Марсельеза

У сильных людей отчаяние — только временная дань слабости. Жюль Верн

Зал тонул в дыму и сумраке. Таверна «Кабанья голова» воняла не больше и не меньше, чем другие таверны, — как и везде, всякого вошедшего немедленно обдавало жарким воздухом и зловонием эля. Сгорбившись от несчастья, в дальнем углу таверны, спрятанном завесой дыма, за грубо сколоченным деревянным столом сидел мужчина с неизвестного происхождения письмом в руке. Он приходил сюда каждый день с тех пор как, верный себе, испортил отношения со всеми завсегдатаями «Хромой лошади». Уже через два дня подавальщица при виде его капюшона не спрашивала, чего он хочет, а сразу выставляла на дубовый стол кружку эля. Весь вид мужчины говорил о том, что он был не из выпивох. Телосложение у него было крепкое, походка твёрдая и уверенная, спина ровная, одежда чистая и новая, а вид невероятно серьёзный. Таких людей приводит в питейные заведения обычно большая скорбь. Он всегда являлся один. Его компанию неизменно составляло разве что-то самое письмо. Подавальщица боялась спрашивать, что в нем написано, но, судя по всему, там было что-то страшное. Он перечитывал его каждый раз, когда приходил. Перечитывал по несколько раз, словно напоминая себе, по какому несчастью он убивается здесь, а потом залпом выпивал содержимое кружки, заказывал ещё три или четыре, потом засыпал за столом, а когда просыпался, просил ещё одну. Сначала хлопнула дверь, а затем пьяный шум прорезал восхищенный свист. В таверну вошла девушка. Расправив плечи и гордо подняв голову, она несмело перешагнула порог питейного заведения. Ее встретил всплеск пьяного смеха. Второй ее шаг был уже намного смелее и увереннее, но все же что-то во взгляде и движениях выдавало ее растерянность. Девушка была излишне тороплива, сердце у неё колотилось вовсю, и кровь стучала в ушах. Манерой поведения она походила на ищущего укрытие от погони преступника, а внешним видом — на пиратку. Энн Бонни во плоти! На ней был перевязанный кожаным поясом коричневый камзол, штаны, чёрные ботфорты из той же потертой кожи, а на взлохмаченную от бега голову девушка нахлобучила видавшую годы потертую треуголку. Сидевший в дальнем углу мужчина не поднимал на неё глаза, будто ни одна девушка на свете не представляла для него интереса. Он не удостоил ее даже быстрым взглядом из-под капюшона, который он никогда не снимал. Он и сам только что пришёл и даже не успел ещё пригубить кружку эля — читал письмо. Беспокойная, как преследуемая лань, и столь же красивая, она ловила на себе заинтересованные взгляды пьяных мужчин. — Кто эта рыжая? Аппетитный кусочек! — присвистнул один из них. На свой вопрос он тут же получил ответ. Дверь «Кабаньей головы» снова распахнулась — на этот раз в таверну забежали два санкюлота. — Вот она! Вот эта английская шлюха! — заорал один во фригийском колпаке. — Воровка! Она пыталась ограбить мой дом! — Я… Я не… — растерялась девушка и попятилась. — Да, признайся, сучка, что ты ковырялась в моем замке! — продолжал он, брызжа слюнями. Несколько любопытных мужчин тем временем вышли из-за столов. Их заинтересованные взгляды перескакивали с девушки на санкюлотов и на санкюлотов с девушки. Один из них — лысый громила с туповатым выражением лица — попытался шлепнуть ее по ягодицам, но девушка увернулась от его здоровой ладони. — Чую запахло невинными… — грязно ухмыльнулся его товарищ, но девушке было не до них. — Послушайте! — обращалась она к санкюлотам, вытянув перед собой белые руки. Слишком белые и слишком нежные… Такие бывают только у аристократок. — Я никого не хотела ограбить, клянусь! Это мой дом! Я жила в нем, пока не уехала в Англию! Мне не было известно, что его заняли другие жильцы… И тогда головы всех, кто был поблизости, обратились на неё. До девушки медленно дошёл смысл собственных слов. Она побледнела. В этих домах квартала Маре до революции жили аристократы. После их бегства заграницу в них поселились санкюлоты. Девушка выдала саму себя, сообщив, что это был ее дом. — Ага! Ещё лучше. Аристократка! — резюмировал санкюлот в колпаке. — Здесь, во Франции, аристократы висят на фонарях! — подхватил второй. — Повесим и ее! Толпа пьяных революционеров взметнула в воздух кулаки и хором согласилась с ним, предвкушая очередную расправу. Тот громила воспользовался моментом и, схватив аристократку, потащил ее к выходу из таверны, щупая по дороге все места, до которых только могла дотянуться его рука.  — Нет, пожалуйста, я за Республику! — вопила девушка, отбиваясь в этой суматохе. — Я из дистрикта Кордельеров! Я участвовала во взятии Бастилии… Убери от меня лапы, мерзавец! Сидевший неподалёку мужчина в капюшоне прислушался. Этот голос был ему знаком. Он был так сладок! Чистый, свежий, нежный… Неужели это была она! Мужчина встрепенулся и в полном неверии наконец поднял глаза на девушку, но раньше, чем он успел произнести ее имя, она успела выбежать на улицу: вывернулась, ударила громилу ногой в самое больное место, умудрилась схватить чью-то кружку, плеснула пивом ему в лицо и бросилась прочь. За ней в погоню отправились, конечно же, оба санкюлота, жаждавшие ее смерти, и громила, который, как ни странно, вскоре выбился из сил, поскольку был слишком пьян. Зато первые быстро нагнали несчастную. Над Парижем стояла глубокая ночь, и улицы, обыкновенно людные, были пусты. Когда девушку схватили, никто не пришёл ей на помощь, никто не услышал ее крик, да и если бы услышал — не помог ей, поскольку она была аристократкой, а аристократы и вообще богачи в представлении большинства парижан, как сказал друг народа Марат, являлись злейшими врагами Франции. Санкюлот в колпаке грубо поставил схваченную на колени, и одной рукой удерживал ее руки за спиной, а другой тянул волосы, чтобы сильно не брыкалась. — Что, дворянская подстилка, ты часто смотрела на нас сверху вниз? — издевался он. — С фонаря вид будет ещё лучше! Она с ужасом увидела, как второй санкюлот снял ремень с пояса и стал делать из него петлю. Нет, только не это! Что угодно: быть убитой, зарезанной, застреленной, обезглавленной — только не повешенной! — Моя вина перед вами лишь в том, что перед моей фамилией значится дворянская частица! Вам не станет светлее, если я буду висеть на фонаре! — с этими словами она плюнула ему в лицо, когда тот наклонился, чтобы, словно ошейник, надеть ремень ей на шею. Это был не иначе как отвлекающий манёвр. Под луной сверкнул адмиральский кортик, который девушка изловчилась вытащить из ножен, и уже через секунду лезвие кинжала было воткнуто в бедро державшего ее мародера. Локтем левой руки она ударила второго по лицу, тем самым выиграла время и рванула в сторону Сен-Жерве. — Гляди, шлюха сама побежала на Гревскую площадь! — залился смехом первый, встав на ноги и рассвирепев от боли. — Не придётся ее волочить к тому фонарю! Затягивавшие небо тучи неожиданно спрятали луну, и девушка запаниковала, оказавшись преследуемой в полной темноте. Тучи на грозовом небе прорезывали молнии. Гремел гром, но дождь все ещё не шёл. Девушка замерла посреди площади, не зная, куда бежать. Она вертела головой из стороны в сторону, всюду ей мерещились мародеры, жаждущие ее смерти, и поэтому, когда на Париж обрушился холодный ливень, она не сразу поняла, кто на неё напал. — Ну, теперь-то ты не уйдёшь, мерзавка! — Санкюлот, повалив ее на мостовую, быстро затянул на шее девушки петлю. Встав на ноги, он каблуком сапога наступил на ее ладонь и надавил изо всех сил, чтобы девушка выпустила из рук клинок, и снова посмеялся над ней в торжестве победы, но исход не успевшего начаться поединка решила третья сторона. За спиной санкюлота выросла чья-то фигура, которую в темноте осветила вспышка молнии. В следующее мгновение мародёр держался обеими руками за своё перерезанное горло и стоял на коленях. Через мгновение он, уже мёртвый, лежал на мостовой рядом с девушкой. Кем бы ни был этот призрак, он был скор на расправу. Не теряя времени, девушка вскочила, потому что помнила о том, что где-то поблизости находился второй санкюлот. Она не успела посмотреть на своего спасителя и поблагодарить его — поспешила подобрать свой клинок, выпрямилась, развела ноги, согнула руки в локтях, уравновесив центр, и замерла так в ожидании атаки. Санкюлот не замедлил явиться. Словно ночная тварь, выпрыгнул из темноты, и Марселетт успешно парировала его удар, но промахнулась с собственным. На помощь ей снова пришёл мужчина в капюшоне — он ударил санкюлота по лицу искривлённой гардой шпаги, и тот, ошеломлённый, потерял равновесие и повалился на спину. Плавно, как в танце, призрак двинулся вперёд и, занеся острие шпаги высоко над собой, пронзил сердце мародера. Тут же прогремел гром. Девушка, тяжело дыша, отступила назад. Когда снова сверкнула молния, ее беспокойный взор метнулся в сторону спасителя и замер на нем. До сего момента ей казалось, что быстрее сердце биться уже не может, но оно остановилось, а потом заколотилось с ещё большей силой, и дыхание вместе с тем участилось до крайности. Марселетт заморгала, пытаясь прийти в себя. Когда молния снова осветила лицо мужчины в капюшоне, так же смотревшего на девушку, она убедилась в том, что глаза ее не обманывают, и так же отчаянно, как убийца бросается на живое дышащее тело, не в силах сдержать вопля радости, она бросилась в его объятия, прильнула к нему в этом прекрасном порыве, как к своему единственному спасению, и в следующее мгновение их губы слились в поцелуе.