Алатсу

Ваня помнил и лелеял тот момент, когда сегодняшнее утро лилось спокойной и безмятежной нирваной, а он сидел в их небольшой библиотеке и дочитывал уже давно начатую книгу, когда эту атмосферу всеобщего дзена нарушил ворвавшийся в комнату Мирон. — Бля, Вано! — расстроенно позвал мужчина. — Что такое? — тут же участливо отозвался Евстигнеев. — Я самый нерадивый хозяин, — с досадой произнёс Мирон и присел на широкий подлокотник кресла, на котором сидел Ваня. — Эу, — с улыбкой окликнул Рудбой, тыкнув Фёдорова в плечо, — Чё стряслось? — мужчина тяжело вздохнул: — Помнишь наше празднование шести лет? — вскользь осведомился артист, на что Ваня кивнул. Он прекрасно помнил, как они оба не хотели ничего отмечать, но все ребята так настаивали на том, что это значимая дата и грех не отметить, что в итоге пришлось собрать самых близких друзей на квартире и культурно провести вечер. — Так вот, — оборвал ход его мыслей Мирон, — Женя тогда подарила мне лимонное дерево… — Да, потому что ты всех заебал этим желанием вырастить лимоны и посмотреть, как это происходит, — закатив глаза, дополнил Ваня, — Ну. — Моё лимонное дерево сдохло… — Ваня вглядывался в серьёзный взгляд отдающих холодом глаз, а затем вдруг захохотал. Нет, ну правда! Ване, конечно же, было по-своему жалко и дерево, и прекрасно он понимал досаду Мирона, да и Женькин подарок, как-никак, но… Но, сука, как же забавно выглядел такой «злой» по типажу Фёдоров, который сидит сейчас на подлокотнике и смотрит на партнёра с таким диким укором, из-за того что тот хохочет над сдохшим лимонным деревом. — Бля, Евстигнеев, сейчас actually не смешно, — максимально серьёзно выдал Мирон, и Рудбой всё же усмирил свои эмоции, несмотря на то, что после этой фразы новая порция смешков только засела в его горле. — Да ладно тебе, — наконец догадался сказать Ваня, — Можно купить новое. — Мирону захотелось включить что-то детское из разряда: «а я хочу только это дерево, только это!», но данная мысль меркнет в его голове так же быстро, как появляется. — Это как у Гоголя, — вдруг сравнил артист, — Ему кто-то… Данилевский вроде… Ой, хуй знает: кто-то, в общем, подарил Николаю Васильевичу собаку, а он в тот момент работал над романом, и та сдохла от голода, потому что Гоголь просто-напросто забыл о её существовании. — у Рудбоя округлились глаза: — Правда что ли? — Мирон кивнул. — Ну да! — скептически отозвался на этот жест Ваня, — Цитаты у тебя тоже были из «Горе от ума»… — Да хорош! — с улыбкой перебил его Мирон, махнув на Ваню рукой и нахмуренно зажмурившись, — Ну проебался, с кем не бывает? — Да ты по жизни проебался, — инстинктивно ляпнул Ваня, но Фёдоров на это лишь хохотнул: — И начал с того момента, когда подошёл познакомиться с тобой на той фотографической выставке… — Чё?! — Рудбой неожиданно впился пальцами в Фёдорова и под его низкий и чуть сиплый смех, слегка толкнул того в плечо. Мирон оперативно вскочил на ноги и, всё так же хохоча, выбежал из комнаты. Ваня же, с улыбкой процедив сквозь зубы что-то вроде «засранец», кинулся следом, скользя носками по белому линолеумому. Мирон очень забавно и по-детски оглядывался с широкой улыбкой, иногда восклицая в пустоту какие-то звуки и слова. Ваня же настиг его только в их спальне. Схватив партнёра за запястье, Рудбой резко притянул того к себе и принялся щекотать: — Во-первых, это была не выставка, а инсталляция! — вещал тот, пока Мирон брыкался и неестественно хохотал, — А во-вторых, не ты со мной познакомился, а я с тобой! — Да, как же… Ой-ой-ой, всё, хорош, Вано! Ай, блин, щипаться-то нахуя, спятил?! — парни могли бы ещё долго дурачиться и вступать в наигранные конфликты, но вдруг весёлый и раззадоренный взгляд Фёдорова упал на его книжную полку. Его взгляд постепенно мерк по мере того, как он вглядывался в иссушенный голоданием куст. Ваня тоже теперь стал серьёзным, а затем, подумав секунду, молча направился к полке. Его ноги в белых носках мягко ступали по пушистому ковру, пока он наконец не дотронулся до блюдца, на котором стоял белый горшок с деревом. Ваня подобрал и раскрошил между тонких пальцев сухой тёмно-зелёный и крохотный листочек. — Мда… — выдохнул он. Ему вдруг почему-то стало даже как-то грустно и совсем невесело. Мирон молча подошёл к нему и принялся аккуратно трогать сухие листья, явно о чём-то задумавшись. — Слушай, Мирка, — невероятно добро и участливо позвал Ваня. Фёдоров не ответил. — Ну ты чего, эй? — совсем другим тоном позвал Рудбой, потому что уже не было смешно и на йоту: он очень осторожно приобнял Мирона за плечи и склонил голову к его затылку в поддерживающем жесте. Солнце бесшумно и очень уютно разливалось по их в серо-белых тонах спальне, идеально сливаясь с вечно царившей здесь невероятной атмосферой чего-то необъяснимого. Гармонирующий с полкой белый горшок всё ещё наблюдал перед собой двух стоящих молча парней. — Ты пойми, — сухим и чуть тихим голосом вдруг произнёс Мирон, — Я ведь не долбаёб. Не в дереве дело. А во мне, — Рудбой недоумённо свёл брови, и только теперь Фёдоров поднял на него прямой и строгий взгляд. — Дело в том, что я угробил то, что от меня зависело: неважно, будь это цветок, куст, дерево, или… — Не продолжай, — болезненно покачав головой, искренне попросил Евстигнеев, когда взял в толк, к чему клонит его столь чуткий партнёр, — Я понял. — они безмолвно смотрели друг другу в глаза, пока Ваня не коснулся его ладони и не приблизил её к своим губам. У Мирона вспыхнуло лицо. — Вань… — он пытался безрезультатно отнять руку. — Не дёргайся, — строго приказал Рудбой, а затем приблизился к его уху и тихо-тихо продолжил: — Мирон, просто запомни: ты был бы шикарным… — его последующие слова тягуче утонули в уже уходящем солнечном свете.