Марсельеза

Лола бросилась к ней и обняла ее, как сестру. Плечи Марселетт тяжело вздымались; она всхлипывала, давая волю чувствам и обливая платье подруги горючими слезами. Они стояли так некоторое время, пока Лола, не отпуская ее, не отстранила девушку на расстояние локтя, чтобы посмотреть ей в глаза. — Ты всё рассказала ему? Марселетт отрицательно покачала головой, морщась от слез. — Почему, Марси? — воскликнула Лола в праведном изумлении. — Если он ничего не знает, почему ты тогда решила, что он не обрадуется, узнав о том, что ты забеременела? — Всё это глупая затея, Лола, — провыла Корде. — Он сказал, что сейчас о детях не может быть и речи. — Всё потому, что он даже не догадывается! — выпалила Моро совершенно искренне. — Скажи ему, он заслуживает знать! Его дитя. Плоть и кровь. — Я не хочу, чтобы он разочаровался во мне, — призналась Марселетт. — Какой вздор! Как он может разочароваться в тебе? Он наоборот превознесет тебя до небес, узнав, что ты носишь его дитя! — Да что ты знаешь об этом! — Разрыдавшись окончательно, Марселетт оттолкнула ее и рухнула на кровать. — И что ты тогда намерена делать? — спросила Лола у неё, надеясь, что безвыходность ситуации вразумит ее. Марселетт хлюпнула носом и села на кровати, положив руки между коленями в складке платья. Она посидела так несколько секунд, раздумывая, а потом ее плечи приподнялись, и она посмотрела на Лолу. — О, нет, — сказала Лола, вытянув вперёд указательный палец и попятившись. — Я знаю этот взгляд. — Найди мне средство, которое прервёт беременность! — воскликнула Марселетт и встала. — Найди какие-нибудь травы! Какой-нибудь яд! — Нет, Марси, ты не можешь убить Божье чадо! — возразила Лола, испугавшись. — Не гневи Создателя! — Прошу, найди мне лекарство, Лола, иначе ты станешь мне врагом! — напирала Марселетт, будто и не слыша ничего, кроме своих намерений. — Ты не можешь так поступить! — повторила Лола ещё громче. — Могу и поступлю! — разозлилась Марселетт. — Ты называешь лекарством то, что убьёт ребёнка в твоём чреве! Твоего ребёнка! Ребёнка человека, которого ты любишь! Ребёнка Арно! Да ты просто неблагодарная! Я бы всё отдала за дитя с его глазами! Тогда же дверь открылась, и порог комнаты перешагнула старуха в облачении горничной. Судя по всему, горничной она здесь и работала, только вот выглядела как настоящая ведьма: на ее сером лице была хмурая погода; ее большие синющие глаза смотрели очень зорко; нос был крючковатый, с бородавкой на горбу; губы тонкие, от природы изогнутые в небогоугодную ухмылку. Услыхав разговор двух девушек, она воспользовалась несчастьем одной из них, чтобы заработать деньги, и тут же, подойдя к ней, проскрипела: — Я знаю, как тебе помочь, дитя! Лола предостерегающе посмотрела на Марселетт, но та проигнорировала ее взгляд и заинтересовалась предложением старухи-горничной. — Что ты хочешь от меня взамен? — спросила Корде, скрестив руки на груди. — У всего есть своя плата, девочка. Покажи мне, что ты можешь мне дать. Первое, что пришло ей в голову, — кольцо с изумрудом, которое своей невесте преподнёс на бархатной подушечке Арно, делая ей предложение. Недолго думая, Марселетт сняла его со своего пальчика и вложила в ладонь старухи. — Будем считать, что мы договорились, — процедила Корде, глядя на нее и своим взглядом предупреждая, что требовать от неё большего она не в праве. Старуха будто и не заметила этого. Она задумчиво покрутила кольцо в руке и, зная о том, что железо надо ковать, пока горячо, проговорила: — Хм, на это можно долго жить… И всё же твоё колье, мне кажется, уравняет услуги, которые мы друг другу оказываем. Марселетт опустила глаза на своё сверкающее колье. Подарок отца. И всё же она и его сняла почти без видимых колебаний. Сначала с удивлением, затем с досадой, а после с ужасом взирала Лола на эту сцену, на свою неразумную ослеплённую сестру. Перед тем, как отдать его старой горничной, Марселетт посмотрела ей в глаза с неприкрытой угрозой и прорычала: — Я думала, что ты горничная, а не торговка. Забирай колье, ненасытная старуха. Колье. И больше ничего. Кроме того, ты никому не расскажешь о моей просьбе. — Твои волосы немало стоят… — начала было старуха. — Ты больше ничего не получишь! — перебила ее Марселетт, гневно сверкнув очами. Пришлось ей уступить. Спрятав добычу в карман своими когтистыми пальцами, старуха вышла. Едва дверь за ней закрылась, как Лола набросилась на Марселетт: — Да ты спятила! Эта женщина просто старая обманщица! Она оказывает тебе медвежью услугу! Глупая ты, глупая, Марси! Когда бы ты сохранила хоть крупицу разума, ты бы знала, что снадобье убьёт не только твоего ребёнка, но и тебя саму! Это убийство и самоубийство одновременно! Ты будешь гореть в аду! Одумайся, пока не поздно! Лола впервые в жизни так громко и так отчаянно кричала. Но по щеке ее подруги скатилась последняя слеза, и Марселетт печально улыбнулась. — Тогда я постараюсь не умереть.

***

До ужина Марселетт и Арно не виделись. Когда же она вышла в столовую, Корде о чём-то переговаривался с Лораном. Брови обоих были сведены к носу, и Марселетт догадалась, что речь шла о политике, как всегда. Гнусная тема. Столовая в особняке де ла Туров представляла из себя просторную светлую залу с изумрудными стенами и большими окнами. Посреди стоял стол, накрытый белой скатертью с узорами бирюзового цвета и множеством блюд: стейки из осетрины на шпажках, тушёный палтус, огурец, фаршированный кабачком, волованы с куриной грудкой под соусом бешамель, яйца «а-ля неж», испанские паштеты, жареная скумбрия, бараньи котлеты на гриле и прочее. Но ни на что из этого богатого списка вкусностей Марселетт не могла смотреть и тем более есть. Она отпила чуть-чуть апельсинового сока, и тут же ее скрутил токсикоз. — Прошу прощения, — только и смогла вымолвить девушка и выбежала из-за стола. Она успела добежать до коридора, где ее тут же вывернуло наизнанку. Подбежала служанка с тряпкой, а Марселетт с трудом выпрямилась, оперевшись вытянутой рукой на стену. Послышался стук каблуков — подбежали Лола, Мадлен, Луиза, Арно и де Лиль. Тут же подошли Лоран и Гийом. — Вас тошнит, мадам Корде? — спросила Луиза, вытянув свою длинную, как у жирафа, шею. — Мне немного нездоровится, — ответила Марселетт, морщась от болезненных ощущений в груди. — Я отведу тебя в комнату, — решительно сказал Арно, подошёл к жене и положил ладони ей на плечи, заглядывая в глаза. Его взгляд был беспокойными и проницательным. Под ним Марселетт боялась расколоться. — Я была в таком же состоянии на первых неделях беременности, — вздохнула Мадлен. — Вам стоит задуматься, не пора ли готовиться к рождению первенца. Сердце Марселетт забилось в бешеном ритме. Она посмотрела на Мадлен, потом перевела глаза на мужа, взгляд которого изменился. — Ты беременна? — спросил он. Она не смогла понять интонацию Арно. То ли он произнес эти слова с ужасом, то ли с надеждой. Во всяком случае, Марселетт солгала: — Это из-за резкой смены климата. У меня так каждый раз. — А что, в Париже сейчас снег? — удивилась Луиза. Гийом в очередной раз вздохнул и от стыда за дочь закрыл лицо ладонью. — В Париже летом почти так же жарко, как у нас, сестрица, — любезно пояснил Лоран. — Ты была там четыре года назад. — Возвращайтесь к трапезе, господа, — попросила Марселетт с улыбкой, взяв себя в руки. — А я удалюсь к себе и выйду к вам, когда мне полегчает. Будьте уверены. — Я пойду с тобой, — вызвался Арно. — Нет-нет, наслаждайся вечером, дорогой, — ласково произнесла она, нежно перехватив его руки за запястья. — Мне лучше побыть одной.

***

Просьба Марселетт была выполнена. Обе ее просьбы: Арно оставил ее в покое, а старуха-горничная принесла ей флакон с жидкостью, которая убьёт в их недавно зародившемся ребёнке жизнь. — Что это? — спрашивала Марселетт, принимая флакон из морщинистых рук старухи. — Яд зверобоя. — Как я узнаю, что ты не обманула меня? — О, девочка, поверь мне, ты почувствуешь, — гарантировала горничная. — Не сомневайся, уже завтра от твоего ребёнка ничего не останется. Ответ старухи лишь ухудшил состояние Марселетт. Это решение — решение сделать аборт — она приняла с тяжёлым сердцем, но слова о том, что «уже завтра от ребёнка ничего не останется», добили ее. Ей уже сейчас казалось, что чадо, которое она носила под сердцем, было мертво, смотрело на свою мать-убийцу с небес и грустно спрашивало: — За что, мама? Дрожащие руки, белые как снег и ледяные как лед, сжимали в руках маленький флакон с ядом. Этот яд должен проникнуть в неё, отравить ее организм и убить ее ребёнка. Сколько бы раз она ни повторила это про себя, сердце Марселетт решительно отказывалось с этим мириться. «И что в этом такого ужасного? Многие девушки уже принимали это тяжёлое решение, и мир не изменится, если ещё один ребёнок лишится шанса увидеть своих родителей и этот свет». Этот мир Марселетт считала ужасным. И лучше бы, решила она, новой невинной душе в него не приходить. Но почему тогда она снова услышала детский голос? — Мамочка, не плачь. Прости, что я так расстроил тебя своим приходом. Только сейчас она поняла, что горько плакала. Детский голосок попросил ее улыбнуться, и Марселетт оторвалась от созерцания ядовитой жидкости. Она обернулась на звук и в ужасе увидела, что на ее кровати сидел пятимесячный ребёнок. Несмотря на речь, он выглядел как все пятимесячные дети: толстенькие ручки и ножки; большие глазки цвета черники, обрамлённые длинными детскими ресничками; пухлые щечки… Только вот кожа его была чрезвычайно бледной. Ребёнок словно представал перед ней в черно-белом виде, будто был серым миражом. Марселетт оцепенела перед ним и чуть не выронила флакон с ядом из своих рук. — Кто ты такой? — в ужасе спросила она. — Я твой ребёнок, — ответил он и потянулся к ней ручками. — Бог призвал меня в этот мир. Дыхание девушки участилось. — Ты не можешь быть здесь, — сказала она, не сводя с него красных от слез глаз. — Но я здесь. — Малыш пожал плечами. — У тебя под сердцем. Марселетт сглотнула. — Почему ты такой бледный? — спросила она. — Потому что ты хочешь, чтобы я ушёл. Из-за этого я не здесь и не Там. В какой мир я отправлюсь, зависит от того, чего ты захочешь. Куда ты меня пошлёшь, мама? Она зажмурилась и покачала головой. «Сомнение — удел слабых», — подумала Корде, решительно отвинчивая крышку флакона, чтобы не успеть передумать. И вот подходит тот момент, когда женщина, стоящая на краю пропасти, единственной преградой между общественным позором и своими собственными чувствами, делает выбор. Она запрокинула голову и в самый последний миг, когда яд зверобоя должен был капнуть ей в рот и раствориться на языке, крепко сомкнула губы, и настойка потекла вниз: по подбородку, к шее, по платью… Пальцы Марселетт разжались, и когда флакон разбился о пол, она без сил рухнула на колени, прямо на эти осколки, и подол платья поднялся вокруг ее талии пышным облаком. Ребёнок исчез. Она снова зарыдала. Ее горло и сердце надрывались так же сильно как тогда, когда она получила письмо с известием о гибели Арно. — Прости… Прости… Не знаю, что со мной! — застенала Марселетт и положила на живот ладонь, которую порезала об осколки флакона. Неясно было, перед кем конкретно она извинялась, — перед своим ребёнком, перед его отцом или перед своей лучшей подругой — но, по-видимому, перед всеми сразу. Как ей было стыдно! Плач не стихал до вечера — к вечеру она заснула.