Parallel lines

Юнги думает, что в этот раз прокатит, как всегда. Что Чимин сопля безвольная, которая влюблена настолько, что переспит с ним, наплевав на расставание и новый, только выстроенный, уклад жизни. И он прав. Юнги не отделяется от него ни на секунду, лижет щёки, губы, руками стаскивает лонгслив и тащит за ширинку на кровать. Чимин опьянён, ему больно и обидно, что вот, блять, опять. Но от этого хочется не меньше. Юнги его приласкал сейчас, и Чимин со слезами на глазах несётся к своему хозяину — сменил же гнев на милость! Юнги стоит отпустить Чимина только на минуту. Он раздевается спешно, вставляет в себя пальцы — знает, что Чимина всегда ведёт от этого. Он вроде как снизу и предлагает себя, но это имеет власть над мелким получше принуждения. Не в этот раз. Чимину хватает одной только минуты без губ, языка и рук. Юнги допустил ошибку, когда отпустил. Чимин отстраняется из его рук настолько, что смотрит на всё словно издалека. Он разгоняется от жгучей обиды до гнева за эту одну минуту. Юнги раскрывается перед ним, мани́т пальцем, стонет и не замечает. Чимин наклоняется, словно как обычно, смотрит в глаза испуганно, совершенно трезво и влепляет смачную пощёчину. Встаёт, спешно натягивает верх — даже не смотрит на него и выходит из спальни. Юнги лежит с раздвинутыми ногами, пальцами мокрыми от смазки, со стояком и весь нараспашку. Прикрывает горящую щёку ладонью. Ещё никогда он не был так уязвлён. Получить под дых, когда полностью раскрыт, но ощущаешь себя на коне и чувствуешь королём — самое острое, что может случиться. Вот у тебя вся власть, а через секунду ты падаешь на самое дно. Он слышит, как Чимин где-то в коридоре закрывает за собой дверь, медленно, побито сводит колени вместе, скукоживается и дрожит от вот-вот прольющихся слёз. Он чувствует себя шлюхой только сейчас, после Чимина. Не тогда, когда изменил ему. Это был его жест всевластия. Нельзя изменить тому, кому не верен изначально, кого считаешь ниже себя. У тебя таких много. Но только что такой тюфяк Чимин выбросил такого уникального его. И Юнги чувствует, как резко подешевел. Чимин уходит домой и плачет. За что Юнги с ним так? У них было всё, но чувство, словно его легко заменить, ненавязчиво витало где-то на задворках. Когда старший не брал его на посиделки с друзьями, проводил свои выходные за любимым хобби, а на предложение погулять отвечал, что подумает, ведь его могут ещё куда-то пригласить. Юнги относился к его времени наплевательски, а к своему очень строго. Чимин отмахивался от этого чувства слишком долго, пока Юнги не сунул доказательство ему прямо в лицо, как грязную обоссанную тряпку. Посмеялся с видом «стерпит, не уйдет». Чимин всё же ушёл. Больше потому, что нуждался в жалости к себе, в драме, но всё же. Рассказал друзьям, которые, конечно же, поддержали, приютили. Но стоило Мину поманить пальцем, примчался, как собачонка. А Юнги встретил его с видом «ну, погулял и хватит». Чимин изголодался, но стоило хлебнуть жадно, как понял, что вкус-то уже не тот. Юнги его обижал так много и хотел обидеть ещё раз. У Чимина оборвалось. Он Чимина не любит. А Чимин, похоже, любил не его.