Средь нехоженых троп

Зал пыхтит, зал стонет - собравшаяся здесь толкучка неведомо сколько времени уже стоит и неведомо чего ждёт, а их добрая половина усиленно фотографирует все и вся. На память, скажут они. Ведь выпускной все-таки, долбанная выдача тех самых бумажек, которые, например ему - Славе Машнову - никогда и нигде не пригодятся, потому что его судьба заведомо предрешена: о дальнейшем обучении можно забыть, как и о красной корке этого самого аттестата. Можно быть совершенно уверенным, что когда тот отведет глаза, в один прекрасный момент эта книжка окажется в мусорном баке, а потом и на свалке - как позор на родословной всей его семьи. Та женщина, которая должна по сути зваться матерью, а зовется просто и ясно Надя, очевидно, если не первой предложит эту идейку, то явно в ней поучавствует по указке своего любимого муженька, его отчима. И поэтому, наверное, его он благодарить должен, что не появится ни на одной из тех самых фотографий, ведь с фингалом под глазом не так уж красиво он будет смотреться. Но стенке, которую он поцеловал, можно посочувствовать едва ли не меньше - Слава все-таки здоровая дылда, и по известке пошла крупная линия. И из-за чего? - Ах ты блядь, где шастала, сука?.. Надя и вправду больше похожа на блядь, чем на ту Надю, что он знает; поэтому и неудивительно, в общем-то, что у её мужа есть к ней претензии. И вроде все равно, а ударить не дал. Мать все-таки, какая никакая. Но не прав, отчасти, признаётся, поэтому и позволил размазать себе по стенке, наказывая, теша себя тем, что он хотя бы боль физическую может чувствовать, а не то, что эти неадекватные, вечно пропадающие в наркотическом дурмане или запое круглые недели. Но кто-то толкает его, вырывая из тех самых воспоминаний, кто-то говорит ему, чтобы шел что-то получать... А Слава думает: зачем он здесь? - Поздравляю, Вячеслав, - а директор - лысоватый и пухлый - ещё и помнит его имечко, пожимает своей маленькой ладошкой его огромную лапу, но пальцы не могут обхватить ту полностью. Классная же улыбается, разинув красный рот. Наконец его отпускают. Обувь шаркает по полу как-то по-смешному палевно и будто намеренно, но когда Слава закрывает дверь квартиры, легонько придерживая её, окромя звука его собственных слоновьих шагов ничего и не слышит. Так или иначе он здесь ненадолго; вешает свою старую курточку и прошмыгивает на кухню, отмечая предсказуемо заваленный посудой стол и в принципе полнейший срач в комнате, будто здесь что-то искали. Судя по всему, еду. Потому что пустующий холодильник открыт нараспашку, а дверцы от шкафчиков почти отваливаются, как последствия от сильного напора ищеек. Слава убирается, моет посуду и дарует кухне более респектабельный вид, прежде чем пройти дальше. Гостиная - ещё больший хлам, чем кухня, потому что там присутствует не только покореженная мебель, но и покореженные люди. Надя на диване, зажав во рту уже давно потухшую сигарету, тупо сидит, смотря в упор на выключенный телевизор. И не отзывается на его голос, даже когда он орёт ей в ухо: - Я же, блять, просил, Надь, тут не дымить нахуй. Саша где? У соседей? Надя медленно-медленно двигает губами. Для неё это равносильно "да", большего и не дождаться, поэтому Слава и берет её под локоть, посылая в ванную принимать более приемлимый вид. Операция, проведённая на кухне, успешно завершается и в гостиной: Слава сваливает весь мусор в большие пакеты, и за неделю таки, которую он работал где попало и когда попало и дома не присутствовал, наполняется их целая дюжина. Мимоходом Слава выходит на балкон подышать свежим воздухом, и плетется обратно, но уже в свою комнату - переодеться из парадных джинс и парадной футболки в обычную одежду, того же комплекта, но цвета другого, и валит с накинутым на голову капюшоном, запирая дверь в квартире, чтобы Надя чего доброго, опять не отбросила свою гордость и не побежала к мужу. Когда после трёх стуков ему открывает старушка, Валентина Сергеевна, их соседка, его встречают радостными улыбками, мягкими похлопываниями по плечу и поздравлениями с отлично оконченной учёбой. Она в фартучке впускает его внутрь, и Слава не может не ответить улыбкой, чуя носом уют и какую-никакую, а любовь. В её квартире все иначе: нет хлама, нет грязи и не ощущается боли, настойчиво впитавшейся в стены того места, где он временно проживает. Но не успевает Слава в это опять углубиться, как его почти сталкивают с ног радостными воплями: Сашенька. Его сестренка. - Слава пг'ишёл! Слава пг'ишёл! Сашка картавит во всю, прыгает и скачет как вылитый зайчонок, обнимает его, и её жиденькие светлые волосы прыгают вместе с ней. Она улыбается и хватает его за руку, ведя куда-то и не позволяя ему и слова сказать. В детской сидит за огромным замком, её дружок, Пашка. Он встаёт как взрослый, и Славе приходится согнуться в три погибели, чтобы пожать протянутую ему ладошку. Садится рядом с ними, слушает их детский лепет и запоминает на следующую неделю, когда он опять пропадет и не сможет их увидеть, давая себе причину: вот для чего нужно жить. - Кричала минут десять, чтоб я Сашеньку выпустила. Да я не дала, чего мне тебя волновать, Сашеньку-то неведомо кому отдавать, а? А потом затихла, ушла. И не переживай ты, Славочка, работай спокойненько. Они вместе с Пашей-то сидят, так оно мне и хорошо. Я сяду рядом, займусь шитьем, да смотрю, как они играют. Не мешают, ничуть. Сам-то ты, Слава, как? Ещё, может, тебе выходной взять? А то худой ты больно, жалко мне тебя. Валентина Сергеевна разливает им по кружкам чайку, тихо разговаривает с ним, пока детишки бегают вокруг, мельтеша под ногами с игрушками. Старушка глядит на него с любовью, какой Слава ни у кого, кроме, Саши, и не видывал. Вот кто его любит, Саша да Валентина Сергеевна. Надо жить, надо. Ради Сашеньки, ради них, и нечего жаловаться, если трудно: все равно не попишешь ничего, не изменишь. Так Слава очки предварительно нацепил, чтобы лишний раз её не волновать из-за пустяков, как фингал под глазом. - Порядок, Валентина Сергеевна. Не дадут больше, я и так у них надолго не задержусь, работу новую же нашёл. Будет оставаться что, так я вам деньги давать буду. Да что вы, Валентина Сергеевна, пенсия-то маленькая же. Вам на себя не хватает, наверное, а вы ещё о моей Сашеньке заботитесь. Я тут в Магнит собрался. Да и Сашеньку с собой возьму, любит она кататься на тележке. Вам что купить? Мы и в аптеку заскочить, если что, можем. Старушка склоняет голову и улыбается остановившимся ребятишкам, предлагая им испечь яблочного пирога. Те отзываются радостными криками, а Сашенька спешит за своей курточкой и босоножками, обещая Паше рассказать каждую мелочь, которая будет сопровождать их в Магните. - Чего ж говорить-то, Славочка. Не чужие же люди. Главное же, чтобы у вас с Сашенькой все хорошо было, а я уж как-нибудь да проживу. Одна я, у Пашки-то. Но что если что ж и случится, так ты его к себе возьми, только это мне и нужно, и вот тогда-то я и буду спокойна на небесах. Слава не улыбается и не плачет, а просто целует старушку в лоб и тихо-тихо обещает, потому что знает и видит: долго-то она не протянет. - Сань, что ты там копошишься, а? Саша с чем-то, прижатым к груди, стоит ножка на ножке, обутая в белые босоножки и джинсы вкупе с футболкой. Кажется, в выборе одежды она начинает перенимать большее у Славы, и он её не винит. - Это моё. Секг'ет, - шепчет она заговорчески и весело ступает вниз по лестнице вон из дряхлой многоэтажки, что Слава не успевает и подумать, зайти ли проверить самочувствие Нади. Едва поспевает бежать за Сашкой и смотрит, как бы не споткнуться на испещренной камнями дорожке, временами чередующейся клетчатой плиткой у чужих высоких домов. Деревья мелькают тут и там, а впереди открывает отряд его сестренка. Так они и доходят до дверей магазина. - Ух ты, Слава! Смотг'и! - Она восторженно и бегло осматривает все вокруг: и шкафчики, и ряд конструкций, из которого выпадают жвачки да игрушечные шарики за десять рублей, и двери, открывающиеся, когда к ним подступают люди, будто не видела этого никогда, а жвачных шариков вообще не пробовала. Но Слава обещает ей купить что-нибудь вкусненького на выходе здесь, и таки Саша продолжает вилять от одного стеллажа к другому, сидя в тележке и умудряясь каким-то образом все увидеть и все ощупать. - ...я куплю когда-нибудь нам домик, Сань, и будут у тебя кошка, и будут котята. Просто у нас к этому атмосфера не располагает. Дядя Женя всех котов перепугает, не любит он их, и ничего не поделать... Слава отказывает Саше в постоянной просьбе, но настоящую причину прячет чисто профессионально: может, это и из-за отчима, но скорее из-за того, что он терпеть не может не кошек, а саму Сашу в любых её проявлениях. - Зачем он пг'ишел? Лучше бы его не было. Мама бы вылечилась, и все снова было бы хог'ошо. Да, Слав? Саша говорит не как ребёнок, а как какая-то взрослая, успешно ее подменившая, но и только ребёнок может сказать правду вот так просто, да Слава не успевает прокомментировать это, как слышит грубый голос кассирши, обращающийся к другому парню: - Алкоголь лицам, не достигшим возраста совершеннолетия, не продаётся. Уходите, - Слава поворачивает голову и наблюдает: какой-то пацаненок, видимо, решил, что зелье старения поможет ему в преодолении возрастного ограничения. А так, знаете ли, осматривать человека он всегда начинал с обуви, а у того это дешёвые кроссы; штанишки, похожие на аддидасовские да белая футболочка, волосы ежиком - коротышка, а если и чуть поднять взгляд, Слава видит и его премило поднятый горбатый нос и длиннющие ресницы. Баба - почти. Саша прижимает к себе упаковку вафель и ждёт не дождется, чтобы её открыть и слопать. Она даже и не смотрит и не слушает никого и ничто. Пацан улыбается, опуская взгляд, веселится. Его это забавляет, он глядит в глаза кассирше и будто спрашивает: "что?" - Вы льстите мне, барышня. Я по этой земле уже двадцать второй год брожу, и это на моих летах первый раз, когда происходит такая фигня, - он откровенно смеётся, но водки ему не продают, и чисто по доброте своей душевной да пока Саша отвлеклась, Слава берет эту самую бутылку из цепких пальцев проклятого еврея и покупает её, будто от своего лица. И надо же, работает: Слава настолько дылда, что это прибавляет ему возраста. Кассирша провожает его нежным взглядом, а еврей - прищурив глаза, смотрит на него по-доброму и кивает, смеясь над всей ситуацией. - Спасибо... - проговаривает он начало, подавая ладошку для рукопожатия, а тот продолжает: - Слава, - Машнов кивает и наконец состраивает полноценный портрет по виду этого чела: нищета такая же, как и он сам, но на водку денег хватает, а значит, где-то живёт и чем-то занимается, что приносит больше бабла, чем, например, работа учителя. Или выебистый просто, одно из двух. Пожалуй, второе. Следующее: дрищуга, это точно. Вылитая анорексичка, потому что все на нем висит. Чем-то болеет? Наконец Слава достигает взглядом его двигающихся губ. А ведь он что-то говорит! Но губы пухлые, аккуратно прочерченные невидимой линией туда и обратно. - Слава, Слава! Пошли! - Но когда Слава наконец ловит его взгляд, его неведомо куда начинает тянуть - будто на дно океана, в самую его глубь; сначала на голубой поверхности, безусловно, притягивающей, пока какое-то чудовище внутри тех глаз решает утопить его. Агрессия нулевая, а в движениях парня светится лишь любопытство, но второе пугает сильнее, будто предупреждает: нет. Нельзя. Как раз таки запретный плод слаще, а Слава любитель нарушать правила, последствия чего в далёком будущем вполне могут его убить. Но Слава не экстрасенс, а просто мальчишка, повзрослевший раньше времени и понявший, что все сказки "мамы" Нади в прошлом - брехня. - Как ты говоришь, тебя зовут? - Слава сквозь осязаемый туман чуть ли не мчится, пытается понять, вслушаться, остаться и не ощущать тянущую его за руку Сашу. Именно сейчас она как раз таки не вовремя. - Я не говорил, - парень ослепительно улыбается, но не издевательски, а действительно ярко, как солнце посреди темноты. Слава почти тушуется, пока еврей наконец-таки не называет себя: - Мирон, - и делает такой выебистый небольшой поклон, крепко держа в руке бутылку, что появляется, видимо, верное чувство, будто напичкан нарциссами парнишка. Сашка, явная социофобка и чистый интроверт в настоящем и будущем, явно придерживается того же мнения. Ну, не терпится ей свалить. - Что, увидимся еще? Может, номерок кинешь, поболтаем? - Неведомо откуда в Славу вселяется вся вселенская храбрость. Мирон думает с секунду, а для Машнова это кажется вечностью, но Саша снова тянет его, сильнее, и это все решает. - До встречи, - Мирон салютует ему и скрывается между перекрестков, улиц и дорог, а Слава продолжает стоять как идиот, сколько Саша его не тяни, и чётко ощущает тут влияние не только Достоевского. Но противная дева кусает его. И они пускаются в долгий путь... Домой.