Something In the Water

«Ты никому не нужен». Почему в груди так больно? Почему так сложно глотнуть так отчаянно требуемого воздуха? Почему хочется без остановки орать в пропитанную слезами подушку? «Если бы в тебе нуждались, тебя бы нашли». В доме тихо — даже слуги избегают потерянного, тяжелого взгляда. Искать не надо — он никуда не делся. Двери его дома всегда открыты. Но в них некто не входит. «Если бы в тебе нуждались — тебя бы спасли». Да, так оно вернее. Спасли бы от черной пустоты, заполнили бы сердце, терзаемое тревогами. Унесли бы боль. Слишком много боли. Колотить стиснутыми кулаками в подушку — недостаточно, рычать сдавленно, стискивая зубы — недостаточно, раз за разом мешать уже непрошенные слёзы с вином — недостаточно. «Ты слаб, жалок, и не достоин того, что имеешь». Именно поэтому он всё теряет. Всё бежит сквозь пальцы и он ничего не может удержать — даже собственные эмоции, чувства, словно бабочки. Вот они сидят у тебя на руке — и вот, уже порхают, несутся прочь, разгоняя воздух цветистыми крыльями. Всё песок. Всё утекает. Безвозвратно. «Какой из тебя Защитник, если ты не можешь защитить собственную семью от гибели, а себя — от меня?» Внутренний голос сегодня на удивление настойчив, Гаррет не хочет ему мешать. До отвратного подло затыкать, не пытаться слушать правду. Кто, кроме самого себя, ему напрямую, не таясь, скажет, что здесь не так? Всё не так. Тонкий стилет ладно ложится в руку — они неразлучны с тех самых пор, когда внутренний голос пошёл наперерез собственным мыслям, высказывал несогласие, выявлял неправоту. И если следы на руках еще можно было оправдать магией крови — и пусть их косятся, лишь бы не лезли в душу, — то сеточку мелких, тонких и едва заметных шрамов на бедрах, ногах, животе и груди не видел никто. Он никого не подпускал так близко. Он не удержит, а самому с собой мириться легче. «Ты жалок. Ты никому не нужен. Никто не придет тебя спасти». В точности. Он, наконец, кивает, соглашаясь. Сколь бы он ни трудился, ни старался искоренить несправедливость, ни мирился со слабостью — тщетно. Он — явно не тот, кто способен сделать хоть что-то. Измени себя — изменишь мир. Он не может уже измениться. Нет точек опоры. Больше ничего нет. «Довольно малодушничать». Разрез вдоль на предплечье, нажатие сильное, как никогда раньше. Раньше — он выражал так негодование и бушующую ненависть к себе. Сейчас — старается с этим покончить. «Ты даже нормальной смерти не достоин. Сдохнешь, как пёс, истёкши кровью. Ведь ты никому не нужен. Никто не придёт». Ещё, тут же, сильнее. Прямо рядышком, вскрывая хрупкую вену. Нет пути назад. Это слёзы мешают разглядеть заботливые ладони матушки? Или он совсем двинулся, что ловит последние видения перед концом? А может, эта галлюцинация вызвана тем, что из него уже вытекло порядочно, что его принимают, как умершего? «Тебе есть, ради чего жить?» Бетани, сестричка… У неё удивительно яркие глаза. Самая ласковая улыбка. Ободряющая. Но слова пугают, а матушкины ладони заставляют перехватить стилет почти онемевшей рукой, оставляя порезы на другой, еще целой руке. «Зато тебе есть, ради чего умереть». Ещё, сильнее, ярче. Боль уходит, та, терзающая, страшная, разъевшая изнутри. Как хорошо… Почти хорошо. Брат? Так хочется пожать тебе руку, дай же… И какая разница, что она почти не движется и в крови — не в чужой же. Это не скверна… Больше ты не уйдёшь, Карвер. «Все те, кому ты был нужен, уже не здесь. Иди, иди к ним». Откуда бы здесь взяться перьевой накидке целителя? Нет, нет-нет-нет… Дороги назад уже нет. Самый умелый целитель не срастит разрезанные тонкие стенки. Ладони отца на плечах. Должно быть холоднее, ведь кровь уже не греет, выплескиваясь последними, рваными толчками на руки, на простынь… Почему так тепло? Ах, да… «Ты никому не нужен. Кроме умерших». «Ты сам мёртв». «Пусть не останется о тебе памяти, бесславный Защитник».