Марсельеза

Поездка домой далась ему с большим трудом. Сначала Арно молча смотрел на сумеречный Париж, выглядывая из окна фиакра, а потом Марселетт, которая, видно, пребывала в большом душевном смятении, стала допытываться до него. Разумеется, из переживаний за своего избранника: — Почему он сделал это? К тому времени они уже ехали по мосту Пон-Мари, и Арно был рад: значит, совсем скоро они будут дома, и эта пытка закончится, когда он закроется в своей комнате. — Ты ему понравилась, — сухо ответил он через небольшую паузу меж этими размышлениями. — Неправда. Я не глупая, и ты знаешь, что я не поверю в это. Если бы это было так, он сказал бы это наедине, и не в столь вызывающей форме. Это было сказано для тебя, я точно знаю! Он сказал это, чтобы ты услышал. Арно сжал губы. Марселетт скрестила руки на груди. Фиакр проезжал по мостовой на повороте к набережной Единения, и девушке показалось, что она отбила себе пятую точку на этих жутких кочках. В салоне кареты царила тишина, которую нарушал лишь тихий плеск Сены за окном, возня вечернего Парижа и цокание лошадиных копыт. Корде молчал до самого места назначения, а Марселетт долго и старательно сдерживала своё негодование. Арно вышел из фиакра и подал ей руку, но она демонстративно проигнорировала этот жест и спустилась сама. — Что же ты молчишь? Скажи мне правду! — потребовала она. Здесь, на набережной Единения, ей приходилось повышать голос и перекрикивать улицу. В опускавшихся на город сумерках ее побледневшее лицо выглядело совсем белым. Надо сказать, Марселетт не умела выбирать время и место для серьёзного разговора, особенно с Арно, который, если не распространялся о своей личной жизни вообще, то в фиакре или на полной людей улице не раскрыл бы карты тем более. Он снова не ответил; заплатил кучеру то, что ему причиталось, и решительной походкой с ленивой грацией уставшего от гиен льва быстро достиг порога своего дома. — Зачем он это сделал? Скажи мне, кто этот человек! Не молчи! — вскипела подошедшая сзади девушка. — Этот человек — Луи Антуан Сен-Жюст, — ответил наконец Арно, проходя в дом, но этот ответ отнюдь не мог удовлетворить Марселетт. — Это факт, — сказала она, с силой захлопнув дверь. — А мне нужны ответы. — Ты их получила. — Арно уже поднимался по лестнице на второй этаж. — Глупости! — воскликнула Марселетт, догоняя его. — Я сразу увидела, что что-то не так… Я вижу, что ты знаешь, почему он так поступил. Скажи мне. Она скорее чувствовала, чем видела. Арно ничем не ответил. Он лишь сжал губы ещё плотнее, и его ноздри расширились, потому что он пытался не вспылить. — Скажи мне, Арно! Расскажи мне о себе хоть что-то! Такова она, твоя справедливость? Я не знаю о тебе ничего кроме того, что сама вижу, но ты знаешь обо мне всё! — выпалила Марселетт, замерев на середине лестницы. Это она так думала. На самом деле Арно знал о ней далеко не всё. И более всего из этой неизвестности его волновал Этьен, повешенный санкюлотами на фонаре три года назад. Юноша был давно мёртв, но Арно не покидало ощущение, что покойный всё ещё занимал мысли Марселетт, и он ужасно боялся, что однажды ему предстоит столкнуться с тем, что она, возможно, любит вовсе не его, не Арно, а того человека, который заменяет ей Этьена. Временами в нем вскипало недоверие и свербили старые раны; ему было важно знать всё: как давно Марселетт любила Этьена и любила ли; насколько они с Этьеном были близки; видел ли Этьен ее истинную натуру и знал ли ее душу… Но эти вопросы Арно не имел права задавать, потому что и сам скрывал слишком многое. Он это понимал. И поэтому, зайдя в свою комнату, комнату хозяина дома, посмотрел на Марселетт привычным суровым солдатским выражением, взялся за ручку двери и закрыл ее.

***

Марселетт снова решила, что ни за что не заговорит с ним, когда он придёт. В порыве гнева она писала к де Лилю письмо, в котором рассказывала, что ее друг что-то от неё утаивает. Имя «друга» она, тем не менее, скрывала и решительно умалчивала о романтических подробностях этой любопытной «дружбы». И как он может так себя вести, Руже! В такие тяжёлые времена, когда кажется, будто лезвие гильотины занесено над шеей пять недель подряд! Ох, скорее бы ваш полк вернулся в Париж! Нам будет, о чем поговорить. Ты единственный, кто понимает меня. Не побоюсь сказать, что ты моя родственная душа. Кто ещё в моем окружении так тонко чувствует мир? А если кто и чувствует, то умолачивает об этом. Прости мне этот ужасный почерк, я слишком зла, чтобы изящно выписывать буквы. Надеюсь, ты что-нибудь разберёшь. Она всегда делала так: убегала в письмо, чтобы в окружающей тишине не слышать как бешено от гнева колотится в груди ее сердце. Мне по-прежнему непривычно обращаться на «ты» к старшим и к тебе. Какой глупый декрет! И почему французы, все до одного, должны обращаться друг к другу с маленькой буквы? Кто только выдумал это! Знаю, что жить по-старому для новой Франции — последний из вариантов, но справедливости ради, людей заслуживающих этого, следовало бы уважать больше остальных. Например, ты. Ты и я — кто из нас сделал для страны больше? Тот, кто написал песню, ставшую знаменем объединения французского народа, идеологическим рупором революции, или тот, кого как в кандалах повезли в Англию? Она дёрнулась от неожиданности и выронила перо, когда в дверь кто-то постучал. — Ты одета? — спросил голос Арно. Марселетт, позабыв о своём решении его игнорировать, посмотрела на свою отделанную кружевом муслиновую сорочку с коротким рукавом и низким вырезом и ответила: — Одета. Арно открыл дверь и зашёл в комнату. — Ты сказала, что одета! — проворчал он и прикрыл глаза рукой. — Мне это повторить? — спросила она, улыбнувшись натянуто, и встала со стула. — Я твоя невеста, не так ли? Однажды ты увидишь меня и без этой сорочки. Это был не иначе как сарказм. Марселетт давно ждала настоящего предложения, а не лишь выдуманной помолвки. Корде убрал руку и поглядел на нее. — Я зашёл извиниться, — признался он. — Вся во внимании. — Девушка развела руками в стороны. — Присаживайся, не стесняйся. — Прости меня, — проговорил Арно. — И все? — А что ещё? — удивился он. — Ты даже не понимаешь, за что извиняешься, если только просишь прощения. Расскажи мне о Сен-Жюсте. Она остановилась посреди комнаты, в самом центре красного ковра, и, скрестив руки на груди, посмотрела на своего мнимого жениха. Мужчина вздохнул. Его взгляд заметался по комнате. Слишком уж тщательно Арно избегал неприятные темы, чтобы сейчас говорить об архангеле смерти. Он шумно втянул воздух через нос и сел на край аккуратно заправленной бережными руками Жардин кровати, опустив отяжелевшую и одурманенную голову на руки, которым была непосильна их ноша, и упираясь локтями в колени. — С первых слов взошедшего на трибуну Сен-Жюста стало ясно: он ставит королевскую власть вне закона. Он выглядит, как молодой ангел, но ангел не оправдывает цареубийства. Он — демон во плоти, и тем опаснее, что он выглядит полной противоположностью своей чёрной души. Нас познакомил Камиль в «Кафе де Фоа» ещё в августе 1789. Тогда я обыграл его в шахматы. Тогда же он поставил себе цель превзойти мою стратегию. Прошло три года, а первенство по-прежнему остаётся за мной… Сен-Жюст ненавидит меня больше, чем это выглядит со стороны. Он не умеет принимать проигрышей, тем более таких частых. Мудрые признают своё поражение, но… Луи Антуан выбрал другой путь. Он не может угомониться. Не менее его растравливают мои речи в якобинском клубе. Я зачастую с ним согласен. Невозможно царствовать и не быть виновным, но когда речь заходит о терроре… Прилично ли народу нарушать нравственность после того, как он сам был столько времени жертвой лиц, её нарушавших? Так считал Мирабо. Неважно, что он опозорен. Это не меняет дела: он был человечен, а к человечности более всего следует прислушиваться. — Арно сделал паузу. — Сен-Жюст… Его идеи и словарный запас поражают. У него есть вкус, поза и педантизм. Он — Антиной, только суровый. Он невероятен и гениален. Жаль, что этот гений ступил не в ту реку. Он стремится не к власти, не к жертвам и не к богатству, а к тому же абсолюту, к которому стремлюсь и я сам, — идеальному государству, построенном на принципах равенства и свободы, — но он верит, что кровь на его руках будет отмыта счастьем будущих поколений, а я нет. Марселетт уже сидела рядом с ним, внимательно слушая. — И… Значит, он пытается отравить твою жизнь из-за соперничества и неутоленного тщеславия? — спросила она. — Что-то вроде того. Остерегайся его. Он не Галахад. — Значит, Дон Жуан? — Я бы не сказал. Но он точно приударит за тобой. Говоря это, он показался Марселетт слишком спокойным, будто ничуть не переживал и не ревновал, и это насторожило ее. — И что? — спросила она. — И он очень обаятелен, — добавил Арно. На самом деле внешнее спокойствие скрывало его переживания. Мышцы его лица были расслаблены, но внутри у Корде все кипело. — Меня не волнует никто, кроме тебя. А вот тебя, я отлично вижу, волнует кто-то другой, — холодно заявила девушка, все ещё подозревая его в равнодушии. Арно выпрямился и посмотрел на неё так, будто Марселетт сказала несусветную глупость. — Да разрази меня гром! Марселетт, мы уже не раз говорили об этом… — простонал он. — И как долго мне ждать твоего настоящего предложения? — вспылила девушка и вскочила. — Это заставляет меня ненавидеть революцию! Она чувствовала себя так, будто выпрашивала кольцо, и была в абсолютном отчаянии. Она знала, почему Арно освобождал ее от законного брака, но не считала эту причину достаточно веской. Если он освобождал ее, то, конечно же, освобождал и себя. А это ей очень не нравилось. Марселетт казалось, что так ей приходится делить своего любимого с кем-то ещё. Ситуацию усугубляло, что Арно ни разу не предпринял попытку возлежать с ней или подглядеть. Он уважал Марселетт как женщину, с которой хочет провести всю свою жизнь, а она встречала такое, как ей виделось, безразличие со стороны мужчины со страхом и разочарованием. «Почему? — спрашивала себя Марселетт каждый день на протяжении двух последних недель. — Неужели я недостаточно хороша для него?» Она вспоминала письма Арно, которые он присылал ей в Англию. В переписке он был излишне откровенен. Тогда Марселетт была уверена: она желанна и она любима. А теперь, когда Арно целыми днями пропадал, она сомневалась и в том и в другом. Она не понимала ситуацию до конца и это заставляло ее задумываться, и чем чаще она задумывалась над этим, заранее настраиваясь на негатив, тем больше находила аргументов, доказывающих, по ее мнению, полное равнодушие Арно и незаинтересованность в дальнейшем браке. Сегодня, после встречи с Демуленами, когда ее мечтания достигли высшей степени, Марселетт воспринимала любые тревожные знаки более остро. Ее проблема была в неумении справляться с конфликтом, в крайней нетерпеливости и в отсутствии настоящего желания понять человека, встать на его место и принять его таким, как он есть. Но какое могло быть взаимопонимание без доверия? Арно отличался от неё столь разительно, что ей трудно было поверить в то, что его поведение не было вызвано ухудшением их отношений, а было лишь стабильным его состоянием. Ей казалось, будто он отстранён от этого мира, будто он блуждал в своём собственном, как во сне. Но все было гораздо проще и объяснимее. И вот самая суть — Корде являлся ярко выраженным аналитиком. Едва Арно открывал глаза утром, как его живой ум уже генерировал и развивал самые разные идеи: идеи химика, идеи шахматиста, идеи революционера. В своей голове он круглые сутки вёл полномасштабный научный спор с самим собой, а Марселетт казалось, что его насупленные брови — результат плохого настроения и недовольства непосредственно ею. Его мыслительный процесс никогда не прерывался; стратег, философ и учёный всегда неистовствовали в нём, а она все принимала на свой счёт и даже не знала, что так расслабленно, как с ней, он не чувствовал себя ни с кем, даже с Камилем, Робеспьером и другими якобинцами. Ее собственный разум занимали мысли о том, как исправить эту сомнительную ситуацию и своё ненадёжное положение. Неделю назад она даже задумалась о том, что не мешало бы сходить к гадалке Ленорман, два года назад открывшей салон на острове Сите. Уже тогда в ее рыжей головке начинала возникать другая идея, более надёжная, по мнению многих, оказывавшихся в ситуации, где целью девушки было привязать мужчину к себе, — правда так и не решившихся на такой риск — и поначалу Марселетт решительно отказывалась воспринимать ее, однако к сегодняшнему дню эта мысль так прочно въелась в ее сознание, что Гуффье крепко держала ее в руках, хоть и надеялась, что ей не придётся к этому прибегнуть. — Ради Бога, услышь меня! — воскликнул Арно и тоже встал. — Если роялисты придут к власти, я буду казнен! Ты хочешь пожить вдовой? А вообще пожить хочешь? Тогда доверься мне, потому что если казнят меня, казнят и мою жену! — Так повлияй на Конвент, добейся казни короля! — Марселетт резко обернулась, остановившись перед ним. — Ты в своём уме?! — ужаснулся Арно. — Казнить короля значит поощрить все злодеяния французского народа! — C'est la vie! C'est la révolution! [фр. Такова жизнь! Такова революция!] — ответила Марселетт. — Уж я-то знаю, в чем дело. Твой разум отравили газеты Марата, которые ты читаешь каждый день. Из Марселетт словно выбили весь воздух. Она сделала шаг назад и открыла рот, чтобы возразить, но в последний момент поняла, что оправдаться нечем. — Я запрещаю тебе читать «Друга народа», — произнёс Арно уже тише, явно не ожидая ничего, кроме повиновения. — Марат макает перо в кровь. — Ты цитируешь Робеспьера! — фыркнула Марселетт. — Робеспьер до Марата ещё не дорос. — А ты цитируешь Марата! — парировал Арно. — Он сеет среди народа вражду и ненависть, а Робеспьер — гениальный творец революции! Мое слово окончательное. Я запрещаю тебе читать его газету. Марат превратит тебя в чудовище. Соединила их политика, теперь же само это основание их союза рухнуло. — Запрещаешь? — возмущённо переспросила девушка, не веря своим ушам и готовясь рассмеяться. — Ты запрещаешь мне? Да кто ты такой!.. Ты даже не мой муж! — Я твой покровитель, — напомнил Арно и приблизился к ней. Мускулы его лица были напряжены. Арно был доведён до крайности. Он смотрел на эту девушку, на эту юную беззащитную глупую девушку, которая ещё ничего не понимала в революциях, и его просто выводило из себя написанное на ее лице выражение: она словно насмехалась над ним. Она! Над ним! Она, которая ничего не могла без него и против него; над ним, от которого зависело все ее существование и который мог распорядиться, чтобы занавес ее жизни опустился. Какая дерзость! Как она смела бросать ему вызов! — Ты мне не муж, а всего лишь мнимый жених, — прошипела Марселетт назло ему, будто ей нравилось доводить Арно до исступления, будто ей нравилось терпеть боль и будто она жаждала ощутить на себе его гнев. — И ты не мой покровитель. Ты даже ни разу не дотронулся до меня. Видимо, тебе хватает дотрагиваться до кого-то другого. Говоря всё это, она не отводила глаз от Арно. Они смотрели друг на друга в упор, и ей, казалось, был совершенно неведом страх перед мужчиной — так вызывающе Марселетт себя вела. «Да она просто безумна!» — поразился Арно. Он чувствовал, как его власть топчет ногами женщина, даже не женщина, а молодая девушка; как будто бы слышал ее заливистый смех; знал, над кем она потешается и чувствовал острую нужду поставить ее на законное место и подчинить себе. Чем дальше двигалась ссора, чем дерзновеннее вела себя Марселетт, тем сильнее злился Арно и тем сильнее поражался ее бесстрашию, переходившему порог безрассудства и глупости. — Ты живёшь в моем доме, ты живёшь под моей зашитой, и до тех пор ты будешь подчиняться мне и будешь следовать моим правилам, — прорычал он и прижал ее к стене. — Ты поняла меня? Он увидел, — или он это себе вообразил — что Марселетт вздрогнула в какой-то момент, но даже теперь, когда сквозившие во взгляде страх и сомнение нельзя было скрыть, она смела смотреть ему в глаза. По воинственному выражению ее лица нужно было ожидать гневную тираду, но Марселетт лишь произнесла севшим голосом: — Я поняла, что не способна вызвать в тебе желания. Арно опешил. — Вздор! — возмутился он и свёл чёрные брови, не понимая, почему Марселетт заговорила об этом сейчас. — После нашей такой же мнимой свадьбы люди начнут сплетничать, ты знаешь? — печально усмехнулась она. — Кто-то уже поговаривает, что я фригидна, если остаюсь нетронутой в двадцать три года. Корде отстранился. Она снова победила его. — Нет ничего глупее, чем идти на такое из-за чужих разговоров, — упрекнул ее он, понизив тон. — Ты мыслишь как дитя. — Клянусь душой, дитя и помыслить не может о том, о чем мыслю я, — Марселетт гнула свою линию. — Какая же ты упрямица, — процедил Арно сквозь зубы и отвернулся от неё. Ее сердце уже колотилось как бешеное. Не из-за ссоры, а из-за того, что Марселетт планировала сделать. Она чувствовала, что Арно загнал ее в угол, и набралась смелости для того, чтобы произнести: — Возьми меня. Он обернулся и обалдело посмотрел на нее. — Что? — переспросил, не веря своим ушам. Ей казалось это единственным способом удержать его. Именно об этом Гуффье думала всю последнюю неделю, и сейчас для неё настал тот момент, когда интимная близость воспринимается девушкой доказательством истинной любви. Она — та, кто всегда презирала глупышек, считающих, что мужчину можно привязать к себе, если ублажить его в постели, — опустилась до их уровня и даже на заметила этого. — Возьми меня, и я буду в твоей власти. Как ты и хотел, — повторила Марселетт, глядя ему в глаза. — Докажи, что любишь и желаешь меня! Арно никогда не видел подобного. Раньше он не мог себе даже вообразить такую смелость. Или всё ту же наглую дерзость. И уж тем более он не представлял, что такие слова могут вырваться из уст умной девушки, которая всегда опасалась падения своего достоинства и считала за разумное сдерживать свои желания. Но прежде чем он успел остановить ее от предосудительных действий, воздушная ткань муслиновой сорочки упала к ногам Марселетт, и у Арно участилось сердцебиение. Он тяжело задышал. У неё была высокая упругая грудь амазонки и ее очи сверкали, как у сокола, на зависть трусам. От всего её существа веяло чем-то сильным и смелым, стремительным и страстным, а нагота и этот дерзкий взгляд сводили его с ума. Медные волосы разливались по ее гладким белым плечам, ниспадали волнами на спину и отдавали позолотой. Как ему хотелось коснуться ее в тот момент! Это была абсолютно бешеная дьявольская притягательность. — Ты хочешь лишить меня рассудка… — проговорил Арно, силясь отвести жаждущий взгляд от соблазнительного изгиба ее точёных бёдер. Она была именно такая, какой нужно: стройна как нимфа; цвет лица белый, как алебастр; румянец на нем подобен розе; прелестнейшая кожа… Своенравная роскошная бестия, умная, как черт. Как он ее желал! А как сладостен был ее голос! — Не отказывайся от того, что принадлежит тебе, — прошептала Марселетт, и ему показалось, что это был голос дьявола, нашептывающего с левой стороны. Арно постарался отвернуться от неё, и тогда девушка, с целью убедить его в правильности всего этого, воскликнула: — Вот она я! Здесь, твоя, вся твоя! Взгляни на меня! Посмотри! Вот тело, которое принадлежит тебе! Возьми мое тело, возьму мою душу, я буду слушаться тебя во всем! Намекни хоть словом, чего ты от меня хочешь… Теперь он не был ей никем, как Марселетт кричала минуту назад. Теперь девушка была уверена, что принадлежала ему без остатка, и этими своими словами хотела затмить то, что в сердцах сказала ранее, а Арно воспринимал ее действия как отвлекающий манёвр. Думал, что понимает ее цель, но не мог воспротивиться этому, потому что уловка действительно была блистательна, и, даже раскусив ее, он не нашёл в себе сил удержаться от соблазна. Поистине адское искушение, посланное уж точно самим сатаной! Девушка страшилась, как бы Арно не стал ее презирать за это, но ещё больше боялась остаться одной, и думалось ей, что он не имеет права уважать ее после этого меньше, ведь он сам всему причина. Пусть воззрит, думала она, на нее и ее поступок, на который она шла против здравого смысла, единственно ради того, чтобы заслужить место его жены. Ради него она готова была попрать свою природу. Марселетт сердечно надеялась стать для него чем-то большим в награду за эту отвагу. Невольница своей страсти, бессознательная сомнамбула своего чувства, она медленно подошла к нему, увлекаемая в бездну, молча взяла его руку и положила себе на талию. Сама вздрогнула от этого прикосновения, но не отступила, и тогда Арно, почувствовав ее нежную кожу под своими пальцами, не удержался и посмотрел. Обычно его движения были уверенными и властными, но сейчас его ладонь не сжалась. Он боялся быть к ней слишком близко. Боялся этой невинности. — Остановись, — прошептал он, опять стараясь не смотреть на неё. — Ты не хочешь, чтобы я останавливалась, — уверенно возразила Марселетт и взяла его лицо в руки, повернув его так, чтобы Арно снова смотрел ей в глаза. Она умоляюще глядела на него сверху вниз. — А теперь возьми меня. Она приблизилась к его лицу, задержала взгляд на его тёмных умных глазах, а потом нежно и осторожно поцеловала, как будто боялась обжечься. Он поддался. Устоять было невозможно. Соблазн был слишком велик, а ее вишневые губы теперь казались ему ещё более сладкими. Опьяненный, Арно обнял ее стройный, гибкий стан — такой тонкой талия становится только от ношения корсета — и вместе с тем он почувствовал, что начинал терять над собой контроль — его руки потянулись ниже, прижимали ее к себе теснее, и вскоре он ими уже не управлял. Она пахла всё теми же фиалками. Этот аромат манил его с тех самых пор, когда он впервые его почувствовал. Это случилось не на балу Теллюсона, а ещё 14 июля, когда он нёс ее, раненую, по забаррикадированным улицам Парижа, но тогда цветочный запах перебивался запахом крови. Что они такое? Эти женщины? Арно пытался командовать тем голосом, которого боялся весь Париж, но даже так она, это живое очарование, обвела его вокруг пальца, эта девушка-делец, взяла хитростью и ни разу не отшатнулась, словно ни секунды не сомневалась в силе женской красоты и мужского желания. Ее руки сбросили с его плеч темно-синий редингот и потянулись к пуговицам его жилета, когда он опрокинул ее на кровать. На ее белые ключицы обрушились его горячие поцелуи. Перебирая в руках ее волосы, он привёл в большой беспорядок ее причёску. Он целовал пылающими губами ее алебастровую шею, привлекал к себе ближе и ближе, а она так и льнула к нему, будто думала об этом так много и так часто, будто уже так много раз мысленно пережила этот волнующий момент, что он ее больше не пугал. Она то замирала под его поцелуями, блуждая взглядом по потолку или прикрывая глаза от наслаждения, то целовала его в ответ и помогала избавиться от одежды. Тогда же, когда ей показалось, что тот знаменательный момент совсем близко, Арно неожиданно оторвался от ее губ и убрал от ее хрупкого обнаженного тела свои руки. — Дьявол! — выругался он и сделал шаг назад. Тут же Марселетт почувствовала себя голой. Она словно пробудилась от сна. Без его объятий оказалось холодно, одиноко и… вдруг стыдно. Неожиданно у неё побагровели щеки. Она отодвинулась, сжала ноги и, с потрясением взглянув на себя, прикрыла грудь руками. «Теперь он точно меня осудит!» — испугалась Гуффье. Почему Арно остановился, зайдя так далеко? Марселетт молча смотрела на него, то ли удивлённая, то ли оскорбленная этим. Если он хотел этого, то почему отказался? Так ли сильно хотел? Помрачневшая, сидела она со смятенной душой и не понимала, хотя несколько часов назад была почти на его месте. Гораций казался ей таким хрупким и чистым, что Марселетт боялась брать его на руки; так же и она казалась Арно такой невинной, что он боялся прикоснуться к ней. Он желал ее. Желал так страстно, как не желал никого и никогда, потому что его желание подпитывалось годами разлуки и недосягаемостью этого тела. Если других он получал, едва успев помыслить об этом, то до Марселетт он не мог дотянуться. Завтра это желание будет ещё сильнее и ещё крепче, запрет его питает, а через несколько недель здоровому мужчине перед ним вряд ли возможно будет устоять. Но ему препятствием была ее невинность. Какая это большая ответственность перед Небесами — спилить дерево в девственном лесу; сорвать редкий цветок на новой земле, где прежде не ступала нога человека; сделать деву женщиной… Ему казалось это осквернением, страшным преступлением. Нет, он не хотел брать на себя этот грех.