Далеко-далеко от Парижа, на юго-восточном конце страны, близ устья реки Роны, на прибрежных холмах у Лионского залива, стоит великий город. Разве это не похоже на цитату из Гомера?
Город был основан греками около шестисотого года до нашей эры и был назван Μασσαλία, то есть Массалией.
Легенда гласит, что история Массалии началась с истории любви Гиптиды и грека Протиса. Греки высадились на побережье Прованса как раз тогда, когда отец Гиптиды, царь племени лигурийцев, решил выдать дочь замуж. Он созвал пир, и именно Протису Гиптида протянула свой кубок с вином. В честь свадебного подарка они получили часть берегов и основали здесь Массалию.
Массалия нажила богатую историю, прежде чем стала Марселем — самым древним городом Франции.
Именно Марселю «Марсельеза» де Лиля была обязана своим названием, ведь мы знаем, что именно марсельцы 10 августа 1792 года приняли бой у Тюильри с песней на устах.
Однако теперь город не дышал революцией, как это было раньше: его заполонили федарилисты и их союзники. Федералисты — те же жирондисты, только под другим названием. Республиканцы, сторонники свержения монархии, но противники террора и якобинцев. Этот фактор делал Марсель идеальным убежищем для опальных революционеров вроде Арно.
И всё же, уезжая, он с глубокой тоской обернулся на Париж. Что Арно теперь видел, глядя на французскую столицу? Великолепную архитектуру и неповторимый дух великого города или место, где он так много потерял?
Во всяком случае, Париж был позади. Вместе с ним там остались Шарлотта, Дантон, Камиль, Люсиль, много воспоминаний, много боли и скорби… Арно боролся с приступами грусти, накатывавшими на него, словно морские волны.
Да, Париж пожрал его мечты. Пережевал его самого и выплюнул. Но этот город его воспитал. И сделал таким, каким Арно теперь был.
«Paris, Paris, je te reverrai? (фр. Париж, Париж, увижу ли тебя снова?)» — думал Корде, покидая его.
До Марселя добрались примерно за тринадцать-четырнадцать часов. Большую часть времени пути провели в глубоком молчании. Оживленный разговор вёлся лишь тогда, когда Марселетт рассказывала де Лилю о де ла Турах. Порой тихо переговаривались о политической ситуации в стране, строили различного рода предположения, проклинали Робеспьера, предавшего Арно, но о Шарлотте и Марате нарочно умалчивали.
Дилижанс остановился на юго-востоке Марселя, недалеко от побережья Средиземного моря и далеко от центра города. Кучер сказал, что это уже даже не Марсель, а Кассис — его пригород, разраставшийся в сторону гавани.
Уставшие путники вышли из кареты и тут же пленились по истине волшебным зрелищем.
Пейзаж Марселя Арно не мог сравнить ни с чем другим. Здесь, у самого берега, над морем возвышались величественные известняковые скалы с крутыми обрывами. Вот они, провансальские фьорды! Казалось, их освещало другое солнце.
Чуть восточнее, если пройти этими живописными морскими маршрутами, между Кассисом и Ла-Сьотой можно достигнуть мыса Канай, известного на всю Европу и сильно выделявшемуся на фоне чистейшего неба.
Глядя на эти красоты, созданные руками Бога около ста двадцати миллионов лет назад, Арно печально вздохнул, осознавая, что жизнь, которая была теперь у него за плечами, он потратил на войны и кровь.
Это был ровно полдень. Солнце сильно припекало голову — сразу же захотелось облиться холодной водой. А какой она здесь была!.. Вспоминая серые воды Сены, Арно изумлялся цвету здешнего моря: бирюзовое, кристально чистое. Настолько чистое, что тени проплывавших кораблей падали прямо на дно, как если бы корабли могли плыть по воздуху.
Крик чаек над ними лишний раз напоминал, что всё это не было простым лишь видением.
Позади них, в отдалении от всех домов стоял величественный особняк — поместье де ла Тур. Прилегавшая к нему территория была ухоженной и зеленой, но герои восхитятся этим позже — даже такое имение — какие нечасто встречались в столице — они не заметили перед величием природы.
Арно понял, что здесь мог более-менее спокойно расправить плечи и вдохнуть полной грудью. Воздух Марселя, несмотря на море, не был похож на воздух Нормандии, но и от Парижа разительно отличался.
Погода стояла жаркая и душная; чувствовалось, что здесь давно не было дождя; сама же температура ощущалась на тридцать градусов по Цельсию.
Пока из дилижанса выносили чемоданы, откуда ни возьмись появилась пожилая экономка поместья и, убедившись, что это были те самые гости, побежала в дом, чтобы сообщить хозяевам об их прибытии.
Не прошло и пяти минут, как дилижанс отпустили, а из дома вышел Лоран де ла Тур с женой, сестрой и трёхлетним сыном, которого вела за ручку няня.
— Добро пожаловать в мой дом! — поприветствовал Лоран и совершенным движением изящных рук представил им имение.
Заметно было, как вожделел он к своему поместью и ещё больше — к самому себе. Столь ярко выраженное самолюбие отнюдь не было лишено оснований.
Внешностью де ла Тур обладал весьма приятной, очень привлекательной и даже выдающейся: ровный тон лица; тёмные брови правильной формы; аккуратный нос, как у де Лиля, и аристократические губы. Лоран отказался от дворянского титула, но аристократом остался и внутри, и снаружи. Об этом говорили его манеры; об этом говорил его внешний вид; об этом скоро заговорят его изысканные привычки.
Он был одет в довольно скромный серый аби с красными манжетами и воротником-стойкой; под ним — бирюзовый жилет с узорами; на шее — типичный для того времени платок; на голове — белый парик «а-ля Катогэн», как у Робеспьера.
— Слава Богу, Лоран! — с облегчением воскликнула Марселетт при виде его гостеприимства. — Я боялась, что ты можешь передумать за ночь.
— Ради твоих глаз, прелестное создание, я мог бы отразить нападение всех якобинцев разом, — Лоран обворожительно улыбнулся. — Я рад, что ты обратилась за помощью именно ко мне.
От него всё ещё разило арабскими пряностями. Что-что, но уж духами де ла Тур обливался с ног до головы. Он снова оглядел всех и произнёс:
— S'il vous plaît ne restez pas ici! Venez, je vais enfin vous présenter à ma maison incroyable (фр. Прошу вас, не стойте снаружи! Пойдёмте, я познакомлю вас с моим изумительным домом).
Лола бросила на Марселетт несмелый взгляд, спрашивая, было ли это приглашение адресовано к ней тоже, но Лоран заметил ее замешательство и с улыбкой покровительства улыбнулся, протянув ей усеянную кольцами красивую руку:
— Bien sûr, ma fille, et vous êtes aussi invité (фр. Да, моя девочка, и ты тоже).
Как известно, южане французскую букву «r» произносят так же, как мы русскую «р», но Лоран, будучи тем же южанином, грассировал даже сильнее парижан.
Конечно же Лола сразу растаяла перед его глазами, его улыбкой и его голосом. Лоран не был героем, каким Лола встретила Арно, но был красив и, кроме того, обратил на неё своё внимание — это для мадемуазель Моро дорогого стоило.
Заметив заворожённый взгляд подруги, Марселетт мысленно закатила глаза, предрекая, что в его отсутсвие Лола прожужжит ей о новой «любви» все уши.
Что до жены Лорана, мадам де ла Тур, она была ужасной кокеткой и в Париже много времени проводила в обществе Изабеллы Жуанвилль. Она не ревновала своего мужа, когда он делал комплименты Марселетт или обольщал Лолу — ей было все равно, потому что ни она, ни ее муж не имели моральных устоев и открыто позволяли друг другу заводить себе любовников.
Мадлен де ла Тур была очень эпатажный женщиной. Ее куафюра была слегка припудрена и украшена кружевной наколкой с редкими букетиками, но вырез платья выглядел чрезвычайно вызывающим. Своими кокетливыми глазками она тут же стала оглядывать прибывших мужчин и смутила этим скромного де Лиля.
— Твоя одежда скрывает твои женские достоинства, copine [1], — обратилась Мадлен к Марселетт по пути к особняку. — У тебя восхитительная грудь, моя дорогая, зачем же ты прячешь ее от своего мужа под этим рединготом? Не будь глупой, мужчины любят глазами.
Марселетт и правда была одета точно так, как в день взятия Бастилии, ради удобства в пути. Она могла бы сказать мадам де ла Тур всё, что о ней думала, но всё же помнила о том, что, если она хочет для Арно безопасности, придётся иногда промолчать, а потому лишь скромненько улыбнулась на это замечание.
— Хорошо, дорогая Мадлен, я учту твоё мнение при подборе наряда в следующий раз.
Мадам де ла Тур осталась довольна.
— Вам стоит послать зашифрованное письмо к Дантону, чтобы сообщить о том, что вы добрались до нас, — сказал Лоран Арно. — Безопасности ради я могу послать своего гонца.
— Спасибо, не нужно, — отказался тот. — Кучер — поверенный Дантона. Он ему все и доложит, без всякого письма.
— А если он не доберётся?
— В таком случае Дантон обязательно пошлёт письмо сюда и обо всем осведомится. Не стоит лишний раз рисковать. На кону наши головы.
— И то верно, — согласился наконец де ла Тур. — Моя мне дорога.
Конечно же Лоран ожидал, что придут только Арно и его жена, но визит Лолы и незнакомого ему молодого человека ничуть его не обременял, а даже радовал.
— Как здорово, что вы приехали все вместе, — произнёс он торжественно. — Это повод для празднества.
Только теперь прибывшие обратили внимание на величие поместья.
Оно находилось на небольшой возвышенности в трехстах метрах от ближайших морских скал. Там, где заканчивалась территория имения де ла Тур, начинался пологий спуск к морю.
Сам особняк, Hôtel de la Tour, если бы он находился в Париже, сразу бы привлёк внимание прохожих богатым убранством вычурного фасада. Он был выполнен в стиле барокко, в котором выполнены почти все наиболее известные здания Санкт-Петербурга.
Центральную часть здания украшали скульптуры, символизирующие стихии: фигуры Земли и Воздуха красовались на главном фасаде, а в нишах на стене — Воды и Огня. На фасаде первого крыла были установлены фигуры Зимы и Лета, а на левом — Осени и Весны. Окна всех трёх этажей были отдекорированы треугольными и полукруглыми фронтонами с лепными украшениями в виде ангелов, в то время как декор самого фасада дополняла каменная резьба с растительными мотивами. Даже водостоки здесь радовали глаз: они были выполнены в виде драконов.
В целом своим внешним обликом особняк напоминал Марселетт один из домов на Королевской площади.
К центральной части отеля были пристроены два крыла с флигелями, обрамляющими вымощенный каменными плитками внутренний двор, где зеленел маленький аккуратный сад. В его центре стоял фонтан со статуей Минервы. В левой руке она держала щит с головой Медузы Горгоны, а в правой — позолоченное копьё. У ее ног сидела сова — символ мудрости.
Внутренне убранство особняка ничем не уступало его наружности.
В вестибюле гостей встретила парадная лестница, наряженная цветами. Потолок украшала фреска, изображающая триумф Цирцеи. Все двери в доме были украшены золотыми барельефами, повторявшими сюжеты античных мифов.
— Сначала вы собираетесь поесть или отдохнуть? — спросила Мадлен, когда они подошли к дверям обеденной.
Арно был ужасно голоден; его пустой живот ему неустанно об этом напоминал, и все же сперва он пожелал принять ванную, которая была расположена на третьем этаже, потому что ему не терпелось смыть с себя смрад тюрьмы и воспоминания о ней.
Марселетт в это время проводили в гостевую комнату, которую де ла Туры подготовили специально для неё и ее супруга. Она достала все вещи из чемоданов; спрятала оружие; положила под подушку короткий меч, напоминавший скифский акинак; переоделась в розовое платье; взяла вещи Арно; передала их ему и стала ждать.
Комната была выполнена в приятном светло-зеленом цвете. Окна, обрамлённые чудесными шёлковыми занавесками, открывали потрясающий вид на море. У одной из стен на комоде стояла изящная птичья клетка; внутри сидела прекрасная желтая канарейка, которая своими заливистыми трелями услаждала слух уставшей девушки.
Слушая пение птички, Марселетт забывалась. Этот голосок ставил под сомнение всё: их бегство, причину их бегства, зверства революции и существование зла на земле, но за обедом она снова окунулась в бездну.
— Прими мои соболезнования о Шарлотте, Арно, — произнёс Гийом де ла Тур, отец Лорана. — Она самая настоящая героиня, побольше бы таких женщин! Она одна, юная дева, совершила то, на что не осмеливались мужчины-федералисты вместе взятые…
Гийом был умным человеком. Если Лоран, будучи республиканцем, всё ещё пытался жить по старым порядкам, то его отец понимал куда больше сына и был глубоко обеспокоен судьбой страны. Он переживал за Францию самым искренним образом, и не потому, что разговоры о политике и революции считались тогда большой модой.
Он выглядел почти так же, как четыре года назад на балу Теллюсона, правда теперь не использовал отбеливающий крем и обходился только париком-аллонжем.
— Действительно, мсье, — согласилась Мадлен, которая не блистала умом и была абсолютно нетактична, несмотря на обязательную аристократическую выправку. — Но поговаривают, что была там ещё какая-то любовная история…
— Ты говоришь о том слухе, что Шарлотта Корде спала с Барбару? — подхватила Луиза, сестра Лорана.
Лицо Лолы вытянулось от изумления. Де Лиль исподлобья посмотрел на реакцию Арно. Гийом тяжело вздохнул. Он корил себя за то, что не добился хорошего воспитания для дочери.
— Это лишь слухи! — возмутился Арно, совесть которого очень сильно задели замечания Мадлен и Луизы. — Память о моей сестре нарочно пытаются осквернить! Но Шарлотта и не помышляла о мужчинах.
— Прости моей дочери эту вольность, — обратился к нему Гийом. — Всё же женщины в большинстве своём глупые существа.
— Как вы можете отрицать такую очевидность? — возмутилась Луиза и поглядела на брата, надеясь на поддержку.
— Нет, сестрица, очевидность это то, что память национальной героини сейчас пытаются запятнать наши враги, — резко ответил Лоран. — Якобинцы принижают Шарлотту в глазах народа, но этому могут верить только законченные глупцы, не имеющие головы на плечах.
Марселетт очень не хотела этого говорить, но напряжение, которое наэлектризовало Арно, можно было снять лишь таким способом:
— Невинность Шарлотты доказана самими же якобинцами.
Все вдруг перестали есть. На нее обратились взгляды всех сидевших за столом, и особенно ее покоробил взгляд мужа, который сидел ровно напротив и сердце которого болело от одних лишь упоминаний о Шарлотте.
— Сразу после казни Шарлотты с ее телом провели позорную процедуру, — начала Марселетт со вздоха, избегая встречи с глазами Арно. — Давид присутствовал на ней и видел всё собственными глазами. Теория об отношениях с Барбару рассеяна: Шарлотта действительно была девственна.
У Арно дёрнулся кадык. Он не мог сказать ничего такого, что было дозволено приличиями, а потому молча встал, учтиво кивнул хозяину пира — Гийому — и удалился.
Над столом повисла гробовая тишина, которую прервала беспардонная и глупая Луиза:
— Марселетт, не хотите ли посмотреть на мой розарий? Я собрала там более семидесяти сортов роз со всего света.
Глаза Гийома встретились с глазами Марселетт. Она увидела, как стыдно ему было за свою дочь, и потому не могла на него злиться.
— Спасибо, Луиза, но сейчас мне нужно поговорить с мужем, — вежливо ответила она и поспешила удалиться.
Спускаясь по лестнице, Марселетт услышала, как Луиза обратилась к де Лилю:
— Какая честь обедать с самим автором «Марсельезы»! Не споёте ее нам?
***
Она нашла его во внутреннем дворе. Арно сидел в тени фонтана, на его бортике, и задумчиво смотрел вдаль, ища глазами границу горизонта, словно там таилось его спасение.
— То, что мы зовём розой, и под другим названием сохраняло бы свой сладкий запах [2], — сказала Марселетт, присаживаясь рядом с ним. — Неважно, что говорят о Шарлотте. Она выполнила свой долг перед родиной, но Франция никогда не сможет ей его вернуть. Гийом прав, мой милый. Шарлотта — героиня.
Арно щурился на солнце, глядя на море — в ту сторону, где лежали берега Африки и государство Алжира.
— Что такое мы создали, если закон высказывается против героини? — спросил он. — Мы готовы были стать преступниками, чтобы миром правили невинные, но… Благими намерениями вымощена дорога в ад.
Такими оказались якобинцы. Они обращали своё правосудие к тем, кого хотели уничтожить: главным образом к соперникам. Избавившись от жирондистов, якобинцы, которых Сен-Жюст нарочно раззадоривал, обратили свое внимание на Арно.
Под маской дружбы Робеспьера скрывались лишь поиски выгоды. Когда дружба с Арно приносила пользу в его жизнь, Максимилиан был к нему расположен; когда же от него стала исходить опасность, как от человека, за которым может пойти народ, он поспешил от него избавиться.
Стоит заметить, что ни Робеспьер, ни Сен-Жюст в причастность Арно к убийству Марата на самом деле не верили. Они лишь видели, как возрастала его популярность среди народа; видели, как сильно он увлёкся политикой в последнее время, и наконец чувствовали, что Корде был недалёк от того момента, когда он все-таки осознает свои ошибки и обратится против Конвента. Луи давно примечал, что Арно своими революционными идеями был ближе к идеям жирондистов, что делало его среди якобинцев опасной личностью, почти пригретой на груди змеёй.
Если против жирондистов якобинцы настраивали массы месяцами, то Арно они при них же почитали как своего закадычного товарища. Но что же будет, когда этот товарищ обнаружит, что путь себе Якобинский клуб прокладывает французской кровью? Что сказать народу? Как обвинить его в ошибочности суждений, если столько лет сами же его и нахваливали? Тогда Конвент обвинят в непостоянстве!
И вот, убийство Марата Шарлоттой Корде — лучшей возможности для смещения врага с шахматной доски придумать нельзя.
Вернёмся к образу нашего героя. Кто же такой Арно де Корде д’Армон? Мы уже пытались составить это определение. Теперь же его составить пытались парижане.
«ДЕМОН. САМЫЙ ОПАСНЫЙ ПРЕСТУПНИК ФРАНЦИИ.
ВЕЛИЧАЙШИЙ ЗАГОВОРЩИК РЕСПУБЛИКИ. ВРАГ НАРОДА».
Вот как его теперь величали в Париже и провинции. Такими определениями пестрели заголовки газет с самого утра, когда о побеге Корде из тюрьмы стало известно всем.
Ненависть народа к нему была так воспалена, что отряды добровольцев, состоявшие в основном из санкюлотов, даже выдвинулись на поиски «демона» с факелами и ружьями. Идти на него со шпагами боялись — слишком много уж говорили о том, что Арно фехтует с невероятной точностью, словно по нотам.
— Он — настоящий губитель душ! — перекрикивались торговки на рынке. — Дворянин с ног до головы! Знаток магии!.. Вы видали, как он взобрался на стену Бастилии? Только служитель сатаны способен на такое! Авось он сам… и есть тот сатана!
— И все же мы, Арно, в Марселе, — заметила Марселетт, положив руку ему на плечо. — Вот город, который не знает о тебе. Здесь так безопасно, что в море можно купаться голышом.
Арно вздохнул очередной раз за день.
— Бога ради, оторви свои глаза от созерцания политики! Сыграй с де Лилем в шахматы, угомони свой пыл, приди ко мне в постель и мы поговорим. Сейчас ты возбуждён и неспокоен. Выбрось нелепые слухи из головы. Ни Мадлен, ни Луиза не видят дальше своих носов. Ты видишь, что мозгов у них не больше, чем у помады маркизы де Вобернье.
— Не их слова меня тревожат, — отрезал Арно. — Я лишь о Франции боюсь. Что станет с ней, когда мы тут? Кому мы отдали Париж? Как долго буду я скрываться здесь и ждать времён, когда сломается гильотина?
— Подумай о семье сейчас, которую мы строить собрались.
— О чем ты, милая? О детях нынче речи быть не может. — Он погладил ее по щеке, но она отвернулась от него и печально произнесла:
— Ты ждёшь, что мир обернётся совершенным в один миг? Если бы все люди этого ждали, человечество бы вымерло.
— А может, лучше б вымерло, чем пожрало само себя? Ты посуди сама! Родится малое дитя. Что станет с ним, если нас найдут?
— А что, если небо упадёт, и у тебя отвалятся уши? — вспылила она. — Не забегай вперёд! Исходов разных может быть так много, что, думая о них, мы лишаем себя шансов на будущее.
Раньше Арно не хотел жениться, чтобы не впутывать в политические интриги свою возлюбленную. Теперь же, когда она в них по уши увязла, он боялся впутать в это будущих детей.
— Такое чувство, что мне всегда будет что-то мешать, — подытожил он.
— Да, будет, если ты позволишь.
— Неужели ты так эгоистична, что желаешь нашим детям такой жизни? — спросил Арно у неё.
— Я просто желаю им жизни! — напирала Марселетт. — Что плохого в том, что женщина двадцати четырёх лет хочет ребёнка?
— Это даже не обсуждается. Я не готов подвергать невинную душу такой опасности, — отрезал Арно и встал, с грустью глядя на море.
Глаза Марселетт покраснели. Она стала быстро дышать и попыталась успокоить сердцебиение. Вдох-выдох, вдох-выдох. Проглотив горькую обиду и почувствовав вместе с тем подступающую к горлу рвоту, девушка быстро вскочила и убежала раньше, чем Арно успел бы обдумать свои жестокие слова.
***
Отобедав, Лола, пребывавшая в отличном настроении, вернулась в небольшую гостевую комнату, которую отвели специально для неё одной, но замерла в дверях, заметив спиной к ней стоящую у окна Марселетт. Осанка бывшей дворянки более не была такой гордой и чопорной; ее плечи были печально опущены.
— Марси?.. — заволновалась Лола и закрыла за собой дверь.
— Я хотела обрадовать его, — ответила Марселетт тихо.
Лицо Лолы выражало крайнее беспокойство. Она стала медленно приближаться к лучшей подруге, готовая ее понять и утешить. Ей сразу стало ясно, что речь шла об Арно.
Послышался всхлип Марселетт, а потом она обернулась, плача и держа руки на своём ещё не успевшем округлиться животе:
— Но Арно его не хочет.
Потом она закрыла лицо ладонями и зарыдала.
___________________________
[1] Подруга (фр).
[2] Строки из «Ромео и Джульетты».
