Марсельеза

Они вернулись домой в полдень. Их встретила Жардин со сложенными перед собой руками и прямой спиной. — Это случилось, мсье? — робко спросила она. Арно посмотрел на неё, и она все поняла. Быстро заморгала, тяжело задышала и произнесла со слезами: — Чего-нибудь желаете? — Нет, — ответил Корде, поднимаясь по лестнице на второй этаж. — Возвращайся домой до вечера. — О, нет-нет, Жардин, ты будешь нужна мне через час! — возразила Марселетт, поднимаясь за ним следом. Арно замер на верхней ступеньке и с удивлением обернулся. Гуффье ответила прежде, чем он задал очевидный вопрос: — Руже де Лиль вернулся в Париж. Он назначил мне встречу. — Где и когда? — В четыре часа вечера в кафе «Феврие» в Пале-Эгалите. Там же, где мы праздновали провозглашение Республики вместе с Робеспьером. Арно отлично помнил, о каком месте она говорила. Там же он праздновал Рождество в 1791 вместе с Дантоном и Демуленами. Оно располагалось по адресу 113 Галери де Валуа и являло собой одно из девятнадцати кафе Пале-Рояля. — Хорошо, — резюмировал он. — Но с чего бы ему назначать тебе встречу? Он пригласил только тебя? — Конечно только меня. Мы близкие друзья. С сомнением посмотрев на нее, Арно поджал губы. Брови его были нахмурены, а глаза сверкали злым и гордым блеском. — Не дружба ему нужна! — вспылил он наконец. — А слово, которого я так не люблю! — Слово, которого ты так не любишь? — с возмущением переспросила Марселетт и, глядя ему в лицо, поравнялась с ним. — Видно это слово «любовь», ведь именно ее ты отказываешься мне доказать! Жардин, предчувствуя большую ссору, быстро удалилась в кухню, кротко опустив голову. — Я доказываю ее тем, что противостою адскому желанию! — воскликнул Корде. — Мне преграда — твоя невинность! — Я остаюсь невинной по твоей милости! — огрызнулась Марселетт. — Если бы ты хоть что-то делала по моей милости!.. — Так, значит, дело в строптивости моего характера? Тогда тебе следовало присматриваться к кротким созданиям! Теперь уж я ясно вижу, что твои чувства ко мне были незначительным увлечением. Арно казалось, что Марселетт всё время только и делала, что искала повода для того, чтобы обвинить его в нелюбви к ней. Он сверкнул на нее тёмными очами. — Мое сердце никогда не испытывало ничего незначительного — оно было защищено от любви! Ты внушила ему страсть без границ, опьянение, которое его разрушает! Мечта о тебе была в моей душе ещё до твоего появления в природе. Твой каприз — любой, если он тебе не во вред, — является для меня священным законом. Иметь возможность видеть тебя — верховное счастье для меня. Не смей ставить под сомнения мои чувства. Защищая тебя и твою честь, я убил не одного человека. Клянусь душой, что стремлюсь избегать убийств, и не совершаю преступлений без надобности, но если дело касается тебя, любовь моя, страсть моя, жизнь моя, я неумолим и беспощаден. Испытывая желание, я, клянусь, не думаю о морали, но тебя, даже обнаженную, я уважаю больше, чем саму Францию. Отказываясь от твоего тела, я лишь доказываю, как нежно люблю тебя! Это не низменный животный инстинкт, которого нечего искать; это самое высокое чувство на земле, и оно сильнее даже моего желания, а мое влечение к тебе, поверь, бесконечно! Марселетт всё это слушала и каждый раз пыталась перебить, чтобы сказать свою правду. Ей это наконец удалось: — Так сделай мне предложение здесь и сейчас, тогда я поверю! Король мертв. Революция торжествует! — Но по-прежнему нет стабильности! Девушка всплеснула руками и отвернулась от него, закрыв рот ладонью правой руки и поставив левую на талию. Ее глаза защипало от слез, и Марселетт покачала головой, когда Арно попытался обнять ее сзади. — Так добейся стабильности! — выпалила она, выскользнув из его рук и вереща от досады. — Казни королеву! — Кого ещё казнить? Елизавету казнить? Малолетнего дофина казнить? И всех бывших дворян? И все духовенство? Воспользуйся уроком Английской революции, Марселетт, будь рассудительнее! — Я всего лишь хочу построить свою семью в безопасном мире! — рыдая, проговорила она. — Оставшись наедине с кровожадной толпой черни, мы не будем в безопасности, пойми это! Спроси у Оливера Кромвеля, стоит ли меня послушать! — Спрошу! Но будет стыдно умереть девкой! — Господи, да это же нестерпимо! Марселетт думала, что не может быть кем-то другим, кроме любящей любовницы. В нем это единственное желание возбужадало отвращение, а в ней — злобу. — Казни королеву, иначе я не поверю тебе! — продолжила она настойчиво. — Я не казню королеву! — твёрдо сказал Арно. — Тогда ты не любишь меня! И тут он не выдержал и ударил ее. Марселетт схватилась за красную щеку, по которой пришёлся удар его ладони. Она выпучила глаза, не веря только что произошедшему, и в ужасе перевела испуганный взгляд на Корде. Казалось, через секунду после содеянного он раскаялся и собирался смягчить углы, но Марселетт не способна была вытерпеть этого унижения и, когда Арно открыл рот, чтобы объясниться, дала ему такую же пощёчину. Она посмотрела на него как на врага, тяжело дыша, обернулась и решительно повернула в свою комнату. Мужчина, отчаявшись, последовал за ней, но она плюнула ему лицо, когда он поймал ее, и со всей своей яростью громко хлопнула дверью перед его носом, лишив возможности примирения.

***

Через полтора часа, когда Жардин зашнуровывала ей корсет, в комнату без стука пожаловал Арно и попросил служанку удалиться. Та повиновалась, и Марселетт посмотрела на Корде через зеркало, перед которым стояла. Она плотно сжала зубы, когда встретилась с его взглядом. Корсет был зашнурован уже наполовину. Вдруг Арно подошёл к Марселетт сзади и стал возиться со шнуровкой. Девушка с удивлением почувствовала, что он расшнуровывал корсет, а не наоборот. — Что ты делаешь? — возмутилась она и попыталась повернуться, чтобы не дать ему закончить, но Арно грубо развернул ее к себе спиной и продолжил. Марселетт попробовала ещё раз, но в конце концов с большим недовольством стала ждать. Когда корсет был окончательно развязан, она ощутила, что Корде вновь начал его туго зашнуровывать. — Что ты делаешь? — повторила она свой вопрос, на этот раз с ещё большим недоумением. Арно ответил не сразу: — Зашнуровываю его особым образом, чтобы вечером проверить, не снимала ли ты его. — С чего бы мне… Неужели ты думаешь, что я стану заниматься любовью с Руже де Лилем? — разозлилась Гуффье, прожигая его взглядом в отражении. — Ты бессмысленно ревнив! И ты оскорбляешь меня своими действиями и своими подозрениями. Она была очень недовольна. Об этом говорил не только ее тон, но и ее лицо. Теперь казалось, что она готова была не только дать ему обыкновенную пощёчину, но и выцарапать глаза, которыми он смотрел когда-то на других женщин. — Ты должна вернуться до того, как я уйду, — невозмутимо произнёс он между тем. — Мы справляем рождение новой Франции. Исключительно в мужском обществе. Теперь негодованию Марселетт, возбужденному этими словами, не было видимого предела: — Мужское общество? Я знаю, что это такое!.. — вспылила она. — Эдак невозможно жить! К этому времени Арно почти закончил с корсетом. Марселетт приходилось держаться за стену, и она не знала, от чего ей было устоять на ногах труднее: от силы, с которой мужчина ее тянул, или от возмущения, которое в ней решительно взорвалось. «Он откровенно заявляет, что будет изменять мне сегодняшней ночью! Это — ад. Как мне в нем жить? Нужно было остаться в Англии! Нужно было остаться в Англии! Нужно было выйти за мистера Аддерли, стать счастливой матерью и женой!.. Ох, он совсем меня не любит… И никогда не любил…» Марселетт опустила глаза в пол. Это положение было ей мучительно. Она никак не могла оправиться от изумления, а Арно был в такой степени удовлетворён этой беседой, что не затруднил себя продолжением, когда зашнуровал корсет окончательно. Он ещё раз проверил узелок на оригинальность, ухмыльнулся, что ему было несвойственно, и удалился. Не прошло и секунды, как его заменила Жардин, ждавшая всё это время в коридоре. Она застала Марселетт плачущей на полу.

***

В половину четвёртого она села в фиакр, приняла через окно плед из рук Жардин и постучала кулачком по стенке, чтобы дать кучеру знать, что пора ехать. В Пале-Эгалите Марселетт прибыла ровно на десять минут раньше, и была приятно удивлена, когда зашла в кафе «Феврие», потому что де Лиль уже ожидал ее там. Руже с улыбкой встал и пошёл к ней, а она бросилась ему навстречу, смело обняла его и, смеясь, повисла у него на шее, радуясь этому знакомому доброму лицу поэта. Она поцеловала его в покрасневшее от смущения лицо и разняла руки, сияя счастьем от встречи с давним другом. Ничто в ней больше не говорило о пережитом потрясении. Устраиваясь за столом, Марселетт сняла редингот, похожий на мужской. Мягкая ткань ее золотистого платья выгодно подчеркивала ее фигуру, и де Лиль залюбовался этим. Вокруг ее пояса был повязан трёхцветный шарф, а на груди была приколота революционная кокарда. На голове ее была чёрная шляпа с перьями, которую девушка снимать не стала — она отлично дополняла образ и делала его ещё более запоминающимся. Руже так же заметил, что причёска Марселетт сильно упростилась: свои завитые волосы она больше не украшала цветами или хотя бы лентами, потому что этот парад представлялся англичанам весьма безвкусным, и если такая дама появлялась в Лондоне, то ей вслед свистели и бросали комки грязи. Английское общество сильно перевоспитало эту француженку, но де Лиль заметил, что такие перемены ей были только к лицу, и пленился ею ещё сильнее. Они заказали еду, которую принесли довольно быстро. — Ты — спасение в этом душном городе! — обратилась Марселетт к Руже с нежностью сестры и взяла в руки абрикосовую тарталетку. Де Лиль просиял. — Расскажи мне все твои новости немедля! — сказал он в нетерпении. — О, нет, мои новости осточертели мне, — отмахнулась Марселетт. — Но я бы охотно послушала тебя. Ей было приятно смотреть на него. Он совсем не изменился. Только вот, его волосы, казалось, стали ещё более непослушными и кудрявыми, и это вызывало у Марселетт тёплое чувство. Великий автор великой песни был на деле мечтательным мальчишкой. Достигнув зрелости мужчины, он оставался всё тем же наивным поэтом. Гуффье нравилась эта его черта — хоть кто-то из равных в Париже был искренен. — Хорошо, я начну, чтобы поднять тебе настроение, — согласился он, дожевав баранину. — Я начал переводить русские басни на французский язык… Так вышло, что одним скучным вечером в Страсбурге ко мне в руки попал один русский текст, и я не без удивления обнаружил большой талант писателя. Не смог оторваться и продолжил. Только погляди!.. Я взял с собой несколько переведённых басен, чтобы показать тебе… И неловкий де Лиль тут же полез в карман, но задел локтем вилку, лежавшую на блюде, и, уронив ее, испачкал свой камзол соком говядины. — О, какой я неудачник! — выругался он. — Очень неуклюже, очень стыдно… Руже так старался выйти из положения, что перестарался и опрокинул на себя оладьи из виноградных листьев. — Я просто олух! Марселетт не смогла сдержать улыбку умиления. Она и сама так развеселилась от этого, что случайно уронила маленький артишок в горшочек с джемом и рассмеялась собственной незадачливости. Потом снова посмотрела на Руже. По всему его виду она ясно видела: он тщательно готовился к встрече; выглядел по-военному, очень солидно. Эполеты на плечах добавляли ему мужественности, которой так не доставало на этом добром мечтательном лице. Обидно, наверное, было вот так вляпаться. Девушка достала свой белоснежный платок и протянула его де Лилю. — Вот. И не переживайте. Руже вытер одежду, на которой все же осталось видимое жирное пятно, неуклюже достал столь же неуклюже сложенный лист бумаги и наконец стал читать. Это была басня безызвестного писателя по сложной фамилии Тентетников, но однажды де Лиль переведёт с русского на французский произведения самого Ивана Крылова. Басня была интересной. Марселетт нравилось слушать. Между тем она удивлялась тому, что Руже знал русский язык, но вслух этого не выказывала. Де Лиль читал басни с большим выражением и даже привлекал к себе внимание других посетителей, которые тоже начинали прислушиваться к чтению, когда вдруг заметил, что Марселетт погрустнела. Он прервал чтение, чтобы обратиться к ней: — Да ты меня совсем не слушаешь. Расскажи, что у тебя на душе? Марселетт и сама не отдавала себе отчёта в том, что глубоко ушла в свои мысли. Настолько глубоко, что не сразу услышала заданный вопрос. — Что?.. Да… Всё в целом ладится. — О, нет, дорогая Марселетт, я вижу, что тебя что-то тревожит. Девушка робко посмотрела на него. Невооружённым глазом было видно, что она колебалась. — Ну-у, — протянула она. — Сегодня меня ужасно расстроил мой покровитель. Лицо де Лиля сделалось сочувствующим. — Каков негодяй! — воскликнул он. — Он недостоин твоей любви, если заставляет печалиться такую воистину изумительную девушку! И твоей печали он в равной мере недостоин… — О, Руже, это очень лестно! Благодарю тебя за тёплые слова бесконечно, но… — Если б я мог, если б ты могла знать!.. —… все же я… Но де Лиля было уже не остановить. Поток мыслей завертелся в его голове; он и сам не заметил, как упал перед девушкой на колени: — О, Марселетт, ты станешь моей женой? Арно хорошо видел и знал о всех недостатках этой девушки, несмотря на крепкую любовь к ней, а де Лиль был безнадёжно влюблен, и поэтому ему казалось, что Марси была совершенством во всех отношениях, но он не думал, что это выйдет именно таким образом. Руже в самом деле долгое время готовился к вечеру, планировал всё, репетировал речь перед зеркалом и собирался сделать предложение в самый подходящий для того момент, который должен был выпасть под конец вечера, но все-таки не сдержал своих эмоций. Такое с ним случалось ежедневно. Четыре года Марселетт не замечала в нем никаких поползновений на свой счёт: до 1789, пока они не разминулись, она смеялась с ним, без опаски его касалась и стремилась проводить его в обществе как можно больше времени, особенно с глазу на глаз, где они могли говорить о чем угодно; после расставания в 1789 продолжала принимать его галантные любезности как данность. Это предложение стало большой неожиданностью для неё. Де Лиль не дал Марселетт ответить — он не мог обуздать своих чувств: — Я верю, что сделаю тебя счастливой, а ты осчастливишь меня, — вновь заговорил он возвышенным тоном, восхищаясь этой девушкой, словно боясь дать ей шанс отказать прямо сейчас, словно желая убедить ее так, чтобы она не смогла сказать ничего иного, кроме радостного «да». — Жизнь с тобой покажется мне раем, и тогда я буду крепко за неё цепляться; мне не захочется умирать, мне будет трудно уйти в иной мир… Она хотела воскликнуть «Теперь же всё испорчено!», но в этот момент случилось кое-что ещё, и это снова помешало Марселетт отказать де Лилю в предложении руки и сердца. От ответа ее прервал грубый голос незнакомца в плаще, который весьма грубо спросил у сидевшего за соседним столом мужчины: — Это ты, подлец Лепелетье, который проголосовал за смерть короля? Только тогда Марселетт заметила, что мужчиной за соседним столом был сам маркиз Луи Мишель Лепелетье — тот самый депутат Конвента, отдавший решающий голос по вопросу о казни короля. — Я голосовал по своей совести, — невозмутимо ответил Лепелетье мужчине в плаще, не отрываясь от тарелки. — И какое это имеет для Вас значение? И вдруг мужчина в плаще обнажил саблю, которую всё это время прятал под плащом и прогремел: — Вот есть твоя награда! Он с силой замахнулся саблей и, вложив в это действие всю свою ненависть, ударил Лепелетье ею. Тогда началась паника. Тогда же Марселетт поняла, насколько Арно был прав. В любой момент то же самое могло случиться с любым, кто оказывал на ход революции большое влияние.