Марсельеза

Те, кто тешится, отыскивая в облике и душевных качествах людей черты сходства, сближающие их с животными, обратили внимание, что Дантон похож на дога, Марат на орла, Мирабо на льва; ну, а Робеспьер напоминает кота. Впрочем, внешность Робеспьера претерпела изменения: сперва у него была беспокойная, но довольно-таки умильная мордочка домашнего кота, после проглянула разбойничья морда кота-бродяги, а затем свирепая морда кота-тигра. Сначала Робеспьеру была присуща меланхолия, но в конце концов она превратилась в желчность. В Учредительном собрании он отличался бледным, землистым цветом лица, в Конвенте — желтым и синюшным. В Учредительном собрании он не столько говорил, сколько стенал; в Конвенте — брызгал слюной от злобы. Его история — это, главным образом, история того, как менялся его темперамент. Из-за присущей ему желчности каждое усилие ума превратилось для него впоследствии в муку, каждая мысль — в пугающий призрак, каждая вспышка воображения — в приступ бешенства. Такова судьба всех тиранов: от ярости они переходят к страху, от страха к ярости и с каждым днем делаются всё более жестоки и всё более несчастны. Он никогда не блистал познаниями. Скудные сведения, усвоенные в коллеже, не оставили в нем никакого следа, равно как и адвокатская практика. Трудясь над ценнейшими темами, которые предлагали ему провинциальные академии, он усвоил более филантропические, нежели философские понятия. Тем его образование и ограничилось. У него никогда не было ни малейшего представления о правительстве, политике, дипломатии. Он не делал различия между войной и поголовным истреблением. Ему никогда не были ведомы нежные, но неодолимые порывы, потаенные и неотвязные телесные влечения, дающие жизнь гордым духовным страстям, происхождение которых кажется подчас столь высоким. Единственной причиной, побуждавшей его к действию, было смутное и тягостное беспокойство, плод его темперамента, и причину эту он таил в глубине души. Это беспокойство постоянно лишало его душевного мира и заставляло трудиться без отдыха. Оно беспрерывно побуждало его искать не наслаждений, а спасения от себя самого. Не питая теплых чувств ни к чему на свете, Робеспьер сначала любил исключительно себя; но вскоре, сделавшись врагом человечества, он разучился любить даже себя самого; теперь ему было нужно, чтобы повсюду царило несчастье, потому что он ошибочно полагал, что это поможет ему обрести счастье. Главной его страстью была зависть. Когда в Учредительном собрании он увидел столько даровитых людей, увенчанных славой, он был сражен. Эмиссары покрыли себя бесчестьем; он вздохнул с облегчением и решил, что расправился с ними. Но на сцене явились Кондорсе, ораторы Жиронды и Бриссо; новая вспышка, затем они оказываются за решёткой — и Робеспьер вновь испускает вздох облегчения. Дантон единственный из множества ораторов, кто ещё оставался на трибуне, а могущество Марата не успело его истерзать. Благо, Марат погиб прежде всех, но, вынужденный возглавить его посмертное торжество, Робеспьер сопровождал тело усопшего в Пантеон с таким видом, словно влачил его на свалку. Когда у него почти не осталось соперников на трибуне, он ополчился на Арно, который снискал известность прежде него. Нужен был лишь повод к его обвинению, но он не мог его найти целый год. Он задыхался, когда видел, как сильно народ любил Арно, и рвал на себе волосы, когда понял, что упустил возможность раз и навсегда избавиться от него после его возвращения из Бельгии, ведь не использовал шанс обвинить его в измене и отправить на эшафот заодно с Дантоном. Но вот появляется Шарлотта и убивает Марата, избавляя Робеспьера от соперника. Уж этот момент он не упустил: использовал его для того, чтобы Шарлотта своим поступком помогла ему изжить разом двоих — не только Марата, но и Арно. Случая лучше и представить было нельзя. В 1790 и 1791 годах ему весьма трудно было пробиться на трибуну, а если удавалось, то еще большего труда стоило ему быть услышанным — подчас он говорил слишком темно и сбивчиво, подчас слишком вяло и скучно, а когда он рассыпался перед трибунами в раболепной лести, они всегда разоблачали его выспренность. В то же время Арно говорил мало, но его всегда слушали; говорил пламенно, но никто не обвинял его в напыщенности. Зависть Робеспьера с каждым днём закипала всё сильнее. А когда Корде, казалось бы, после своего проигрыша и безоговорочной победы Робеспьера, умудрился сохранить голову на своих плечах, да ещё и надёжно укрыться среди союзников, намеренно зная, что в захваченный Марсель Робеспьер не сунется, было задето наконец его самолюбие. Что может быть хуже для мужчины, чем задетое самолюбие? Тогда, сразу после того, как его люди перехватили кучера Дантона, он немедленно подослал Флавьена, одного из своих приближённых, который тихо прятался в Каннах, чтобы убить Арно. Робеспьер мечтал увидеть падение Арно. Он мечтал сделать его прилюдным. Он просто грезил казнью Арно де Корде на площади Революции, на той же гильотине, на которой казнили Людовика XVI, но тут выбор уже не стоял. Теперь Максимилиан просто жаждал его смерти. Неважно как, неважно где, лишь бы он был мёртв. Не на шутку перепуганная, Марселетт бросилась к мужу. Когда она обняла его, он выронил меч и посмотрел на свои кровавые ладони — ими он не хотел прикасаться к жене. Она отстранилась, посмотрела на него и ужаснулась. — Арно! Твоё лицо. Шпага Флавьена прошлась Арно прямо по лицу и оставила поперёк левой щеки прямой длинный шрам. Несколькими миллиметрами выше — и попала бы прямо в глаз. — Раны подождут, — строго отмахнулся мужчина и спросил, внимательно заглядывая ей в глаза: — Ты не пострадала? — Нет. — Марселетт отрицательно покачала головой. — Но чуть не умерла, перепугавшись за тебя. — Его прислал Конвент, — сказал Арно, скорее отводя ее обратно. — Робеспьер не успокоится, пока не убьёт меня. Он на всё ради этого пойдёт… — Нам нужно бежать, Арно! — воскликнула Корде, едва поспевая за ним. — Куда бежать? — огрызнулся тот в ответ. — Довольно прятаться. Марселетт почувствовала неприятный спазм в животе. На секунду она разозлилась на Арно за то, что он не бережёт свою жизнь и рискует оставить своего ребёнка сиротой, но взяла себя в руки, потому что понимала — винить его она не имела права. Он не знал. Народ к тому времени уже высыпал на улицу. Дамы обеспокоенно оглядывались, держась за сердце, а кавалеры пытались убедить своих женщин в том, что они защитят их в случае опасности. Глазами все искали Арно, Марселетт и Флавьена. Из особняка на звук выстрела вышел даже Гийом в одном ночном халате. — О, слава Богу! — воскликнула Мадлен, когда на приближающиеся фигуры Арно и Марселетт упал свет, исходивший от особняка, и вместе с мужем и Луизой бросилась им навстречу. — Что случилось? Мы слышали выстрел. Луиза замерла и громко ахнула, увидев шрам на лице Арно. — Флавьен, — кивнул он, глядя на Лорана и игнорируя удивлённые взгляды женщин. — Подослан Робеспьером. — Это было покушение? — испугался кто-то из толпы. — Если было одно, будет и другое! — подхватил другой голос. Все загалдели. Гости кричали, перебивали друг друга и наводили панику. Марселетт глядела на них с глубокой печалью в глазах. Все их лица смешались для неё в одно — лицо Робеспьера. Она больше не видела в этой шумной толпе недалёких гостей, коими они были для неё в начале бала. При одном только взгляде на это сборище теперь она думала о том, что любой из них мог оказаться таким же предателем, каким был Флавьен.

***

Утром следующего дня Арно извинился перед Марселетт за вчерашнюю резкость и сказал, что ради неё обдумает план побега в Нормандию, но думать долго не было толку — план накрылся медным тазом раньше, чем Корде успел взяться за детали, потому что 24 июля после обеда пришло зашифрованное письмо от Дантона: «Представители муниципалитета Аржантана обыскали дом твоего отца и подвергли его допросу. Ни в коем случае не отравляй ему писем и не вздумай явиться туда, иначе принесёшь ему смерть. Однако не смей и отчаиваться. В Марселе ты больше не в безопасности, но я нашёл вам убежище в доме одного старого плотника в деревне Баньоле, в пяти километрах от сент-антуанского предместья. Отправляйтесь туда, если почувствуете, что оставаться в Кассисе более не можете». Выжидать до этого момента пришлось недолго: в полночь 1 августа, когда шрам на лице Арно едва успел окончательно застыть, в комнату к ним без стука ворвался Лоран в широкой ночной рубашке и со свечой в руках. Щурясь на свет, спросонья Марселетт сначала и не узнала его без парика и приторного запаха духов, но мужчина заголосил: — На город напала республиканская армия! Мы не выдержим осады, бегите, пока они не пришли за вами! Марселетт без лишних вопросов вскочила и бросилась к шкафу с одеждой, чтобы собраться, но Арно стал одеваться для того, чтобы ринуться в бой. — Что за чертовщина, Корде? — Лоран в полнейшем негодовании свёл брови к носу. — Я сказал, времени мало! Бегите, пока мы ещё можем вас спасти! — Я не стану скрываться, пока люди гибнут, прикрывая меня, — наотрез отказался Арно, пряча пистолеты под плащ. — Спасайте мою жену, а сам я отправлюсь на границу. Это был вопрос чести. Корде не мог со спокойной душой покинуть осаждённый город. Он мог бы уехать, если бы по его душу прибыл очередной убийца, но предпочёл бы смерть коварному бегству от войны. Марселетт к тому времени уже застёгивала свой камзол, в котором приплыла из Англии, — именно в эту одежду на пиратский манер она облачилась сейчас — и в ужасе замерла, обнаружив, что Арно снова отказывался бежать. — Что?! — с досадой в голосе воскликнула она, поправив шпагу на поясе, и встала перед ним. — Ты обещал мне! — Я обещал тебе безопасность, — парировал Корде. — Отправляйся в Баньоле, а я приму бой и, даст Бог, отыщу тебя. Ее веки тут же покраснели от слёз. Она стояла перед ним при всём оружии, но чувствовала себя совершенно беспомощной, ведь никакой пистолет и никакая шпага не могли спасти Арно от гнева Робеспьера. Распущенные рыжие волосы обрамляли ее бледное несчастное лицо, а глаза боялись поднимать взгляд на него, потому что не хотели осознавать, что это — последний раз. Марселетт отлично понимала, что все защитники города погибнут, а тех, кто выживет, казнят, когда армия Конвента войдёт в Марсель, и обещания Арно — лишь попытка успокоить ее. Она знала, что сам он в это не верит. Почему Дантон не сообщил о нападении? Почему он не предупредил их? Не потому ли, что теперь тоже был под подозрением и даже, возможно, уже был арестован? Они теряли союзников изо дня в день, но снова потерять Арно, снова потерять своё сердце, Марселетт не могла. — Прости, — шепнул Арно и поцеловал ее. На этот поцелуй она ничем не ответила. Тогда Корде вздохнул, обратился к Лорану с просьбой сейчас же обеспечить Марселетт безопасный переезд, и, ещё раз посмотрев на свою грустную жену, перешагнул порог комнаты и вышел в коридор, но замер, когда отчаявшаяся Марселетт ухватилась за свой последний шанс убедить Арно бежать: — Ты не можешь просто взять и пожертвовать собой сейчас. Не имеешь права. Корде в недоумении обернулся к ней. — Почему? Его голос эхом разнесся по пустому и безжизненному в ночи коридору особняка. Сердце Марселетт билось о рёбра. Она набрала воздух в лёгкие и наконец сказала: — Я ношу твоего ребёнка.