Parallel lines

— Чимин, заебал! Свали, — Тэхён пихает ногой старшего, чтобы исчез из кадра, а тот хряпается на пол с довольным смехом. Юнги наблюдает за всем этим делом из недр кресла и сыто улыбается. Чимин самое, пожалуй, нескладное существо на планете. Ну, дурак дураком же! Что ни слово, что ни действие — одно смущение. Как ляпнет что, так хоть стой, хоть падай. Хоть первый сайфер в студии вспомнить — фейспалмами себя в землю вбить можно. Зачем Чимин включает мачо, говоря на английском, вообще неясно, зато неловко до пизды. Делает он, а стыдно почему-то Юнги. Это, быть может, и зацепило в мальчишке больше всего. К нему нельзя остаться равнодушным, Шуга пал жертвой дебильных наигранных домогательств на камеру и простяцких выклянчиваний его хавки, когда они все дома в растянутых, но чистых трениках босые ходят. Стремные прикосновения и звуки на публику, «хён, я голодный очень» и глупые блестящие глаза в общаге. Вот в камеру лезет постоянно. Как, блин, магнит. Очевидно, обожает собственную морду в объективе, хочет и требует внимания. Как только в общаге кто-то пишет лайв или для себя снимает, Чимин выпрыгивает, как чёрт из табакерки, и прёт свое улыбающееся широкое табло в кадр. Юнги откровенно наслаждается тем, как макнэ-лайн вошкаются на полу, сначала понарошку избивая Чимина ногами, а затем путаясь в клубок гиперактивных шумных долбоящеров. Погодите-ка. Камера для Чимина — магнит. Эта светлая мысль недолго озаряет голову Шуги, долго он только новую видеокамеру себе на сайте выбирает. * — О, хён, ты же раньше только фоткал, — говорит Чонгук, когда подходит к Юнги со своим фотоаппаратом. У них съёмки для фотобука к новому альбому, и они на природе. Юнги устанавливает свою камеру на штатив и берёт вид на панораму. — Я подумал, это не должно сильно отличаться. Чонгук поднимает бровь, но ничего не говорит. Шуга честно не знает, что делать с камерой. Он снимал раньше только природу или городские окрестности. Идея подразумевала просто включить и поставить на видном месте, а Чимин должен был услышать зов ловушки и прибежать на него. Всё. Юнги не был тупым, но и особенно умным не считался. Наверное, не следует Чимина про себя дурачком называть. Но внезапно этот дурацкий недо-план срабатывает, и чиминья мордашка выпрыгивает снизу и появляется в кадре. Шуга тихо ликует: этого реально хватило! Он хмурит брови, выказывая младшему своё неуважение относительно того, что тот поправляет волосы и макияж, глядя в окошко камеры как в зеркало. — Чимин. Тут панорама, вообще-то. Пак дуется, показывает ему язык, а камере V и сбегает. Юнги бы искренне хотел, чтобы тот покорчился подольше, но не отругать его было бы невхарактерно и подозрительно. Надо придумать что-нибудь ещё. * Все сидят на диване и смотрят телек, кроме Джина, который спит, а Шуга топчется у двери, не зная, как подойти и что вообще делать. Неудобно как-то. Камера в руках запотевает от рук, штатив мешается. Ну не ставить же это всё без предупреждения, в конце концов?! — Хён, а ты чего… там? — вдруг приходит «на помощь» Хосок. Юнги чешет затылок, смотрит на камеру. — Не знаю. — Чего не знаешь-то? — Хоби подходит, смотрит на камеру тоже. Все обращают на них внимание. — Снять что-то хочешь? — Что там? — Юнги камеру принёс. — Ты же не любишь видео снимать, — впаивается Намджун. Юнги ответить нечего, его лицо медленно нагревается от смущения. Врать он не умеет, умалчивает тоже херово. — Ооооо, а давайте снимать видео-реакции! Тэхён прибегает и чуть ли не с мясом вырывает камеру из рук старшего. Все его шумно поддерживают. Юнги ничего не остаётся, кроме того, чтобы присоединиться к ним на диване. — Здесь же нет панорам, или ты нас всех за деревья принимаешь? — Чимин скрещивает руки на груди и на возящегося с аппаратом Тэхёна даже не смотрит. — Обиделся что ли за тот раз? — Нифига. — Обиделся же, — Шуга настаивает. — А вот и нет! Чимин злится и смотрит в упор. Прямо в личное пространство. И Юнги не может это выдержать, ему неловко от всего, что Чимин творит. Никто на них внимания не обращает, все заняты новой игрушкой и снимают то, как они шокированы действием пенки для умывания из рекламы. Хосок уже пытается найти по кабельному какой-нибудь американский канал с магазином на диване. То, что никто не знает английского, его не останавливает. — Ну, это. Извини, — Шуга откашливается и отодвигается чуть дальше. Чимин молчит и смотрит телек. — Чимин-а? — Чего? — Ничего, блин! — Ай! — Чимин хватается за щеку, которую Юнги больно потянул. — Хён, ты придурок! — А ты не обижаешься обычно по всякой ерунде, — говорит. А у младшего чуть ли не слезы в глазах стоят. — Блядь! — Мин вопит от боли, потому что Чимин кусает его за руку. Отца ж его за ногу! Никогда мелкий ещё никого не кусал, тем более его. Пак встаёт, отпинывая Шугу ногами и уходит. — Охуеть. Юнги обескураженно сидит ещё пару секунд, а потом поднимается следом, потому что это вообще ни разу не обычно. — Чимин? — Тот не отвечает, а дверь в комнату оказывается заперта. — Чимин, ну извини. И за щёку извини, — он ходит под дверью, как неприкаянный, не зная, что там ещё говорят в таких случаях. — Хочешь, я тебе кексов испеку? Ну, таких. Красных, с кремом. А вокруг тишина. Да ёбана. Да что ж ты делать-то будешь? Обиделся, пиздец. Да и главное, на что? Как будто в первый раз из кадра выгоняют. Ну, за щёку можно было и правда не щипать. — Короче, кексы. С пропиткой. И только попробуй не съесть. Он стоит ещё некоторое время, не желая уходить просто так, но и не зная, зачем остаётся. А потом возвращается в гостиную и отбирает видеокамеру в самом разгаре съёмки. Он её не для этого покупал. Вот так вот тупые планы и летят, как веник над Парижем. * Следующие четыре дня Чимин намеренно игнорирует всё, что бы Юнги ни снимал. Сколько бы ловушек он ни ставил. На ви-лайв тоже не приходит, а ведь Шуга их почти никогда не делает. Кексы не трогает тоже, их едят все остальные, Юнги только рукой машет. — Ну и? Чимин подскакивает на месте, хватаясь за сердце. Юнги застаёт его в ванной, подойдя тихо, как приведение. — Блядь, хён! — Так блядь или всё-таки хён? Пак дуется, смотрит ты-что-дурак-что-ли взглядом и пытается выйти и оставить Юнги опять наедине с этим дебильный вопросом. Никуда Шуга его, конечно, не пускает. — Слушай, если бы знал, что тебя это заденет, не стал бы делать. Я не хочу, чтобы ты огорчался. Хочешь, буду вместо панорам только тебя снимать? Можешь хоть камеру себе забрать, пофигу вообще. Суть в том, что я не имел мотива преступления, даже за убийство по неосторожности дают только условный срок. Чимин фыркает. — Хорошо, я понял. Я не обижаюсь. Всё? — Я это не для себя делаю. Может, поговорим о том, что тебя задело? — такта и терпения у Юнги остаётся всё меньше. Если Чимин не пойдет навстречу, то придется опять сдаться. Разговоры не для него, Шуга умеет только делом показывать свои намерения. Лицо младшего на секунду меняется на испуганное, а потом на задумчивое. — Ладно, хён. Не надо разговоров, я правда не злюсь. Да и… ты тоже извини. Кексы вкусными были. — Ты пробовал? — Чонгук принёс. — Ладно. Иди сюда, — Юнги раскрывает объятия и неловко прижимает к себе Пака, похлопывая его по спине. — Так хочешь камеру себе? — Я не ребёнок, чтобы награждать меня за примирение. * Чимин всё-таки принимает награждение: Шуга вынужден снимать его тренировки, чтобы тот оценил ошибки со стороны. И это то ещё испытание. Если смотреть на дурачество младшего было неловко и смущающие, то Юнги не знает, как назвать то чувство, которое появляется, когда Чимин танцует свою современную хореографию. Как минимум тотальный стыд. Однажды этот стыд скрыть не удается, и Чимин смотрит на стояк Юнги своими огромными удивлёнными глазищами. В то же самое время случается и то, что Чимин садится рядом, бедром к бедру, с замершим от страха Шугой и спрашивает: — Я тебе нравлюсь или ты просто похотливый извращенец? Юнги бы ответил, что и то и другое, но отвечает только: — Нравишься. — Ага, здорово, — а потом: — Ты мне тоже. — Прикольно. — Ага.