ice flowers

Чунмён не знает, где и когда успел проколоться. Когда собственный взгляд перестал выискивать в толпе знакомую макушку, но стал отмечать разворот плеч, длинные ноги в неизменно рваных джинсах и узкие лодыжки. О Сехун в школе для многих был эталоном, холодный снаружи, он удивительно легко сходился с людьми, и вокруг него на переменах всегда собиралась толпа, причем разного возраста. Чунмён с недавнего времени в эту компанию входить перестал. — С днём рождения! — у Минсока дурацкий колпак набекрень и бутылка дорогого виски подмышкой. Чунмён морщится. — Ага, — он готов захлопнуть дверь перед носом, но Минсок уже орудует на его кухне, пытаясь найти подходящие закуски. — Ну что за бардак? — под нос возмущается Минсок. Чунмён припирает косяк плечом и смотрит на него незаинтересованно. Ему хочется страдать о своем возрасте и чтобы Сехун был здесь. Сехун всегда скрашивал его вечера раньше. Они либо смотрели фильмы, либо делали уроки, изредка отвлекаясь на перебрасывание бумажных снежков, либо просто говорили ни о чём. Но теперь с ним только Минсок, который уже принял стойку, и только Чунмён даст добро, как тот, словно ищейка, схватит швабру и начнёт драить квартиру. — У меня не то настроение, — отрезает Чунмён и уходит в гостиную. Минсок появляется спустя пару минут, ставит закуски на стол и откупоривает бутылку, выпивая из горла и передавая Чунмёну. — Тогда просто напьёмся, иначе зачем ещё друзья? Чунмён улыбается и делает глоток. * — Хён, блин, хён, просыпайся, скоро родители придут! — Чунмёна грубо пихают в бок, голова раскалывается от бурлящей в ушах крови. Он стонет, еле открыв рот. Корочка на сухих губах лопается с глухим звуком. Голос прорывается будто сквозь плёнку, испуганный и торопливый. — Хён! Вставай! Чунмён краем сознания узнает голос Сехуна и поднимает голову. Глаза с трудом разлипаются, и свет больно бьёт по раздражённой сетчатке. — Сехун? — Хён, пожалуйста, — у Сехуна плаксливый голос. — Они не должны увидеть тебя… Таким. Чунмёну не нравится эта пауза, но он переворачивается на спину, пару минут залипает в потолок, широко зевает и поднимается. Он в одних боксерах в светлой сехуновой комнате, а перед ним сам Сехун с его комковатой одеждой в руках и широкими от нервозности зрачками. — Одевайся, — Сехун передает ему одежду и вылетает из комнаты. Чунмён бездумно одевается, часто отвлекается, чтобы почесать спину. Она зудится и странно шуршит. Чунмён натягивает бейсболку и осматривает комнату. Здесь ничего не изменилось, тот же шкаф, то же зеркало в полстены и фотографии на ней разные. Чунмён почти на каждой присутствует. Чунмён рассматривает школьные учебники Сехуна, когда тот зовёт его завтракать. — Ложная тревога, — говорит Сехун, когда он садится за стол, подгибая ноги под себя. — Родители до вечера на работе. Будешь рис? Чунмён качает головой. В горле сухо и подташнивает. — Кофе бы, — Сехун кивает и отворачивается к турке. Чунмён прокашливается. — Что вчера случилось? — Ты не помнишь? — Сехун не поворачивает головы, но его плечи напряжены. Мышцы аккуратно перекатываются под плотной майкой, и Чунмён откровенно залипает. — Не-а. Не помню. Помню только Минсока и бутылку виски. — Ага, а как насчёт три? — Сехун выключает плиту и всё-таки поворачивается. На его лице ухмылка. Чунмён хмурится. — Нет, мы не могли. Откуда бы взяли? — Чанёль подогнал. Он меня к тебе и привёз. Хотя сначала вы к его мастеру заехали. — Что? — Чунмён неосознанно заводит руку за спину, касаясь зудящегося места кончиками пальцев — нормально не достать, и Сехун кивает. — Правильно думаешь, хён. — Нет! Чунмён подскакивает, подбегает к зеркалу, стягивая футболку. Пленкой закрыта темная татуировка. Чунмён с трудом в ней узнаёт собственные инициалы, переплетённые с сехуновыми. — Твою мать, — стонет он. — Это Бэкхён предложил, — Сехун смотрит на него с улыбкой. — Ты в общий диалог написал. Спросил, какая татуировка круче. Ну Бэкхён и сказанул, что имя вечной любви. Чунмён почему-то смущается и отворачивается, но в зеркале все равно отражаются его бегающие глаза и сжатые в замок пальцы. — Никогда не буду больше пить с Минсоком, — бурчит Чунмён. — А мне понравилось, — Сехун обнимает его со спины, кладет подбородок на плечо. — Ты поэтому меня избегал? Чунмён молчит. Все действия говорят сами за себя, а вслух он не признается. — Плохой хён, — Сехун жмурится самодовольно, и Чунмён бьёт его локтем, выбивая воздух, выпутывается из объятий, глядя обиженно. — Я как придурок себя вёл вчера, а тебе бы шутки шутить. Сехун вздыхает, трёт затылок. — Я просто… Ну… Не ожидал. Вы завалились ко мне с Чанёлем ночью, ладно хоть родителей не было, Чанёль тебя мне скинул, пожелал любви и незащищённого секса. А ты стоял, глазами невинно хлопал и вдруг раздеваться начал. Я чуть коньки не отбросил. — Прости, — Чунмён извиняется искренне, хотя не чувствует себя виноватым — потому что не помнит ни черта. — Этого не повторится. — А если я хочу, чтобы повторилось? — Сехун застенчиво опускает взгляд, и Чунмён улыбается. — Вот выпустишься из школы, там посмотрим. Сехун оскорбленно вздергивает брови, когда Чунмён уворачивается от его радостных объятий. — А вчера тебя такие формальности не останавливали.