Сборник.

Когда отец Мэттью пребывает в своё новое место служения - тихую церквушку в глуши материка, - первое, что он видит - заискивающая улыбка одной из прихожанок. Она некрасива в прямом понимании этого слова - высоченная, смуглая, с острым лицом и неправильным прикусом, но она просто дьявольски привлекательна. Мэтт неуверенно сдержанно улыбается в ответ и юркает внутрь церкви. За алтарём стоит священник, и Мэтт, подождав, пока прихожане разойдутся, чтобы не задеть никого разлётом плеч, подходит. Минуты бегут, но священник не обращает на него внимания. - Здравствуйте? - привлекает к себе внимание отец Мэттью. Священник вздрагивает и поворачивает голову, а Мэтт, наконец, понимает, что собеседник слеп. - Здравствуйте, - после долгого молчания кивает тот. - Вы на исповедь? - Нет, - Мэтт чуть оттягивает воротник рубашки. - Я епископ. - О, - священник наклоняется, поднимая с пола трость, после чего шагает вперёд, удачно огибая Мэтта справа. - Пойдёмте, я отведу вас к отцу Габриэлу. Мэттью перекидывает свою небольшую сумку с вещами в правую руку и идёт следом. Для слепца священник идёт очень резво, но Мэтт списывает это на знание места, где живёшь и проповедуешь. Он и сам помнил свой прежний приход как собственную ладонь, со всеми лабиринтами и коридорами. Его приводят в светлую капеллу, где за широкими дверями слышится литургия. Священник тихо проскальзывает в приоткрытую дверь, Мэттью оглядывается и прячет сумку в складку шторы за небольшой колонной; поправляет рубашку и прилаживает волосы: не бог весть как одет, конечно, но переодеваться в сутану сейчас явно не время, - и просачивается в капеллу следом. Первое, за что цепляется взгляд - яркий огонь волос под распятием. Первое, за что цепляется слух - голос, что читает Евангелие. Мэттью примерзает к месту прямо у двери вместе со слепым священником, который его сюда привел. Местный архиепископ на секунду поднимает глаза от священного писания и Мэттью снова чувствует то же самое, что при входе в церковь: воистину дьявольскую тягу. Они несколько секунд удерживают зрительный контакт, и Мэтт выдыхает только когда зелёные глаза снова опускаются в Евангелие. Когда литургия заканчивается, слепец ведёт его по краю к алтарю, чтобы не мешать выходящим прихожанам. Архиепископ о чём-то тихо переговаривается с почти плачущей прихожанкой, держа руки на её плечах, на подходе Мэтт успевает уловить только обрывок разговора: - Господь милостив к своим детям, София, но есть вещи, которые мы должны преодолевать сами. Вашему сыну нужен не Бог, а врач, ибо душа наша принадлежит Отцу, а тело - нам самим. Мэттью почему-то искренне проникается этими словами, а женщина только трёт усталое лицо ладонями, целует архиепископа в широкий перстень на пальце и уходит. Слепец смиренно ожидает, пока она отойдёт достаточно далеко. - Отец Габриэл, прибыл новый епископ. - Вижу, - добродушно усмехается Габриэл. - Спасибо, отец Роллаф, дальше я сам. Роллаф кивает и стремительно уходит, оставляя Мэттью наедине с этим дьявольски привлекательным...стоп. С каких пор мужчины стали привлекать Мэтта? Дьявольщина какая-то. - Отец Мэттью, верно? - Габриэл осматривает его с ног до головы. - Вы налегке? - Моя сумка, - встряхивается Мэтт. - Я оставил её по пути, если подождёте, то я мигом. - Только если мигом, - улыбается архиепископ. Мэтт кивает и прытко возвращается в коридор за сумкой, рыщет в темноте шторы, а когда поворачивается, сталкивается грудью с Габриэлом. Тот смотрит сверху, держит в руке Евангелие, и в полутьме коридора он натурально похож на демона. - Какая удача, что нам как раз в эту сторону, - снова улыбается архиепископ. Мэтт только кивает, пропуская его вперёд. Интуиция, никогда не подводившая отца Мэтта, сейчас вопила о бегстве, да ещё и ощущение это странное...в мирской жизни Мэтт называл его «не проеби», впрочем, и сейчас про себя не менял названия. В конце-концов, Господь милостив к тем, кто приходит к нему через тернии. Габриэл ведёт Мэттью через коридоры, уверенно ступая практически в полной темноте, выводит во внутренний двор. После полутьмы даже свет заходящего солнца режет глаза как лезвие, Мэтт непроизвольно жмурится. <...> - Изыди, отродье Дьявола, - Мэтт пятится назад, натыкается спиной на алтарь и выставляет вперёд руку с распятием. Габриэл с секунду смотрит на крест и Мэттью успевает подумать, что его это и правда отпугивает, но потом архиепископ поднимает на него красноречивый взгляд. Взгляд, говорящий: «ты совсем дурак, да?» Габриэл спокойно касается распятия, двумя пальцами отодвигая его с пути, и наклоняется так близко, что епископ чувствует на своём лице чужое дыхание. - Господи, - пальцы на кресте сжимаются сильнее, но Мэттью не смеет использовать святую вещь в качестве оружия. - Не поминай всуе, - тихо напоминает Габриэл и осторожно его целует. Мэттью задыхается от возмущения и омерзения, но силы оттолкнуть дьявольское отродье появляются только когда чужое колено вклинивается ему между ног. - Ты совсем совесть потерял?! Мы в доме Господа, как ты вообще смеешь тащить сюда свои плотские, - его бесцеремонно хватают за пах и Мэттью издаёт звук, похожий одновременно на крик и плач, хватается за алтарь, чтобы не упасть. <...> - И что же, я не могу верить во спасение души? - проникновенно улыбается Габриэл, кокетливо склоняя голову. - Нет, - эхом отзывается Мэтт, сжимая пальцами распятие на груди, словно оно способно защитить от демона. - У тебя нет души, которую можно было бы спасти. Улыбка с лица вампира стирается в ту же секунду. - Да что ты, - он криво усмехается и епископ видит в этом оскале тень скорби. - Да, - кивает Мэтт больше самому себе, нежели Габриэлу. - Ты убиваешь людей и пьёшь их кровь. - А вы убиваете коров, свиней, птиц и много ещё кого, чтобы поживиться их плотью, - хмыкает вампир и наклоняется, стягивая со спинки кровати свою сутану. - Молчу уже про то, что некоторые из вас убивают друг друга ради денег или власти. - Это души, сошедшие с пути Божьего, - Мэттью накрывает глаза предплечьем. - Грешники, которых соблазнил нечистый. Их души всё ещё можно спасти, потому что они не отдали их Дьяволу. Габриэл только вздыхает, возвращается на кровать - матрац проседает под его весом, ведёт холодной ладонью по груди епископа и невесомо целует в запястье, закрывающее лицо. - Ты свою душу потерял там, у алтаря, или когда возлёг со мной? - Когда приехал, - беспомощно огрызается Мэтт. <...> - Ты что тут делаешь? - удивляется Мэтт, натолкнувшись на Габриэла во внутреннем дворе. - А? - Тот непонимающе осматривается, оценивая крошки в руке и сидящих на пальцах воробьёв. - Птичек кормлю, вроде бы. - Это я вижу, - рычит епископ. - Почему ты на солнце? Разве вы на нём не сгораете? Габриэл пару минут молчит и смотрит прямо как тогда, у алтаря, с ярким вопросом в глазах. Солнечные лучи путаются в его и без того ярких волосах, бликуют алым и Мэтт завистливо поджимает губы. Красивый, зараза, самый настоящий Дьявол. - Ты меня демонизируешь, - наконец, выдаёт Габриэл. - То крестом напугать пытаешься, то солнцем. Я ж не упырь какой-нибудь. - Упырь и есть, - Мэтт нервно оттягивает воротник, а потом подходит и присаживается рядом, протягивая руку и аккуратно потерев пальцем воробья по спинке. - Если попытаешься чесноком накормить, я тебе потом смолы в шампунь налью, понял? - весело фыркает Габриэл. - А что, чеснока вы тоже не боитесь? - тоскливо спрашивает Мэттью. - Нет. Я лично ещё и на вкус его не переношу, слишком остро. - Опилки? - Я что, по-твоему, настолько тупой, что буду считать каждую опилку вокруг кровати? - И что, осиновый кол тоже бред? - Господи, - Габриэл закатывает глаза и поднимает лицо, очевидно прося у всевышнего помощи. - То есть, если вогнать кол в сердце человеку, тот постоит, посмакует ощущения и пойдёт дальше? Мэттью обиженно замолкает.