ice flowers

Чонину всегда нравилось рисовать, и любимой его моделью был Сехун, который сейчас сидел напротив. безумно красивый и по своему хрупкий под лучами солнца под определённым градусом. Ему приходится вертеться почти каждую минуту, чтобы поймать луч идеально, чтобы полоска света проходила по мятной пряди волос, спускалась ломаной линией по правому веку и приоткрытым губам, а после по груди и пряталась за ножкой барного стула. — Хён, я устал, — Сехун трёт глаза, зевает и смотрит исподлобья осторожно, оценивая его настроение. Можно ли поканючить ещё или же стать послушным и позволять помыкать собой ещё немного. Чонин усмехается — негодник знает его слишком хорошо. Лучше, чем все другие друзья, хотя они всегда говорят, что у него на лбу всё написано. — Иди сюда, — зовёт Чонин и Сехун с готовностью подрывается, седлая его бедра. Чонин обнимает его за талию, не позволяя упасть. — Чонин-а — Сехун довольно жмурится, когда он скользит руками под полурастегнутую рубашку, по позвонкам и поглаживает поясницу, губами водит по острой линии челюсти. — М? — мычит он вопросительно, не отрываясь, и Сехун упирается ладонями в плечи, отстраняя от себя и смотрит серьёзно. — Тебе ведь работу нужно закончить. — Потом. Чонина затапливает нежностью, своей и чужой, что читается во взгляде. Студия немного не то место, но Чонин подхватывает его под бедрами и несёт к кушетке в углу, осторожно кладет на неё спиной и нависает сверху, не переставая выцеловывать молочную шею, беззащитно открытую для жадных ласк. Сехун ерзает и тихо стонет. — Ну хён. — Ты же устал, — насмешливо поддевает его Чонин, и Сехун оскорбленно фыркает, толкая его в грудь и садясь сверху. Пуговку за пуговкой расстёгивает до конца рубашку, глядя потемневшими глазами. Сейчас, возбуждённый и нуждающийся, с блестящими зацелованными губами, румянцем на щеках, выгибающийся в чужих руках, Сехун действительно произведение искусства и делиться им таким не хочется. — У тебя нос в краске, — хихикает Сехун. — И щеки. Чонин улыбается. Сехун выглядит как в первую встречу. В простой белой футболке с глубоким вырезом и тёмных джинсах с разодранными коленками. Он тогда ведь ещё совсем мальчуганом был, как и он, и этот дух бунтарства проявлялся в одежде. — Я люблю тебя, — просто говорит Чонин, и Сехун разочарованно стонет. — Ну почему именно сейчас? Весь настрой сбил. Сехун пытается соскользнуть с его колен, но Чонин крепко держит его за талию, толкается бёдрами вверх и подмигивает. — Не знаю как у тебя, а у меня всё стоит. — Ты худший. — Но ты ведь меня любишь? — Определённо.