Средь нехоженых троп

Надина тень сверкает в темноте, шарахается от самой себя, а её обладательница старается вести себя тише мыши, на носочках проскальзывая из кухни в комнату заболевшей Саши. Она сменяет Славу на дежурстве и остаётся с её кашлем и слабостью наедине. Вот и один своеобразный плюс знаменательной даты августа - Надя устроилась на работу и, в общем, перестала вести себя как стерва, а именно что взялась за ум. Сейчас она пришла с работы - и, чуть заварив чаек, пошла к Саше, а Слава ринулся на работу в ночную смену. Сейчас им чрезвычайно недоставало денег, а потому работали все, кто мог. Даже новый хахаль маман, и в кои-то веки что-то перепадало и им. По дороге в такую темень не хватало разве что вновь запнуться об какой-нибудь левый расположившийся камешек, небольшой и не маленький, обычный. Но способный заставить его нырнуть вниз лицом в асфальт, распечататься и, возможно, разбить нос. Негоже с такой-то высоты падать. В общем-то, чувство такое, будто Слава каждую миллисекунду только и делает, что спотыкается, идёт с завязанной на глаза повязкой по испещренной булыжниками дорожками и падает, падает. Встаёт и падает опять - бесчисленный постоянный круг. - Все нормально? - Спрашивают его приятели по работе, грузные сильные мужики с виду отпетые мошенники, способные разломать твой череп, а на деле добрее любого дохляка, дрища, как Слава. Он кивает, но разбитые в кровь коленки дают о себе знать синяками, сплошь и рядом покрывшими кожу. Недостаток витамина C - где не пройди, что не сделай, даже лежа на диване, добавишь себе лиловых пятен. В кармане кофты уже привычно гудит телефон, звякает себе, но вряд ли надеется получить ответ. Так, по чистой привычке. Слава бы уже давно симку поменял - однако, не меняет. Сам почему без понятия. - Слав, телефон, - говорят ему опять же, но это новенький, ещё пока всей системы не понял. Старшие теперь молчат, знают о его сдвиге. Он в ответ только пожимает плечами, не поднимая взгляда от скамейки перед собой. Потому что если поднять, увидишь зеркальце, а в нем человека. Слава не хочет видеть в нем своего - усталого, серого и безразличного, точно давным давно его навещало счастье, сейчас же беспробудная тьма. Но в то же время это лицо юноши, только начавшего жить: с пушком волос над верхней губой, прыщами, с ещё с широко раскрытыми глазами и ноздрями, втягивающими в себя одновременно болезненный и целебный воздух. Болезненный - потому что он не хотел бы дышать вообще. Целебный - потому что только ради этого и живёт, чтобы дышать, смотреть, слышать, чувствовать. Так же он постригся. Новостей больше нет. *** Саша постоянно жалуется на покалывания по всему телу и узнаёт, что такое сравнение - "будто иголками тыкают", говорит она, когда её просят описать. Теперь в её речи в основном маленькие и понятные всем изобразительные средства. То она талдычит, что медсестры топают как слонихи, то доктора носом клюют, а не лечат её, потому что уже как неделю в больнице, а диагнозы сменили друг друга уже, наверное, по раз десять на дню. Суют антибиотики, но это ничего не меняет. Её настолько стискивает усталость, что она с каждым днём бегает все меньше, становится менее резвой, впоследствие едва ли встаёт с кровати и шутит откуда-то взятыми ею фразочками, что скоро протянет ноги или сыграет в ящик. Вряд ли хоть одна медсестра видала такого ребёнка, что схватывает все пункты чёрного юмора и стеба на ходу. Но ругать, конечно, ругали. Что за чепуха? Однако, рот не закрыть ей. - Ей все хуже и хуже, а они молчат, Слава. Это какой-то дурдом, я серьёзно. Она худеет на глазах и знаешь, что говорит? Что теперь она сможет стать балериной, а раньше ей не позволял, видите ли, вес. Надя стоит нога на ноге, оперевшись на стену здания, и придерживает своими тонкими пальцами сигарету, дымок от которой неутомимо вьется вверх. - Если здесь не помогут, то поедем дальше. А деньги я найду. В конце концов, на что мне мои мозги? На ветер что ли знания пускать? Буду писать какую-нибудь хрень, типа работ вон для бездарей, что со мной в одном корпусе учатся. Нихуя не делают, честное слово. Тошно, конечно, будет им помогать да надо все равно. А Саша, вишь, какая она оптимистичная, все будет хорошо! Неизвестно кто кого успокаивает, то ли он себя, то ли Надю, чтобы впустую не нервничала, но суть одна - для тревог пока причин нет. - А сам-то как, Слав? - Поправляет на себе дешевую стародавнюю куртку и смахивает невидимые пылинки с плеч, лишь бы не видеть. Он топчет сигарету подошвой кроссовка, втирает её в асфальт, будто хочет, чтобы пепел проник в его самую глубь и там и остался. На футболке прожжена дыра одной из таких забытых, оставленных. Надо перестать курить да руки сами тянутся к Надиному кенту и берет оттуда одну за одной, чтобы нервы успокоить. А на самом деле ещё и успевает придумывать - вот он стоит совсем рядом, между пальцев зажата сигарета. Дымок вьется вверх, и даже на фоне осенних туч он бы показался не убивающим, а тёплым и лёгким, позволяющим взлететь высоко-высоко подальше от переживаний и воспоминаний. - Сойдёт, - отвечает он и уходит. *** Иногда ему звонит Соня. И всегда - разная. Может быть грустная или навеселе, злая или добрая. Будто проводит некий эксперимент, проводя битву противоположностей. Она представляется ему тихой и тёплой, одетой в какие-нибудь новые сапожки и длинную кофту, натянутую кое-как. Светлые-светлые волосы лежат на плечах или завязаны в пучок, а взгляд голубых глаз дырявит стену напротив в их квартире. Иногда он ей отвечает. - Хочешь расскажу тебе немного о нем? Ты же наверняка хочешь услышать, да? - Ответа не следует. В его фантазиях она сидит на полу, как он, прижавшись спиной к стене. - Гуляли. Ходили к Темзе, смотрели как речка течёт, а Мирон резко прыгнул в воду, был и нет - на улице октябрь, а он олух вздумал искупнуться. Ну что за беда? И ещё главное, не плывёт, нет. Просто держится на воде и окунается, пьяный в хлам. Смотрит вниз, а не видит. Мутная вода. Что он там искал, интересно? Твоё отражение? Слава последних слов не ожидал, а потому молчит как рыба, и косит взгляд к своим старым кроссовкам, брошенным в угол комнаты. Ещё он в трусах и мимоходом надрачивает себе в это время, искусно подчиняясь старым образам. На животе почти ощутимый ожог, будто каленой кочергой провели, а на самом деле всего рука и то вряд ли трезвого человека. Бухой не считается. Охота в душ - смыть с себя всю грязь и вонь, но не идёт. - Слав? - тянет она, а он уже знает её следующий вопрос и потому едва сдерживается, чтобы не сбросить. В трубку идёт хриплое дыхание. - А ты его любишь все ещё, да? Хрипит, чем наверняка её пугает, но что, собственно в этом такого? В последнее время он особенно увлекся дрочкой с удушением, а потому его рука исправно всегда обхватывает шею, будто сигнала ждёт: можешь начинать. А другая лезет в трусы. Но представляешь не свою, нет. Та меньше и нежнее, пожимая её, Слава может пальцами без вопросов обхватить, что ещё даже останется. Как он говорил? Ну и лапа. Ну и дылда же ты. Но ласково, любя. Шутит - последнее слово больше не входит в его речь. - Есть лучше стал, а то раньше и куска в горло не брал. Аппетита, говорит, нет. Похудел сильно, сейчас возмещает весь причинённый ущерб. Я его кормлю, учусь готовить, но что-нибудь этакое необычное. А то не особо он едок. Ему бы открыть рот и ответить, но те явно не просто клеем склеены. Тут замешана нечистая сила, сковывающая его сердце и стискивающая будто щипцами голову. Вдруг представляется младенец - яркий, пухлый, живой. О, как бы он хотел вернуться обратно! - А каким он был в детстве, Сонь? Это его первые слова, и пересохшее горло вновь даёт о себе знать выплывшими тихими словами. Он едва может передвигать челюстью. - В детстве? - Соня хмыкает, а сама, думается ему, откидывает голову назад и вылавливает старые воспоминания из прошлого. Сапоги она давно скинула, босиком, ногти на ногах выкрашены или в ярко-красный или в чёрный. Он уже видел такое, когда она украдкой прошмыгнула в ванную, где был Мирон. В его футболке, растрепанная и худющая. На своих тоненьких ножках едва держится. Слава зачем-то кивает самому себе. - Ну... Знаешь, будто не из этого мира, другой. Все играют, болтают, а он сидит и читает книжонки. Мало с кем водился и мало кому нравился. Ничего удивительного, таким он его себе представлял - не от мира сего. - О, привалил, смотри-ка. В два часа ночи. Пилить не пилить? А если нет, то какая я жена? Ладно, притворюсь, что сплю. Пусть себе идёт на носочках скотина, неизвестно где весь день шарился. Вылезает каждая из припрятанных глубоко эмоций - тут и волнение за то, что был где-то, а где - неизвестно; одновременно потеха и веселуха - ждёт ли его взбучка? И представляется - Мирон идёт себе ровненько, огибает задом какое-нибудь растеньице, но спотыкается об второе, и земля из горшка высыпается на пол, а он пищит едва слышно все известные ему маты. - Смотреть на то, как он старается меня не будить - это стоит многого. Высказывается со смехом Соня. - Считай, место в первом ряду. Они смеются, а Слава держится за стену, касается небольших дыр, оставшихся после удара отчима и сверяет то место, где получил сам и не единожды. Но именно этого следа нет, будто стена каким-то образом зажила или скрыла свои раны. Тянется вдоль до дверцы балкона и выпрыгивает вон, с треском распахивая её. Холод тут же проникает под кожу, образуя там невиданной толщины комок боли. - Пойду я, Слав. А то этот идиот опрокинул горшок с растением, стоящий на шкафу, по дороге неизвестно как. Все-таки я же жена. Его душит смех, когда фантазия вдруг превращается в предсказуемый расклад этой пьесы. *** Сашино лицо как белое полотно, новый лист бумаги - разрисуй его, как хочешь. Но занимается этим не один из смертных, а кто-то свыше, потому что вопреки желанию каждого, заседающего в её палате, оно становится все болезненнее, мертвее мёртвого, и все чаще искажается в приступе болей. А болело везде, горело неистово, точно в теле был заключен огонь, и пот лился ручьем, пачкая футболку за футболкой. Вокруг одни белые халаты, но нужный, тот самый спустя столько времени прибывает из какого-то большого города и то проездом, так, по доброте душевной только что с регистратуры и с Сашиной карточкой в руках. Он предлагает сесть и просит задрать майку, прикладывает холодный стетоскоп к груди, а потом к сутулой маленькой спине, пока Слава сидит рядом и подбадривающе держит её за ладошку, ласково сжимая и улыбаясь. Он закончил осмотр, но хочет, чтобы Саше сделали рентген легких на первом этаже. Никто ничего не подозревает, у неё улучшение и она продолжает по дороге вполголоса издеваться и пародировать медсестр и врачей: "Что-то там есть не то". Да неужели? Спасибо, мистер Кэп. Он отводит их гурьбой в другой кабинет и усаживает одного на кушетку, а другого на диванчик, близстоящий. Такие непонятные слова ЭНДОСКОПИЯ и ИССЛЕДОВАНИЕ ЛЕГКИХ висят над Сашиной головой и повергают её мысли в хаос, но она продолжает тихо разговаривать и шутить. В итоге докторишка высказывает своё мнение, что ему не нравятся эти снимки и оповещает, что в её лёгких присутствует совсем не к месту жидкость, которую необходимо откачать. Вот это да. - Откачать? - Переспрашивает Слава точно глухой или в этот момент отсутствовал, но взгляда презрительного не получает, а наоборот пояснение: через трубку. В спине. - А это больно? - Вдруг обрывает свой очередной анекдот, узнанный от медсестер, и отчётливо сглатывает Саша. Ей уже страшно. Слава качает головой первее. - Совсем немножко. Потерпи, Сань. На сей раз необходимо раздеться полностью, ласково улыбающаяся ассистентка доктора и интерн, по имени, можно и не гадать - конечно, Ваня - готовят монструозную иглу. Им, кажется, так же страшно втыкать эту чушь, как Славе терпеть этот болезненный Сашин взгляд, сидеть без дела и ждать. Но ассистентка продолжает глаголить: - Рентгеновские лучи выявили порядка трех четвертей литра жидкости между легким и плеврой – “сумкой”, в которой находятся ее легкие”, - но Саша тоже желает знать, пусть и слова не понимает, поэтому та повторяет громче. Она делает ей анестезию, чтобы обезболить место укола, но укол всего один. Саша смелая и терпит, но не может не корчиться от боли. Ставят второй укол, а трубка все висит и по ней стекает вся жидкость, но не желтая, и это вроде и неплохо, но не так уж и хорошо. Доктор просит номер Славиного телефона и звонит вечером, когда тот веселит Сашу изо всех сил: - Начнём с эндоскопии, - вот что он говорит, а подразумевает, что Славе необходимо будет устроиться на четвёртую работу и вообще переехать в другой город и побольше, чтобы оплатить все расходы, а в особенности - эту крошечную камеру, с помощью которой они весьма успешно рассмотрят её лёгкие. Анализы, анализы сплошь и рядом, а стерильные больничные стены опять навевают на Сашу тоску. У нее трубка в носу, спавшееся из-за эндоскопии легкое, а над головой болтается респиратор. Но спустя неделю не её, а их наконец-то выписывают, потому что Слава тоже почти что пациент, но различие в том, что не ему вскоре поставят диагноз. И он приходит: - Из лаборатории пришли анализы. Рак.