Brennende Liebe

      Густой аромат свежесобранных бутонов сирени, аккуратно составленных в хрустальной вазе, напоминающую скорее небольшого размера колбу, разбитую недавно местным врачевателем – алхимиком в доме Хайко. Возможно, это была и она, подаренная Госпоже Хайко в знак внимания, как самой красивой женщине в этом доме. Жаль, что только в этом доме.       Штефан сам нередко отмечал угловатость местных дам, в особенности их кривоватые носы, иногда слишком большие или наоборот маленькие, вздернутые или с несуразной горбинкой, дядя же хотел было женит его на норвежской красавице маркизе Хелене, с отцом которой был знаком лично. Весна в этом году удалась солнечная, пошел уже третий месяц, окна в столовой были настежь открыты, иногда в просторную комнату, выкрашенную белой краской, влетали пчелы, привлеченные тонкими нотками запаха сирени. Частенько они запутывались в длинных персидских шторах, достающими самого пола, вымытого до блеска. В самом центре комнаты стоял широкий дубовый стол с резными широкими ножками. Удивительная тяга к песочному цвету, стоит отметить, была у Марты, а значит и шторы и скатерть на столе были вышеупомянутого цвета с различием в несколько оттенков. Желтая пергаментная бумага явно выделялась на общем фоне стола, а вот фамильная печать практически сливалась с тканью, кажется, выкрашенным хлопком.       Штефан, поправив свои черные, как смоль волосы, присел на стул, с которого можно было осматривать и контролировать все происходящее в комнате. Главное место, как хозяина всего, что окружало его сейчас, мягкая обивка стула, приятная на ощупь хлопковая ткань, расслабляющий запах сирени. Он закурил свои бесчисленные сигары, тут же рядом оказалась небольшая хрустальная пепельница, привезенная давным-давно в этот старый, немного обветшалый домишко, перестроенный пару-тройку раз. На памяти Штефана перестраивался третий этаж, и менялась кровля, кое-где упавшая внутрь дома, а один и куском этой плитки зашиб зазевавшегося крестьянина на смерть. Кажется, это был один из сыновей придворного кузнеца, несший отцу износившиеся подковы с конюшни. Граф выпустил пару клубов дыма, который быстро улетучился, ненадолго заполняя комнату терпким запахом жженой травы. Да-да, именно травы, здешний табак не имел такого «пьянящего» запаха.… Хотя, и курили в этом доме не так часто, чтобы иметь хороший табак.       Мужчина смотрел в никуда, сквозь время и пространство, не замечая, что напротив его присел молодой юноша с причудливой прической, в рубашке с а порванным рукавом, болтавшимся буквально на нескольких ниточках. Тишину нарушил высокий брюнет, Джерард, посланный за виновником переполоха в поместье, хотя никто не показывал виду. - Я могу идти, хозяин? – Протянул он, приподнимая голову, губы его были сжаты в тонкую ленту, их было еле видно, казалось, что выражение его лица всегда было так же холодно, как и его руки. На вопрос Хайко только кивнул, выпуская очередной клуб серо-голубого дыма. Опиум. Сейчас он закурил опиум. Терпкий запах заполнил пространство между мужчиной и юношей, лицо которого было так же серьезно, как и у удалившегося слуги. - Знаешь, Пауль, я… - Штефан, наконец, поднял на собеседника глаза, укладывая одну поверх листа исписанной бумаги, складывая его пополам, протягивая юноше. - Вот, прочти сам, я готов ответить на все твои вопросы, если они будут, конечно. – Лицо граф в момент стало каменным, безжизненным. Он все периодически делал неглубокие затяжки, закрывая двери в столовую, теперь выдыхая через нос. Развернув письмо, Пауль внимательно вчитывался в аккуратно выведенные буквы. На бумаге было написано следующее: « Дорогой Пауль, я пишу в состоянии сильного душевного напряжения. Я чувствую, что скоро я покину это свет, уйду в небытие. Как же я обнищал, дорогой мой, как обнищал! Хотя финансовые дела в поместье и прилегающих землях идут крайне хорошо, я ненавижу себя за все то, что сделал давно. Не думай, пожалуйста, что я настолько слабоволен, послушавший старика-маразматика, который настаивал на твоем отъезде из имения, ведь, как он говорил: « Сойдясь в поле с нищенкой, имей совесть избавиться от следов». Ты – мой сын, дорогой Пауль, единственный наследник моего состояния».       Юноша бегал глазами по строчкам, написанным его отцом, вторым письмом, приложенным, было уже обращение секретаря графа Ландерса старшего к юному наследнику: « В ночь, после написания оного документа, граф скончался, прошу Вас, прибыть в поместье в ближайшее время, чтобы проститься со своим родителем и принять права наследования. Затем откланиваюсь ».             Штефан присел рядом, удивленно посмотрев на юношу с округлившимися глазами, выпуская очередной клуб серо-голубого дыма, приподнимая брови. Сейчас они были готовы оба молчать – Пауль ни до конца понимал происходящее, а Штефан рассматривал его, будто не видел ни разу в своей жизни. Они, наконец, оказались лицом к лицу за столько лет. Глаза мужчин встретились, зрачки Штефана были расширены, орехово-зеленую радужку практически не было видно, влияние большого количества опиума. Розовая линия губ Пауля слегка подрагивала, он не знал, что ему делать радоваться или плакать? Он обрел семья и тут же потерял ее. Большая теплая ладонь графа накрыла аккуратную, похожую на женскую, кисть юноши, сжимая ее. Кажется, это был знак симпатии, которая резко появилась у циничного мужчины, узнавшего последние события.       Пауль втянул щеки, глубоко вдыхая. Ландерс приоткрыл пухлые губы, прикрывая серо-голубые глаза, его веки подрагивали. - Ну? – протянул Хайко. - Подготовьте экипаж и соберите мои вещи, я покидаю поместье… - юноша вскочил со стула, направляясь в свою комнату. Письмо осталось лежать на том же месте, оставалось еще теплым от прикосновений рук молодого графа. Рубашка тут же полетела в угол комнаты, за ней обувь, брюки, вымазанные в глине. - Джерард, принеси мне воды и приготовь чистую одежду! Мы отправляемся сегодня вечером! – Граф выглянул из комнаты, проверяя присутствие слуги в коридоре. – Джерард! Черт бы тебя побрал! Джерард! Где тебя носит! Маргарет! – прокричал, наконец, Ландерс, накидывая на себя простыню. – Позови мне этого бездельника! Быстро!       Девушка с темно-каштановыми волосами поклонилась и торопливо пошагала по коридору, темному, будто ночью – шторы здесь никогда не открывали, ибо выгорали портреты членов семьи Хайко, а поместить их в другое место Штефан никак не решался, ибо так было всегда, а перемены грозят чем-то плохим, по краней мере таково было убеждение самого мужчины.