Средь нехоженых троп

Саша опять завернулась в шаурму, и это было жутко милое зрелище, но едва ли ей было легко дышать, так плотно закутавшись в одеяле, что даже и ножка и то не выглядывала, не то, что голова. Она почти висела над полом, а на кровати половину её тела держали какие-то сверхъестественные силы. Слава приоткрыл ей нос от одеяла, когда зашёл в заваленную игрушками комнатушку, и поцеловал в лоб, собираясь зайти к Валентине Сергеевне и попросить её присмотреть за Сашей, от чего-то не доверяя этим прихвостням за стенкой. Теперь эти двое и были только "людьми за стенкой", пока не найдут новое жильё. Особенно, Соня, опять стонущая под Мироном. "Сколько можно уже, бляди?!", - хочет крикнуть им, шибануть дверь, расставить их под линейку и расстрелять, понаделав в их телах дырочек больше, чем нужно. Но на самом деле Слава просто проходит мимо, просто сглатывает ревность вперемешку с обидой и бьющимся теплом в груди и запивает водой эту адскую смесь, прежде чем зайти в свою бывшую, видимо, комнату и попытаться спровадить их на всего лишь день, а вечером они смогут уже привалить обратно, уговаривает Слава. Ему уже на работу надо, а у него даже футболка не глажена, просит Слава. Прямым текстом послать не может, приходится изощряться, креативить как только можно. Это заявление делает их несчастными, пока они не сваливают в какой-то бар. И в квартире становится впервые снова тихо, как в прежние времена. Слава не будит Сашу, а просто берет эту шаурму и несёт в квартиру их соседки, Валентины Сергеевны. Та с радостью принимает ношу и уносит. - Че, блять, серьёзно что ли, дядь? Слава уже привыкает к этому обращению и потому продолжает рассказывать Ваньку о всем случившемся с ним вчера, как о нашествии инопланетян на Землю. - ...повезло, что ещё удалось выгнать, а то так бы квартиру, вполне может быть, всю спермой залили бы. Не удивлюсь, если она скоро залетит с такой постоянной ебкой. Сашу страшно оставлять... Ваня сидит нога на ноге, подложив кулачок под подбородок и то ли превнимательно слушает и сочувствует, то ли издевается, понуро и излишне драматично качая головой, лживо участвуя. - Тебя не пригласили. Какая досада. А Славе хочется ему въебать серьёзно, потому что, блять, как можно попадать прямо в цель уже с первой попытки? Ведь правда: он горюет, потому что под Мироном лежала Соня, а не он, вот это да. - Иди ты на хуй, Ваня, - цедит сквозь зубы на него Слава и хочет пнуть его ногой, да тот увертывается и принимается за нового клиента да ещё и шикает на него, будто училка в школе, когда он изрядно шумел. "Не выражаться" - читает он по его губам и направляет свой кулак, да Светло подпрыгивает, и тот пролетает мимо него. Везёт ведь. Надя звонит ему на работу с заявлением о том, что в их квартире пребывали хулиганы, сломавшие её кровать и Славину, а Слава думает: когда успели Надину-то и прихватить ещё? Надя на веселе и счастлива как никогда, будто экстази или какие ещё таблетки приняла, но на самом деле, причитает она ему во время обеденного перерыва, пущенного её разговорами о любви коту под хвост, это все - любофф. Это её Женя, Женечка, Женек. Любимый её, хоть помри, а он все равно на свете ходить будет, и что интереснее, вряд ли ему потребуется много времени, чтобы пережить эту её смерть, о которой она с таким упоением говорит. А Саша, хочется спросить ее. Ты же хотела вернуться к Сашке, дочке. - Успею я ещё. Чего я в ней не видела? Собственно, она и не отличается от других детей ничем, зачем её выделять? Баловать её, м? А Славу тошнит от таких речей и появляется стойкое желание сейчас же найти Надю и задушить её к чертям, настолько она бесит его своим счастливым голоском, когда Саша все ещё спрашивает, где мама, как она и когда придёт. Наде же вообще, похоже, насрать на то, что у неё имеется дочурка. Муж ей заменяет всех вместе взятых. Скоро Саша привыкнет, да. Но пока она даже малейший шум, способный оповестить о возвращении мамы, слышит. Часто просто сидит и ждет. - Наверное, потому что она твоя дочь? Ты так не думаешь? Тебе не кажется странным, что она видит нашу соседку Валентину Сергеевну чаще тебя и скоро начнёт считать её матерью? Память-то, а особенно детская не вечна, Надь. Ты думай. Слава договаривает и сбрасывает. *** Четверг. Мирон качает головой в ответ на его вопрос, может ли тот свалить с его кровати. Наглеет - не то слово, но с другой стороны это выглядит до черта как мило: развалившаяся тушка, закутанная по голову в одеяло и смотрящая хитро-хитро, точно лисица, каким-то образом желающая его обмануть, заманить в ловушку. Скомканное одеяло оплетает его со всех сторон и боков, настолько Мирон худой и невообразимо маленький под сравнением с двухметровым Славой. Его губы пухлые и растягиваются во вальяжной, спокойной улыбке; он знает, что его не выгонят ни с кровати, ни из дома, а от того власть распирает изнутри. Мирон закрывает глаза, уваливаясь в беспробудный сон, а Слава считает секунды до того, как сможет подойти и лечь рядом - или в крайнем случае - сесть хотя бы на полу и смотреть, смотреть. Как дрожат светлые ресницы... А если спит уж очень глубоко, то можно и пальцами совсем слегка провести по его ежику на голове. Дышать одним воздухом в этой тесной комнатушке на небольшой, развороченной кровати. Уж не чудо ли, не счастье ли это? Гладить, видеть, ощупывать взглядом человека, которого никогда не сможешь коснуться так, как хочешь. Но сейчас он не спит. Бормочет: - Хороший ты, Слава... Спасибо тебе, чтоб я делал без тебя? Я ж живу не здесь, ты, наверное, понял, да? Во второй раз в России по своей воле, но в первый, то был Питер, а это Хабаровск, детка. У меня здесь мама живёт, я её навестить решил летом, пока учусь в Лондоне. Я бы к ней пошёл, да не хочу, чтобы она видела меня таким. Обдолбанным. Слава отбивает какой-то ритм пальцами на полу, а сам вслушивается в слова Мирона, кружащиеся вокруг него роем жалящих пчел. Он их почти видит висящих в воздухе, но молчит и рассуждает: коли так стыдится показаться собственной матери, зачем приехал? На укулеле сыгрануть? Бухнуть подальше от отцовского присмотра, что остался далеко в Англии? Так или не так? - Я знаю, что ты думаешь, - говорит Мирон, прищурившись и смотря на него гадко честно. - Ты думаешь, я долбаеб. И прав будешь. Таков я. Он смеётся над самим с собой, но остаётся не поддержанным и замолкает, смотрит и смотрит на Славку своими глазами голубыми и вздергивает горбатый нос, точно ждёт осуждения. Но не дожидается. - Хороший ты, Слав. Я ж обещал ей завязать шашкаться с плохими компаниями, но самого неизвестно куда тянет. Вот я и в Хабаровске, но что хорошо, что я тебя вижу. Если б я не поехал, мы бы, наверное, не встретились никогда... У меня ж проблемы, Слав, я сам ходячая проблема, и все обо мне волнуются, переживают, а мне все это по горло уже осточертело. Но ты-то другой, я сразу это почувствовал, как увидел. У Мирона улыбка ласковая, и он ею словно бы прикасается к Славе, целует его кожу, поливает своим светом. Хочется пальцами к его приоткрытым губам прикоснуться, хотя бы слегка, едва уловимо. А также хочется, чтобы он остался, а не сбежал после его этаких пидорских замашек. Потому Слава до жуть какой отрезвляющей боли впивается ногтями в руку, чуть ли не заматывает их на цепи, состоящей из рукавов старой кофты. Душит себя - дыхание задерживает на минуту, а потом вдыхает снова. Яд - это воздух. Воздух, пропитанный запахом Мирона. Он задыхается. - Я сразу понял, ты не из слабых, ты как я. Мы с тобой похожи. Мы скитальцы, вечные скитальцы. Нам плохо на одном месте, дома-то нет. Слава впервые подает знак, что слушает его. Он качает головой, голос его охрип после долгого молчания, а потому тоже шепчется: - Нет. У меня дом есть. Сашка, например, есть. Надя есть, пусть она та ещё сука. Валентина Сергеевна, соседка моя - бабушка моя. Друг есть, Ваня. Ради них я и живу, - со смешком заканчивает Слава, а сам смотрит на Мирона: тот замолчал и, кажется, на совсем. Сник как-то, сжал губы в полоску и чуть дрожит. Едва-едва заметно, не увидишь, если не приглядеться тщательно. - Я хочу навестить свою маму, да страшно одному, столько не виделись. Слав... Можешь... Со мной пойти, пожалуйста? - тихо говорит Мирон и ждёт, кусает губу и наблюдает: да или нет, да или нет... Слава кивает: "Без проблем". - Просто я местности этой совсем не знаю, адрес лишь, а куда идти - без понятия. И... Ещё, вдруг не примет, понимаешь. Дверь захлопнет прямо перед носом, даже не выслушает. Мирон крутится в этом одеяле, а потом выпутывается из него и садится просто на кровать как есть в белой футболке да каких-то джинсах. Он что, в одежде спит? - Дурында ты. Куда собрался-то? Слава поднимает взгляд вслед за Мироном и встает сам, смотря как тот расхаживается по его комнате точно хозяин. Ух, опять это слово. - Как куда? - Он озадаченно останавливается с телефоном посреди комнаты и смотрит неясно. — К маме, конечно. Слава качает головой: - Ночь на дворе, алло. Куда ты сейчас потащишься? Да и спит она небось, - Мирон думает и, будто сверившись с чем-то в уме и тёмной улицей, едва освещённой фонарем, кивает, падая обратно на кровать. Слава ж смотрит, глаз не может оторвать от столь прекрасной картины: Мирон на его кровати развалился точно звезда и не спит. - Прав ты, Sonne. Обычно только и встречаешь тех, кто тебе зла желает, но ты - нет... Ты искренний, Слава. И ты скажешь же мне, если я буду вести себя как долбаеб, правда? Ты въебешь мне, если я буду лицемерить, лгать и строить из себя хуй пойми что? Обещаешь мне? - Прекрасно видно, что Мирону это его "да" чрезвычайно необходимо, он ждёт не дождется его слова. И Слава кивает, но это оказывается недостаточным, тот будто не верит: - Обещаю, Мирон. Обещаю. При первой же возможности раздолбаю твой нарциссизм и сожру его с потрохами. Ты не волнуйся, ясно? Теперь пришла Мирона очередь кивать и взволнованно облизывать губы, точно чуть не помер. Слава опять задерживает свой взгляд излишне долго и отворачивается к окну, вспоминая, как эти самые губы мазнули как кисточка по его шее, оставляя мокрый след. И, как потом он с усердием на это дрочил. - Я не волнуюсь, Слава. Теперь уже нет. Ты же рядом, - голос Мирона заселяется в самое сердце и, кажется, не планирует съезжать. Слава стоит на носочках на пороге комнаты и думает свалить ли, оставив Мирона - спать на его кровати или ждать Соню, успешно справившуюся по всем пунктам: подружившуюся с Сашей, Валентиной Сергеевной и даже снискавшую симпатию Нади. - Мирон? - он шепчет в темноту, не надеясь застать ответа, но и не двигается с места. Стоит себе, точно на запрещенной территории и его могут пристрелить на месте, если сделает хоть шаг. И думается, дуло пистолета к его виску прикладывает именно Мирон. Ну... - Да, Слав? - Выдыхает, потому что тот не спит, но задерживает дыхание вновь, потому что самого главного и, может быть, глупого вопроса ещё не задал. Не успел. - Я остаться хочу. Можно? Я мешать не буду, в кресле посплю. Я тихий. Только-только произносит первые слова, а уже сует ему под нос следующие, чтобы не убежать и не остановиться, ведь хочется больше. - В смысле... В комнате? Здесь? Переспрашивает, будто не понял. - Да, - выдавливает из себя Слава. Между ними на какую-то минуту наступает тишина, во время которой он отчаянно сжимает пальцами свою шею, сдавливает ее, хрипит. - Ну... - Размышляет вслух Мирон. — У тебя кровать не маленькая, можем поместиться, как думаешь? Слава не думает. Слава задыхается, верным словом, тонет и помирает. - Можем, - он кивает самому себе. Значит, Соня не вернётся от родаков сегодня. Соня заснет в своей постельке дома, одна, иначе бы Мирон и вовсе не допустил возможность этого. Картинка того, как Мирон извиняется и говорит, что у них с Соней "большие дела" сегодня мигом улетают прочь из головы, оставляя после себя не больше, чем пустоту. Но приятную. - Ты не стой там... Я ж не кусаюсь. Из темноты слышится смешок, а мельтешение одеяла выдаёт продвинувшееся на другую половину кровати тело. Оно поднимается вверх вниз, дышит, но все равно кажется Славе чем-то сюрреальным, точно в одну секунду это происходит, а в другую, когда проснёшься, уже нет. Сон ли это? - Да я просто задумался, - Слава очень медленно, по дурости думая, что этим растянет минуты с Мироном в вечность, снимает кофту, скидывает её в забытье на кресло, замечая, что сам он мог спать там. Одеяло заинтересованно ворочается к нему, когда Слава наконец как-то аккуратно и на выдохе падает на кровать и чуть ворует у Мирона простынь. Она нагретая его собственным теплом и уже спустя столько времени пахнет, как он, что тот едва ли сдерживается, чтобы не поднести к своему лицу и не вдохнуть, а потом вообще не стирать целую вечность. - О чем? - вылезает лицо Мирона. - О том, что надо бы вещички стирануть, - шепчет Слава, а сам втихомолку над собой издевается. Мирон фыркает и в миг отрубается.