Марсельеза

Полчаса для многих пролетело незаметно. Со стороны главных дверей, когда они раскрылись, на вальсирующих пахнуло ночным холодом, и в залу вошёл капитан королевской гвардии. Гости, в особенности дамы, переполошились. Кордельеры все насторожились, и напряжение их будто отравляло воздух вокруг запоздавшего. Маркиза де Вобернье при виде него с ужасом ахнула и выронила хрустальный бокал, который, соприкоснувшись с паркетом, тут же разлетелся на мелкие кусочки, драматизируя ситуацию. Любой из присутствующих мог бы выдержать любое неприятное общество, скрывая своё презрение за весьма очевидным лицемерием, но терпеть пребывание рядом с собой лица королевской гвардии не намеревался, и потому маркиза недоумевала: что привело его сюда? Руже де Лиль — а это был именно он — с застёгнутым выражением лица проследовал сквозь толпу и несколько раз удержался от соблазна развернуться и уйти. Ему казалось, что все замерли с его появлением, что оркестр перестал играть музыку и что осуждающие взгляды семидесяти пар глаз были направлены лишь на него одного. Представления де Лиля, конечно же, по традиции жанра, были преувеличены его страхом перед революционерами, но все же не столь были далеки от правды: многие в зале действительно перестали танцевать и вдруг уставились на него, наблюдая за каждым шагом капитана и выискивая в нем намёк на запланированное злодеяние, заговор, направленный против революции. Марселетт была одной из таких. Оттанцевав бодрую кадриль с Джоном Теллюсоном, хозяином бала, уморившаяся от плясок девушка отказала всем последующим кавалерам и бессильно опустилась на мягкий диван, где к ней снова присоединились Олимпия и София, но, увидев капитана гвардии, настороженно поднялась и с удивлением обнаружила, что де Лиль направлялся прямо к ней. — Как он посмел заявиться сюда?! Зачем Теллюсон пригласил его?! Присутствие капитана гвардии здесь столь же неуместно, сколь было бы неуместно прибытие короля! — возмутилась София де Кондорсе достаточно громко, чтобы де Лиль мог услышать ее, но Олимпия пресекла намечающуюся тираду: — Вы снова многое прозевали, Софи. Капитан де Лиль подал в отставку и отказался от дворянского титула. Он поддерживает революцию, отбросьте все сомнения. Пропустила эту новость, однако, не только София. Когда де Лиль, робкий и несмелый, подошёл к Марселетт, пытающейся разгадать его намерения, люди вокруг них замолчали и сконцентрировали своё внимание на капитане, ожидая, по-видимому, что он оголит саблю и бросится в бой с криками: «Да здравствует король!» Ничуть не бывало. Вместо этого де Лиль учтиво поклонился Марселетт и протянул ей тёплую ладонь в шелковой перчатке: — Прошу оказать мне честь, мадемуазель Гуффье. Он знал, что на него смотрят, и не мог допустить, чтобы на его плечи легли подозрения революционно настроенных дворян, которым он сегодня планировал понравиться. Марселетт не нашла, чем ответить. Почти ни у кого здесь де Лиль не вызывал доверия, но сама девушка по непонятной для себя причине была тут же к нему расположена. Что-то было в его больших глазах, что заставляло довериться их обладателю. Она перевела взгляд на толпу и увидела, что и он был здесь. Ровно полчаса назад Марселетт пообещала себе, что не будет больше искать встречи с его глазами, но вновь поймала себя на этом желании. Арно стоял неподалёку, замкнутый и нелюдимый, он глядел на нее, словно предупреждая о коварстве де Лиля, и Марселетт уже готова была ему поверить, но в последний момент увидела стоящую рядом с ним по-кошачьи довольную Лолу, с которой он танцевал теперь весь вечер. Ей это показалось хорошей возможностью проучить мужчину, слишком сильно увлекшегося обществом ее лучшей подруги. Пойманная собственным вниманием на ревности, она была поймана теперь и на желании возмездия. Заранее смакуя вкус мести, Марселетт с улыбкой согласилась на предложение де Лиля и, послав Арно многозначительный взгляд, позволила капитану обнять свой тонкий стан. Бал продолжился. По зале вскоре разнеслась стремительная весть о том, что де Лиль по собственной инициативе покинул пост капитана у короля и перешёл на сторону республиканцев, и напряжение революционеров как рукой сняло: все они теперь были ему рады. Все, кроме одного якобинца. Марселетт нарочно не смотрела в сторону Арно, но нутром чувствовала на себе его взгляд. Ей доставляла удовольствие его ревность: теперь его очередь переживать, думала она. Девушка с ласковой улыбкой принимала похвалу и галантные любезности де Лиля, с обычной непосредственностью шутила и забавлялась с ним во время танца, не задумываясь даже о том, что безобидное кокетство и в прошлом приводило к фатальным последствиям. Словно средневековый трубадур, де Лиль ещё со школьных лет воспевал любовь, для полноты образа ему всегда не хватало лишь скрипки Пердигона; и своими невинными знаками внимания напрасно обнадёживала Марселетт крепко влюблённого в неё капитана и думала в эти же самые мгновения о другом мужчине, которого она тоже изводила. Девушка не понимала, что и сама однажды может остаться в мучительном одиночестве с разбитым сердцем, и ещё не знала, почему Арно так обескуражило появление на балу Руже: о подробностях их прошлого никому не было известно. Смеясь над шутками де Лиля, она слишком близко склонялась к его плечу, и Арно в этом вихре тюля и лент привиделось, что Марселетт, опьяненная мужским вниманием, даже подарила капитану мимолётный поцелуй, но на самом деле она просто разглядывала его лицо и слушала. Слегка взлохмаченный, но при этом аккуратный и утончённый, скромный и неловкий, он был полон амбиций и надежд. В глазах де Лиля горел зелёный огонь, а в движениях чувствовалась некоторая неловкость. Скованность выдавала его волнение и заставляла Марселетт невольно улыбаться, для неё самой, не для ревности Арно. С такими людьми ей всегда было легче дышать. Марселетт и сама не заметила, когда поняла, что капитан относился к их типу. В разговоре девушка вскоре узнала, что де Лиль пишет стихи, и даже не удивилась: именно такими ей всегда представлялись настоящие поэты. Аккуратный тонкий нос, большие добрые глаза, ещё не видавшие грязи и разврата, написанная на этом простом лице скромность, коей были лишены многие мужчины, составлявшие цвет общества, — многое даже в одной его внешности выделяло де Лиля в глазах Марселетт. Под конец второго танца с ним она решила, что никто ещё не чувствовал ее так же тонко, как чувствовал ее Руже де Лиль. Она больше не играла для Арно, больше не улыбалась по внутренней команде: теперь все эмоции Марселетт были до святости искренними и чистыми, без каких-то скрытых намерений и подтекстов. — Как Вам здесь нравится? — вежливо осведомился де Лиль, преувеличивая важность этого вопроса. — Здесь ужасно, — протянула Марселетт и поджала губы. — Своим величием дворец не уступает Гранд-опере, но в разговорах с другими чужое чванство кинжалом режет мне слух. Все лицемерят, вешают друг другу лапшу на уши и соревнуются, кто сильнее осудит. Разве кому-то может быть здесь приятно находиться? — Я не ожидал такой прямолинейности, — признался капитан в ответ и улыбнулся. — А я решила, что уж Вам могу ответить честно, — произнесла девушка, несколько разочарованная его реакцией. — Разумеется! — поспешил заверить ее де Лиль. — Разумеется, можете… Я просто… Тут же подоспел Лоран де ла Тур, чтобы снова украсть Марселетт на танец, и не дал тому договорить, однако де Лиль успел выразить девушке надежды по поводу их будущих встреч.

***

Марселетт была благодарна де Лилю за многое. Она с замиранием сердца ждала, когда снова увидит его, и эти приятные мысли занимали ее до тех пор, пока не появилась осчастливленная Лола. Она с наслаждением от свежих воспоминаний бала уселась в фиакре и пышная юбка ее платья поднялась вокруг ее талии белым облаком. — О, Марси! — восклицала она по дороге домой, обмахиваясь веером. — Это было волшебно! Настоящая сказка. Он танцевал со мной целый вечер! И все это благодаря тебе! Спасибо, Марси, спасибо! Я тебе этого не забуду. — Отрадно слышать, — бросила Марселетт хмуро и, отвернувшись от неё, стала рассматривать улицы предместья. Она с собой не ладила и даже отчаялась себя понять. Казалось бы, все просто: она собиралась помочь Лоле завоевать внимание мужчины, а получилось так, что сама им пленилась и теперь видела в лучшей подруге соперницу. Ночь была светлая. Фиакр проезжал по небольшому пустырю, где на фоне неба выделялся силуэт взятой Бастилии. Марселетт показалось, что крепость до сих пор дымилась. — Эй, что-то не так? — вопросила Лола, обеспокоенная равнодушием подруги к ее счастью. Однако вместо того, чтобы расспросить Марселетт о ее собственных делах, она принялась объяснять ей важность произошедшего: — Сначала я расстроилась. Думала, он увлечен тобой, но потом убедилась в обратном! Говорю тебе, это судьба! Он может сделать мне предложение! — Предложение? — переспросила Марселетт скептически и обратилась на подругу, нахмурившись. — А ты не перебарщиваешь ли? — Ну, это вполне возможно, если брать во внимание тот факт, что… — По возможному ещё не следует заключать о действительном, особенно когда дело касается мужчин-революционеров, — поспешила Гуффье пресечь радость Лолы. — Они очень непостоянны. Наиграется тобой и забудет. Революция не даст ему расслабиться в объятиях одной единственной женщины. И все же, несмотря на самоуверенный тон, она сомневалась в себе, вспоминая, как долго Арно танцевал с Лолой, и это не давало ей покоя.