда Машнову это действительно было нужно. Поэтому его тирада о предыдущем вечере свелась к «Ненавижу это дерьмо, чувак. Какой же я отстой!»       Слава же после этого признания попытался уверить друга в обратном:       — Слушай… Эй, посмотри на меня! — Машнов поднял голову Андрея, заставив последнего взглянуть на чужое лицо. — Ты мой лучший бро, лучший друг. И я бы не стал называть так кого попало, да?       Андрей молча и послушно уставился на Славу, буквально зачаровав юношу напротив своим выразительным взглядом. Слава хотел добавить что-то к своей речи, однако не смог: так этот зрительный контакт сбил его с мыслей, обнадежил и обволок. Оставшись наедине со своими мыслями и этими глазами, он отчего-то подумал, что в них смог бы даже жить. Да, было б холодно, может, немного неуютно, но очень и очень там, где надо.       Спроси Славу, что он почувствовал в это мгновение, парень не смог бы описать те ощущения словами. То ли он видел в чужой, казалось бы, по шаблону ледяной синеве такую робкую и трепетную надежду, из-за чего юное тело сводило от страха эту надежду не оправдать. То ли с болью смотрели на него глаза лучшего друга, большие, лихорадочно блестящие и красивые.       — Правда? — неожиданно тихо спросил Андрей.       — Зуб даю, — отошёл от оцепенения Слава, присаживаясь напротив. Он продолжил смотреть на друга, и тогда в его голове возникла неожиданная идея:       — Слушай, давай в реабилитационку? Как Светло! Я уверен, это поможет.       — Думаешь, я об этом не думал? — Андрей грустно покачал головой. — Во-первых, там Дэн, а не Светло. Во-вторых, я никогда не расплачусь даже за один курс. А там надо сразу несколько…       Слава вздрогнул, подорвался и поспешил в свою комнату. Обратно же он вернулся веселым, буквально заряженным энергией да с длинным чёрным носком в руке. Тот был полностью забит кучей помятых и скрученных купюр крупного номинала. Так, что под их тяжестью стал ещё длиннее и растянутей.       — Я могу занять тебе, тут хватит, я уверен!       — Че? — Андрей с недоверием покосился на воодушевившегося друга.       — Тут около четырехста тысяч, — Слава вывернул содержимое носка на пол перед другом. Почти все бумажки имели свойственный пяти тысячам цвет, за исключением лишь некоторых купюр. Слава обещал себе, что когда-нибудь потратит эти деньги на побег из Питера, однако сейчас цель его казалась куда менее благородной в сравнении с планами лучшего друга. Он собирал эти деньги ещё с тех времён, когда просек, как работает этот мир. Он, будучи мальчишкой лет десяти, пиздил у отца почти каждый день по купюре. Оставался он всегда безнаказанным, что лишь укрепляло его веру в правильность этих действий. А в прошлом году он накопил почти миллион. Обрадовался, закатил большую тусу под каким-то левым предлогом, и в разгар вечеринки решил, что хочет машину. На утро Слава ругал себя, ругал автомобильный салон и поддержавшего эту идею Светло, однако деваться ему было уже некуда. Машина оказалась до безобразия стремной и проблемной. Постоянно глохла, требовала ремонта и ебала Славе мозг. Тот, кстати, сразу понял, почему ему вообще ее продали, хотя он бы назвал этот процесс «наконец-то, избавились», но не сразу догнал, что повторить подобный фокус у него не получится. Он честно пытался, даже создал профиль на «avito», только вот таких же идиотов, как он, не нашлось.       — Славич, Славич, ты… — Андрей растерянно опустил руки на деньги. — Слав, ты серьёзно? Ты готов? Реально можешь?       Машнов решительно кивнул и тепло улыбнулся Замаю.       — Ты только верни мне, когда выйдешь и станешь бизнесменом, окей?       — Господи, конечно! — Замай кинулся на шею друга. — Я куплю тебе тачку, яхту, пятьсот шлюх и одну девственницу, обещаюобещаюобещаю…       В какой-то момент вся его речь свелась к бесконтрольному повторению слов благодарности и обещаний, потом — к какому-то дикому миксу их, а там — к тихому и полному надежды «Я смогу, знай, точно смогу!»       — Слушай, ты только постарайся, — как-то совсем грустно прервал его Слава после очередного «спасибо». — Сделай это за нас двоих.       Замай от Славы отстранился несильно, так, чтобы было видно чужое лицо и вопросительно поднял свои неестественно (они как-то поспорили о природе этого факта) аккуратные брови:       — А ты?       Слава стыдливо опустил глаза вниз.       — А я… А я буду ждать тебя, обещаю, любимый, два года не срок! — попытался отшутиться юноша, глупо загоготав.       — Нет, серьезно, Слав, — Андрей попытку не засчитал. — Ты не хочешь прекратить это все? Не заебался забывать своё имя, не заебался просыпаться в хуй знает каком состоянии? Неужели тебя это прет?       Слава невесело улыбнулся, поднял на друга неожиданно пустой взгляд и серьезно произнёс:       — Это самое улетное в кайфе: не помнить, кто ты такой.       Замай вмиг отстранился от друга. Так резко, словно ему было неприятно сохранять физический контакт со Славой. Парень, отодвинувшись, весь съежился и… потух. Его глаза замерли на куче денег, которую друзья измяли ещё больше, а осознанность из них [глаз] пропала. И тогда Слава вспомнил, что предыдущий разговор на эту тему закончился у них не самым хорошим образом. Проблема той беседы заключалась в том, что Слава находил в кайфе спасение от реальности, Замай же — лишь украшение для неё. И объяснить это другу Слава не мог. Все аргументы Замая сводились к тому, что Слава живет в своей квартире, ездит на своей машине, у него есть классные богатые предки и ахуенно большое наследство. И почему-то парень не замечал того факта, что этих самых «классных богатых предков» он не видел никогда, а знал о них только то, что предполагал сам. Почему-то не укладывалось у него в голове, что не только он живет в дерьмовом мире. Что у Славы не все так радужно, как кажется на первый взгляд. И, может, в этом была вина самого Славы. Однако от этой мысли легче юноше не становилось, а глупая обида продолжала оседать глубоко внутри него.