Марсельеза

Особняк Моро находился на улице Дороги францисканцев, нынешней Беарнской, на месте современного Чайного дома по адресу 7 Rue de Béarn, 75003. Это был хороший ухоженный домик с небольшим флигелем на квадратном дворике, построенный сорок лет назад, из которых двадцать лет его обживала и оживляла Жанна, мать Лолы, хлопотливая, добродушная и очень гостеприимная женщина с широким будто крестьянским лицом. Она не славилась никакими талантами, кроме умения быть необыкновенной хозяйкой, супругой и матерью. С детства отличавшаяся цветущим здоровьем Лола, в мать некрасивая и неприметная, была ей помощницей со стряпней и по хозяйству, поэтому приняла на себя всю ее работу, когда Жанна заболела тифом и умерла. По обычаю того времени она получила образование в монастыре «Зачатия» на улице Сент-Оноре, но, образованная лишь настолько, насколько это было необходимо дочери буржуа, не особенно любила читать и вместо этого хлопотала по дому, как пчёлка, напоминая отцу своим неутомимым трудолюбием его покойную жену. Обстановка в чистом доме всегда была спокойная и тихая, но сегодня со второго этажа до слуха Арно, только что вошедшего и, как это часто бывало, несколько запоздавшего, доносились взрывы смеха и игривые женские хихиканья. Поднявшись по деревянной лестнице наверх, он обнаружил, что они принадлежали расфранчённой белотелой девице лет двадцати, чьи чёрные волосы переливались на свету подобно начищенному ониксу, но самой запоминающейся деталью ее внешности были губы, которые по форме напоминали маленький бантик, — такими же бантиками был усеян корсаж ее зеленого платья. В руках юная обольстительница сжимала расшитый пасторальными картинками платок и сладко кокетничала с мужчиной в красном мундире, стоявшим рядом с ней почти вплотную. «Швейцарец», — подумал Арно. Парень был молод, не старше Арно. Помутившийся взгляд швейцарца напоминал Арно взгляд птички, поддавшейся чарам змеи. У него на плечах сверкали серебрянные эполеты, и Изабелла Жуанвилль, — так ее звали — тихо хихикая над его шуткой, смахивала с них пылинки, видимые лишь ей одной. При виде Арно Изабелла растянула свои розовые губки в вульгарной улыбке и переключила своё внимание на него. — Вы Арно? Тот самый, о котором мне рассказывали? — воскликнула она, вереща от восторга. — О, да, Вы тот самый герой, забравшийся на стену Бастилии! Квадратное лицо швейцарца вытянулось. Напряжение, повисшее в воздухе, можно было резать ножом. — Так это Вы?.. — сурово произнёс он. Его челюсть сжалась, и ещё сильнее выделились скулы. — Да, — выждав короткую паузу, столь же холодно ответил Арно, глядя ему в глаза. — Это я. Со дня взятия Бастилии, самого славного июльского события, они были врагами: гвардеец служил королю и короне, Арно — народу и свободе, однако швейцарец решительно пожал его протянутую руку; рукопожатием они заключили мир на сегодняшний вечер. Здесь проявилась их мужская солидарность. Посмотрев на него, Арно с грустью подумал, что, если бы не революция, они наверняка подружились бы. — Арно! — зазвучал сзади обрадованный звонкий голос. Обернувшись, Корде наткнулся взглядом на Лолу, одетую в лучшее из ее платьев — серенькое в цветочек и с прелестной косыночкой на плечах. Она держала в руках поднос с едой, который несла в комнату. — Наконец-то Вы здесь! Пойдёмте, все Вас уже заждались! — поторопила она его с улыбкой, счастливая из-за такой встречи. Они вошли в тщательно прибранную и светлую комнату, и глаза Арно тотчас нашли его возлюбленную. Единственный его помысел — она сидела на стуле у раскрытого окна, глядя куда-то в пустоту, и механически гладила по чёрной шерсти котёнка, лежавшего у неё на коленях в складке платья. В последних лучах закатного солнца ее огненно-рыжие волосы словно были охвачены настоящим пламенем, таким же, какое бушевало у неё внутри. Словно знала, что овладела больше, чем всей его непокорной душой, сегодня Марселетт стала в разы очаровательнее. Арно собирался подойти к ней, но Лола позвала всех к богато заставленному различными блюдами столу. Его запах пленил. Здесь стояли источавшие аппетитный аромат телятина в тесте, утёнок с горошком, запечённые как перепела голуби, овощные блюда, сыр, абрикосовые тарталетки и бриоши. Для семьи Моро это был настоящий пир — обыкновенно они питались намного скромнее. Лола действительно потрудилась! Заняв своё место за столом, Арно отметил с удовольствием, что Марселетт нарочно села как можно дальше от него. Он сознавал, что это был хороший знак. Когда женщина неравнодушна к мужчине, а мужчина наблюдателен, он непременно должен заметить, если она попытается подавить в себе раскаленное чувство. Так протест со стороны Марселетт заметил и Арно. Она игнорировала его слишком тщательно, слишком усердно старалась его не замечать. Кроме неё, Лолы, черноволосой кокетки Изабеллы и ее кавалера-швейцарца, за столом сидели прятавшая глаза Сесиль Рено — чрезмерно скромная девушка, будто поглощенная горем, о котором Арно ничего не было известно, и кузен Лолы по имени Пьер — оборванец, очевидно очарованный Сесиль до чрезвычайности. Ещё один стул был свободен, и приготовленные на его месте столовые приборы говорили о том, что в гости ждали кого-то ещё. Ужин начался в тишине. Похвала к ужину со стороны Арно, попробовавшего говяжий ростбиф, заставила расплыться в улыбке конопатое лицо Лолы и помогла освоиться остальным. Такие ужины часто устраивали во Франции того времени, засиживались часто до самого рассвета, проводя время среди смеха и веселья, но этой компании предстояло привыкнуть к обществу друг друга: все были разбиты на пары и ничего не имели схожего с цельным коллективом. Сесиль Рено, казалось, чувствовала себя в обществе новых знакомых несколько неуютно: бедняжка все это время просидела на краю стула, боясь вздохнуть и шевельнуться. Ещё больший дискомфорт ей доставлял Пьер, норовивший придвинуться к предмету своих воздыханий как можно ближе. На его настойчивые комплименты Сесиль скромно отвечала неправдоподобной улыбкой Джоконды. И всё же всё и почти для всех складывалось самым благоприятным образом. Сначала за столом лишь негромко переговаривались, но позже в полный голос обсуждали последние новости, а особенно Декларацию прав человека, и даже шутили. Только Марселетт, будто сама не своя, словно обиженная чем-то, молчала. Появление последнего гостя облегчило ее пребывание здесь. Когда вошёл, поспешно извиняясь и заикаясь, Руже де Лиль, искренне обрадовавшаяся с появлением капитана Лола широко улыбнулась ему — ее доброты на всех хватит! — и указала куда сесть. Он сел, конечно же, туда, где ему приготовили местечко — по левую руку Марселетт и правую швейцарца, с которым он обменялся коротким кивком, пожелал всем приятного аппетита, задержал свой удивлённый взгляд на бывшем лучшем друге, то есть Арно, и заговорил с Марси, которая мигом оживилась при его появлении, отыскав в этом простом и искреннем парне поддержку. Корде так и застыл. Он не ожидал, что Лола успела завести с ним знакомство. Должно быть, они были представлены друг другу на балу, когда Арно оставил ее, чтобы встретиться с Марселетт, которая сейчас завела с де Лилем тихий разговор. Она достала из кармана помятый листок бумаги и показала Руже, который, полив ароматной подливкой зарумянившееся брюшко цыплёнка, пришёл в восторг от написанного на ней. Что именно там было? Арно не знал — и стал с большим удовольствием перечитывать, хваля необычайный талант Марселетт. У него была благородная и приятная наружность, он был хорошо воспитан и образован, его манеры и подкупная любезность располагали к себе окружающих. Он был именно таким, каким должен быть в представлении многих девушек, благонравный молодой человек с великим будущим. Руже де Лиль много лет работал над собой и теперь легко мог сойти за настоящего дворянина. Сегодня, как и всегда, он был в превосходнейшем состоянии романтического духа, но внимательные глаза заметили бы, что присутствие Арно сильно его угнетало. Арно тоже не был в восторге от очередной встречи с ним. Как тогда на балу, его терзала ревность. Доверчивые глаза де Лиля откровенно пили счастье из взора Марселетт, и Арно опасался, как бы девушка не ответила на его чувства взаимностью, ведь знал, что, устремляя взгляд вперёд, ни одна девушка, мечтающая о спокойной размеренной семейной жизни, жаждущая крепкой любви и супружеского счастья, ни за что не выбрала бы Арно, если бы задала себе вопрос: какое будущее ждёт жену революционера? Как потенциальный муж де Лиль во всем превосходил Арно: он был амбициозен, по-детски искренен и добр, внушал уважение своим успехом и мастерски умел находить компромиссы во избежание конфликтов, его определённо ждала блестящая карьера и слава, из него выйдет настоящий семьянин. Арно ничем не мог похвастаться из этого обильного и далеко не исчерпывающего списка достоинств Руже. Его будущее представляло собой туманную и пугающую неизвестность. Куда приведёт его судьба, куда затянет революция, когда он вернётся домой в Нормандию и вернётся ли вообще — он не представлял даже смутно. Самым разумным из вариантов ему казалось остаться после революции в Париже и посвятить себя науке. Мсье Лавуазье с большим энтузиазмом одобрил бы такой план — ему катастрофически необходим был преемник. Вряд ли можно было найти кого-то, кто подошёл бы на эту роль лучше, чем Арно де Корде. Преемник, солдат, игрок, смельчак — кто угодно, только не муж. — Арно, расскажите нам о Ваших подвигах! — заскулила Изабелла и вырвала его из размышлений. — Расскажите, как Вы спасли мою милую подругу от неминуемой гибели. Она имела в виду Марселетт, которая, услышав, что другая девушка обращается к Арно, осторожно прервала диалог с де Лилем и устремила взгляд своих зелёных глаз на них. Слушали все. — От гибели ее спас мсье Моро, а не я, — лишь ответил Корде с лёгкой усмешкой, разочаровав тех, кто ожидал насыщенного рассказа. — О, ну не скромничайте! — всплеснула белыми руками Изабелла. — Весь Париж знает о том, как много Вы сделали для революции. Изабелла Жуанвилль была патологической лгуньей и представляла собой крайнее проявление утилитаризма. Она боялась и даже ненавидела революцию во всех ее проявлениях, потому что своим положением ее семья была обязана именно старому режиму. Как и других революционеров, юная аристократка, не видевшая ни в чем большой разницы, посчитала Арно восторженным радикалом, но это ее ничуть не смутило, ведь он был привлекателен, и этого оказалось достаточно, чтобы определилось мировоззрение Изабеллы на время его присутствия. Если бы Корде был монархистом, она со всей страстностью высказалась бы против революции, но он был якобинцем, и она тотчас прониклась революционными идеями. Подходить, однако, к таким людям, как она, с толикой морали было бы столь же неразумно, как пытаться привлечь вулкан к ответу. Отец Изабеллы, барон Жуанвилль, был потомственным дворянином, но имя его в силу испорченной до невозможности репутации не было слишком уважаемо в светском обществе, а дочь он умудрился так избаловать, что та относилась с величайшим пренебрежением к парижской черни. Выглядывая из окна своего позолоченного портшеза, она, с высоты своего надуманно завидного положения, морщась от отвращения, смотрела на бедняков, стиравших одежду своих детей в реке. Знакомство мадемуазель Жуанвилль с Лолой не состоялось бы, не будь вторая лучшей подругой Марселетт, которая в свою очередь приходилась Изабелле «подругой по расчёту», потому что семьи Гуффье и Жуанвилль тесно общались между собой — каждый искал выгоды у другого. Ее поведение могло быть оправдано родством с действительно богатыми леди, настоящими аристократками. Изабелла с малых лет мечтала вырасти похожей на них и, борясь с детским комплексом, утратила в себе чувство всякого стыда, что самым негативным образом отразилось на ее и без того желчном характере: взамен она привила себе самой ханжество и высокомерие. Если бы ее расточительность и эксцентричность была более известна, революционеры ненавидели бы мадемуазель Жуанвилль сильнее, чем саму Габриэллу де Полиньяк. Она была совершенно безнравственна, падка до любовных утех и имела скверную привычку растрачивать последние деньги. Революция волновала ее лишь настолько, насколько ей угрожала. Она помнила, как 14 июля парижский народ отдавался жестоким расправам: сначала, отшвырнув защищавшего его Юлена, убили де Лонэ, после — Флесселя, городского главу, обманувшего выборщиков, а головы их на пиках торжественно пронесли по французской столице. Через несколько дней крестьяне задержали на границе двух ненавистных беглецов — в окрестностях Фонтенбло спекулятора Фуллона, горячо ненавидевшего народ и революцию, и в Компьене его зятя Бертье, участника контрреволюционного заговора, — и с позором вернули в Париж. Первого повесили на фонаре у ратуши, а второго линчевали, так и не дойдя до Гревской площади. Эти акты народной расправы внушили Изабелле и всей ее семье бóльший ужас, чем взятие Бастилии. Неспроста то тревожное время назвали Великим страхом. Неприятный для себя разговор Арно всё же свёл на нет. Геройствовать он любил, но похваляться этим значило для него поступиться своими железными принципами, но это все же не избавило его от въедливых вопросов. Вскоре все снова разделились: де Лиль с душой декламировал, девушки благоговейно слушали, Пьер не оставлял попыток обнять смущенную Сесиль, Лола суетилась и угощала гостей десертами, а Арно и швейцарец лениво сидели у окна и играли в карты за тумбой. Позже де Лиль уже зачитывал наизусть «Андромаху» Расина. — Но ведь Эпир — не Троя. Пусть увеличат рать свою они хоть втрое, Чтоб одолеть меня, — не побоюсь угроз: Они забыли, кто победу им принес. Известно — Греция за подвиги Ахилла Неблагодарностью не раз ему платила… — А! Греция?! — перебила его Изабелла. — Я кое-что вспомнила. — Что же Вы вспомнили? — удивился Руже. — Я слышала, что у древних греков брошенное мужчиной в девушку яблоко означало настоящее признание в любви, которое нельзя было озвучить вслух. Как же романтично! Это было первое и последнее интересное замечание Изабеллы Жуанвилль. Когда де Лиль дошёл до «Британика», она уже не слушала. Ей это было неинтересно, поэтому Изабелла решила развлечь себя тем, что стала пересказывать все сплетни, которые слышала сегодня в уличной толпе у моста Пон-Руж. Такие темы, однако, не всем пришлись по вкусу. Марселетт не выдержала этого издевательства и заявила, что спешит домой. При этом Изабелла заметила, что Гуффье исподтишка бросила взгляд на обрывками слышавшего их разговоры Арно, который этот взгляд перехватил, выпрямился и едва заметно кивнул. Он поблагодарил Лолу, поцеловал ей руку — при этом Марселетт будто бы переменилась в лице — и вышел первым. Красавица Изабелла смекнула, в чем дело, тут же неожиданно вспомнила о дожидавшемся ее фиакре, обрадовалась предлогу покинуть дом раньше подруги и тоже вышла на улицу. Многозначительно посмотрела на Арно, оправила на корсаже кокетливый розовый бант, улыбнулась обольстительно и села в фиакр. Карета тронулась, мадемуазель Жуанвилль раздвинула пурпурные занавески и выглянула в окошко, чтобы насладиться восхищенным взглядом, который почти наверняка бросил очарованный — она в этом не сомневалась — Арно, но и здесь аристократка прогадала. Ее лицо вытянулось, когда она обнаружила полное равнодушие по отношению к своей персоне: Арно не глядел на неё, он уже даже позабыл о ней, ведь двери раскрылись и по лестнице спешно спустилась Марселетт. Больше Изабелла ничего не успела увидеть, потому что фиакр свернул на Сенную улицу, и фасад особняка на углу скрыл развернувшуюся сцену от ее завистливых глаз.